— Все записали. Юламей Королева. Отчества нет.
— Не до отчества сейчас. Поехали.
И Юлю увезли. Элла осталась ждать в приемном покое. На нее навалилась черная туча, весившая тысячу тонн. Как она могла отдать девочку в эту проклятую школу? Ведь ей же говорили. Ее заранее предупреждали, а она… О Конституции рассуждала. Права качала. Идиотка. Криминальная идиотка. Нет, только не плакать.
Время шло, она вытягивалась и вскакивала всякий раз, как открывались двойные белые двери, ведущие во внутренние покои, но к ней никто не выходил. Она вынула сотовый телефон и позвонила на работу. Сказала, что у нее дочь попала в больницу, поэтому завтра она на работу не выйдет. Ее обещали «прикрыть».
К ней подошел человек в форме.
— Вы Королева?
— Да. — Она снова вскочила.
— Да вы садитесь. — Офицер усадил ее и сел рядом. — Майор Воеводин. Что вам известно?
— Мою дочь изнасиловали четверо в раздевалке после урока физкультуры.
Элла говорила, а сама не сводила глаз с заветных дверей. Их все время кто-то заслонял.
— Не отвлекайтесь, — сказал он. — Еще не скоро. Откуда вы знаете, что их было четверо?
— Она сама мне сказала. То есть говорить она не могла, но дала понять. Вот, она даже фамилии записала. — Элла вынула из сумки сложенные листочки с фамилиями, коряво написанными рукой Юламей.
— Стойкая девочка, — заметил он. — Будем заводить дело?
— Да. Она этого хочет. И я хочу.
— Нам с вами придется пройти в отделение, протокол составить. Да не волнуйтесь, это прямо здесь, в Склифе. Сюда часто криминал привозят.
— Я не хочу уходить. Вдруг врач выйдет…
— Не беспокойтесь, мы все успеем. Это еще часа на три, не меньше. Я предупрежу администратора, в крайнем случае, нас найдут.
В отделении Элла еще раз изложила все, что ей было известно. Майора Воеводина интересовало все: как Юламей училась, как к ней относились ученики и учителя.
Элла рассказала ему про капитана Колобова из районного отделения, который не хотел опечатывать школьную раздевалку. Воеводин при ней позвонил в отделение и подтвердил, что раздевалка опечатана.
— Мы пошлем туда экспертов, — сказал он. — Судя по всему, мальчишки резинками не пользовались, бросили все, как есть, и ушли. Балбесы! Но вас я хочу еще раз спросить: будем заводить дело?
— Я же сказала: да.
— Сплошь и рядом потерпевшие забирают заявления, и вся наша работа идет насмарку. А нам, между прочим, четыре вида спермы выделять. Анализ дорогой.
— Я заплачу, — сказала Элла.
Он позволил себе улыбнуться.
— Если вы заплатите, любой адвокат в суде это оспорит. Нет уж, лучше мы сами. А вы, главное дело, держитесь, не передумайте в последний момент.
— Я не передумаю. Позвольте мне уйти. Я хочу быть поближе к дочери.
— Понимаю. Но советую хоть чаю выпить, а то вы свалитесь.
— Нет, мне нужно к нотариусу. Вы не знаете, здесь где-нибудь поблизости есть нотариус?
— Есть, прямо напротив, на той стороне Садовой. Есть еще один недалеко, на Сретенке. А зачем вам? — удивился майор Воеводин.
— Я просила врача сделать заключение в двух экземплярах. Хочу заверить.
— Понял. Но это не срочно. Это даже завтра можно. Не волнуйтесь, никуда заключение не денется. Главное, чтобы вы не сдрейфили.
Элла наконец посмотрела прямо на него. Ее глаза горели яростным волчьим огнем.
— Взгляните на меня, майор. Думаете, я могу сдрейфить?
— Ну, дай бог вам держаться. Потерпевших запугивают. Стыдом стращают, подкупают, иногда и чем похуже грозят. Всякое бывает.
— Меня не запугают, — сказала Элла, поднимаясь. — Извините, я пойду.
— Обязательно поешьте! — крикнул ей вслед майор Воеводин. — А то вы свалитесь.
Но Элла не могла есть. Она вернулась в приемный покой. Ее врач еще не выходил. Она взглянула на часы. Скоро все нотариальные конторы закроются. Она села, поставила локти на колени и спрятала лицо в ладонях. Ей казалось, что она совершает мелкие, ненужные действия, суетится, когда все уже непоправимо, а у нее нет сил это осознать.
Кто-то тронул ее за плечо. Она вздрогнула и подняла голову. Перед ней стояла та самая женщина-врач.
— Пройдемте со мной, — сказала она.
Элле стало так страшно, что все предыдущие страхи показались ей пустячными. У нее мелькнула мысль, что ее ведут проститься. Горло свело судорогой, она даже не сразу смогла заговорить:
— Доктор, она жива?
— Конечно, жива! Вот, сюда.
Ее привели не в палату, а в какой-то медицинский кабинет.
— Где Юля? — спросила Элла. — Где моя дочь?
— В палате интенсивной терапии. Нам нужно поговорить.
— Я хочу ее увидеть.
— Чуть позже. В интенсивную терапию родных не пускают. Вот потом, когда мы переведем ее в бокс… Присядьте. Предварительное заключение готово.
Элла села. Женщина-врач тоже.
