даму в длинном платье. Маленькая Юламей расстроилась. Ей казалось, что это какая-то неправильная принцесса, раз она такая старая, и у нее уже есть сын. Сейчас она улыбнулась своему детскому воспоминанию.
Но главное было в другом: эта женщина, похожая на королеву, не была ни чванной, ни надутой, ни даже строгой! У нее был легкий польский акцент — пленительный, женственный, неуловимый. Казалось, ее речь чуть-чуть присыпана сахарной пудрой. И держалась она совсем просто, и сидеть с ней за одним столом не было мучением.
Феликс попросил Эллу рассказать, как ее вербовали в разведку. Она рассказала, как в детдоме ее звали Варварой, как вместо этого не нравившегося ей имени придумала себе другое, Элла Абрамовна, рассказала о Нечипоренко М. Н., начальнике паспортного стола, словом, обо всем, о чем когда-то рассказывала Феликсу. Юламей все это время ревниво следила за Боженой Яновной. Нет, ее не шокировало известие о том, что мама из детдома. Она смеялась рассказу о еврейском происхождении Линкольна и Пушкина. Только когда мама рассказала про речь Брежнева на XXV съезде КПСС, Божена Яновна воскликнула:
— Слышал бы это мой покойный муж! — и оглянулась на портрет бравого военного на стене.
— Вы его любили? — спросила Юламей.
— Юля, тебе не пять лет… — возмутилась было Элла, но Божена Яновна ласково ее остановила.
— Ничего, я отвечу. Юля моя внучка, она имеет право знать. Нет, я не любила его. Но я была ему благодарна, он сделал мне очень много хорошего. Мой муж был человеком чести. Он спас от ареста всю мою семью, включая нашу батрачку Ганну, мать Серафимы. Он всех вывез из Польши и устроил здесь, в Москве, хотя это было немыслимо трудно. Ганна тогда была беременна, муж у нее погиб в сорок пятом, Симочка здесь и родилась. И потом он всю жизнь нас оберегал. Он подарил мне Феликса, — Божена Яновна бросила полный любви взгляд на сына. — Когда Феликс отказался идти в военное училище, муж был страшно недоволен, но все-таки помог ему. Странное дело: он сам пострадал до войны, был репрессирован, ненавидел Сталина, но все-таки служил этой власти верой и правдой. Потому что давал присягу. Женитьба на полячке очень повредила его карьере, хотя он и сам по отцу поляк, но он ни разу меня не попрекнул, не дал понять, что жалеет. Брежнева он презирал, но все-таки считал, что стране нужен сильный лидер, и, раз его нет, его надо создать искусственно. К счастью, он умер еще до того, как Брежнева сделали маршалом, наградили именным оружием, орденом Победы… Для моего мужа это стало бы страшным ударом. Он знал истинную цену наградам.
— Но смеяться над тем, как Элла использовала речь Брежнева в свою защиту, не стал бы, — вставил Феликс.
— Для него это был атрибут государственности — все эти съезды, бесконечные речи… — задумчиво произнесла Божена Яновна. — А впрочем, кто знает, может быть, и стал бы!
— Нет, мама, вспомни, как он не любил политические анекдоты.
— Я думаю, тут другое, — возразила Божена Яновна. — Он опасался доносов, репрессий. Давайте лучше поговорим о вас, — решительно предложила она.
— Мы с Эллой решили пожениться, — объявил Феликс.
— Я тоже замуж выхожу, — подала голос Юля.
Казалось, Божену Яновну ничем невозможно смутить.
— Тогда мы должны это отметить, — сказала она и вызвала Серафиму старинным устройством, стоявшим возле нее на столе. Оно напоминало миниатюрный гонг, только молоточек был закреплен на одной основе со звучащей мембраной и приводился в действие пружинкой. — Симочка, — обратилась она к пришедшей на зов домоправительнице, — принесите нам, пожалуйста, шампанского.
Юля не любила шампанское: ей нравилось только сладкое, но пить сладкое шампанское считалось дурным тоном, да и диету надо было соблюдать. Но она чокнулась со всеми и пригубила свой бокал.
— Расскажи о своем женихе, — попросила Божена Яновна.
— Самый клевый парень на свете. Умный, прикольный, работает у Никиты сисадмином. Про Никиту я уже рассказывала. Это Нинин муж.
— Прости, кем он работает?
— Системным администратором. Это такая компьютерная должность. Но он скромничает: на самом деле он не только сисадмин, он и программер, и веб-дизайнер…
— Юля, — засмеялась Божена Яновна, — твой рассказ с каждой минутой становится все интереснее. Мне он сам по себе доставляет удовольствие, даже независимо от темы. А имя у него есть, у этого вундеркинда?
— Конечно. Его зовут Даня Ямпольский. Он супер.
— Супер, — задумчиво повторила Божена Яновна. — Это еще одна должность?
— Это комплимент, — любезно пояснил ее сын.
— Мне хотелось бы с ним познакомиться. — Божена Яновна взглянула через стол на Юламей. — Ты не могла бы как-нибудь заглянуть с ним вместе?
— Обязательно, — пообещала Юламей, а сама подумала: «Интересно, Данька будет мандражировать так же, как я?» — У меня есть фотки, — сказала она вслух. — Хотите посмотреть?
— Конечно. Надеюсь, я правильно понимаю слово «фотки».
Юля извлекла из сумочки мобильник и показала Божене Яновне снимки.