— У вашей дочери тяжелое сотрясение мозга. Слева сломаны три ребра. Легкие, к счастью, не задеты. Сломана правая рука, но перелом мы вправили, это пройдет. Вправили челюсть и вставили трубку, у нее смещение трахеи. В левом ухе лопнула барабанная перепонка. Хуже всего левый глаз. Есть смещение глазного яблока, отслойка сетчатки. Советую вам обратиться к Самохвалову. У него своя клиника, но он к нам часто приезжает на трудные случаи. Только это будет частная операция, вам придется заплатить. Вы сможете? У нас тоже есть специалисты, но…
— Я заплачу, — прошелестела Элла пересохшими губами.
— Поезжайте к нему прямо завтра, я с ним предварительно договорюсь, он вас примет. Вот адрес. И вот это возьмите, это снимки. Теперь основное. Полный разрыв девственной плевы, многочисленные вагинальные повреждения и разрывы. Анальных, к счастью, нет. Возможно, она никогда не сможет иметь детей, но это не окончательный диагноз.
Этот диагноз показался Элле самым легким, даже желанным.
— Я могу ее увидеть?
— Только не сегодня. Поезжайте домой, постарайтесь выспаться. Не надо геройствовать. Если вы рухнете от истощения, это никак не поможет вашей дочери. Сейчас ее состояние стабильно. Вас она все равно не узнает. Не сидите здесь всю ночь, это совершенно бессмысленно. А завтра с утра — к Самохвалову. Это самое главное. Надо спасти глаз.
Элла поблагодарила, попрощалась и ушла.
Внутри у нее выл зверь, царапался и щелкал зубами, ей хотелось растерзать любого встречного на улице. Любого, у кого дочь не лежит в больнице с сотрясением мозга, смещением глазного яблока, сломанными ребрами и разорванным влагалищем. Собственные приключения тридцатилетней давности казались ей детским лепетом в сравнении с тем, что выпало на долю ее дочери. Она с радостью согласилась бы пережить все заново, лишь бы Юламей встретила ее дома здоровая и невредимая.
Дома ее встретил телефонный звонок. Элла бросилась к телефону с мыслью, что это звонят из больницы. Звонила завуч из школы.
— Почему я целый день не могу до вас дозвониться? — начала она, не здороваясь.
— Потому что меня не было дома. — Элла уже догадывалась, что означает этот звонок.
— Почему у нас школу опечатывают? Что это еще за новости? — продолжала завуч в том же тоне.
— А почему вы меня спрашиваете? Спросите милицию.
— Они говорят, по вашему сигналу.
— Не делайте вид, что не понимаете, — устало проговорила Элла и перехватила трубку в другую руку, снимая плащ. — Потерпите, эксперты поработают, тогда и печать снимут.
— Вы понимаете, что это школа? Дети должны учиться!
— Дети? — Эллу наконец прорвало. — Дети должны учиться, это верно. Но прежде всего дети не должны совершать преступлений.
— Я вам говорила, что вашей дочери не место в нашей школе? — Завуч, видимо, решила не церемониться.
— Говорили, — подтвердила Элла. — И я глубоко сожалею, что не послушала вас тогда. А теперь я положу трубку. Мне могут позвонить из больницы.
Она так и сделала. Положила трубку и прошла в кухню: ей хотелось пить. У нее не было сил даже вскипятить чаю, она напилась воды из холодильника. А потом просто рухнула.
Снова зазвонил телефон.
— Алло?
— Мы не договорили…
— Договорили. Не звоните мне больше. Мне нечего вам сказать.
— Вы должны забрать заявление…
— Ничего я вам не должна. И я ни за что не заберу заявление. Не звоните мне больше, — повторила Элла и отключила связь. Глаза у нее слипались, но она позвонила в больницу и попросила, чтобы обо всех изменениях ей сообщали по сотовому телефону. Потом она отключила домашний телефон и провалилась в сон.
Утром она едва не проспала, вскочила в начале девятого, торопливо, не чувствуя вкуса, проглотила чашку чая, оделась и открыла входную дверь. Ей надо было успеть к хирургу-офтальмологу Самохвалову. Во дворе ее уже дожидались двое: завуч и директор школы.
— Нам нужно поговорить.
— Мне — нет, — ответила Элла. — Хотите поговорить — можете проводить меня до метро. Я очень спешу.
Завуч открыла было рот, но директор ее опередил. Он явно решил использовать более мягкий подход.
— Элла Абрамовна, — начал он, — поверьте, мы вам глубоко сочувствуем. Но и вы нас поймите: это происшествие бросает тень на всю школу.
— А почему вы говорите об этом мне? — на ходу повернулась к нему Элла. — Скажите тем, кто бросает тень.
— Это же дети…
— Как и моя дочь.
Вход на «Новокузнецкую» был закрыт на ремонт, чтобы попасть в метро, пришлось бежать на «Третьяковскую». Элла шла торопливым шагом, а эти двое тащились за ней следом и что-то бубнили про детей, гуманность и тень на всю школу. Она их больше не слушала, но вспомнила слова вчерашнего врача «Скорой» о представлении интересов потерпевшей в суде и твердо решила позвонить по телефону, который он ей дал. Добравшись наконец до «Третьяковской», Элла повернулась к своим преследователям.
— Я ни за что не заберу заявление, даже не надейтесь. И оставьте меня, пожалуйста, в покое.
С этими словами она стала спускаться по широкой лестнице в метро.