— Ну, тут он дурака валяет, — добавила она.
— Хотелось бы видеть оригинал.
— Договоримся, — кивнула Юля.
— А когда свадьба?
— Я думаю, нам сначала надо поженить родителей.
— А я думаю… если ты, конечно, не против, — тут же уточнила Божена Яновна, — что стоило бы устроить двойную свадьбу. Надо будет пригласить всех твоих старших братьев и сестер, — взглянула она на сына, — и Костю с Тимой.
— Это мои сыновья, — кратко пояснил Феликс.
— Им всем трудно будет собраться на две свадьбы, — продолжала Божена Яновна.
— Я поговорю с Даней, — обещала Юламей. — Вдруг он еще передумает?
— О нет, мне так не кажется, — засмеялась Божена Яновна, и Юля поняла, что это комплимент. — Скажи, а где ты сейчас работаешь? Ты сказала, что больше не будешь манекенщицей, разве что если Нина попросит.
Наконец-то хоть кто-то спросил ее о том, о чем ей больше всего хотелось поговорить!
— С сегодняшнего дня, — гордо объявила Юламей, — я работаю в театре «Светотень» Николая Галынина. Инструктором по гимнастике, — добавила она уже тише.
— Как прошел первый рабочий день? — спросил Феликс.
— Классно!
И Юламей с жаром принялась рассказывать, как клево в театре, как тепло ее приняли, как все ее слушались, даже народные артисты.
— Я вышла на сцену… Нет, это не расскажешь. Подиум — это совсем другое, никакого сравнения. А сцена… Как будто я там родилась.
Она и не подозревала, что предрекает себе судьбу.
Вечер в доме бабушки прошел мирно и гладко. Договорились, что свадьбу начнут готовить прямо с завтрашнего дня, не дожидаясь окончательного оформления развода с первой женой Феликса: все равно это было делом решенным. Предстояло составить список гостей, всем разослать приглашения, заранее заказать ресторан, согласовать меню и оформление, заняться шитьем нарядов.
— Тут без вариантов, — сказала Юля, — Нина. И с рестораном Никита поможет.
После ужина все вернулись в гостиную, и Феликс попросил Божену Яновну что-нибудь сыграть. Она оказалась превосходной пианисткой: виртуозно и с прекрасным чувством стиля сыграла несколько пьес Шопена. В ее исполнении слышалась чисто польская щемящая грусть, объединяющая всех поляков до самого последнего неграмотного крестьянина со своим великим земляком и лишь изредка внятная посторонним.
— Вы могли бы выступать на сцене! — сказала восхищенная Элла, но Божена Яновна лишь грустно улыбнулась в ответ.
— Он был бы против? — догадалась Юля. — Ваш муж?
— Да, он был бы против, — подтвердила Божена Яновна. — В генеральской среде это было не принято. Женам полагалось сидеть дома. Нет, он не мешал мне играть. Куда бы его ни забрасывала служба, мы возили с собой рояль. Он даже гордился мной по-своему. Когда у нас бывали гости, всегда просил меня сыграть. Но выступать с концертами? Ездить на гастроли? Нет. Да и не так уж я хороша. На свете и без меня хватает хороших пианистов.
— Нет, мама, не скажи, — вмешался Феликс. — Ты изумительная пианистка и прекрасно это знаешь. — Он повернулся к Элле и Юле. — Как-то раз в конце 60-х Артура Рубинштейна уговорили поучаствовать в жюри конкурса Шопена в Варшаве. Он приехал, посидел, послушал… А когда его попросили поделиться впечатлениями, сказал: «Все играют прекрасно, но хочется взять секундомер и засечь, кто первым пришел к финишу».
Женщины засмеялись, хотя Юле пришлось с ходу догадываться, кто такой Артур Рубинштейн.
Потом гостьи стали прощаться: Божена Яновна старалась держаться бодро, но было видно, что она устала. Она расцеловала на прощание и мать, и дочь, взяла с них слово, что в самом скором времени они придут снова и приведут Даню Ямпольского.
По пути домой Юля прижалась к матери.
— Она славная…
— Смотри-ка, ты и другие слова знаешь, кроме «клевый» и «супер»!
— Да ладно, мам, хватит на меня нападать! Ей понравилось. Я не о том. Я хочу сказать, что квартира все-таки мрак! Неужели ты будешь там жить? И от работы далеко.
— Ничего, меня Феликс будет возить. Он же на машине. И он собирается вернуться к нам в «Лумумбу». — Иногда Элла по старой памяти все еще называла так Университет дружбы народов. — Скажи мне лучше другое: ты-то как ко всему этому относишься? Примирилась с тем, что мы поженимся?
— Да женитесь себе на здоровье! — досадливо отмахнулась Юля и вдруг расплакалась навзрыд.
— Господи, доченька, что с тобой? — испугалась Элла. — Не надо было шампанского пить.
— Да я не пила! — справившись со слезами, воскликнула Юля. — Так, только чуть попробовала. Кислятина.
— Что ты плачешь?
— Мам, ну не могу я без тебя жить, понимаешь? Я с тоски повешусь!
— Не смей так говорить! Думать не смей! — Элла даже стукнула ее с досады. — Я тебя избаловала. В детстве с рук не спускала. Мне казалось, что так правильно. Юля, ты взрослый человек. Сама же скоро замуж выходишь, а говоришь такие глупости. Никуда я от тебя не денусь. Можно подумать, я на край света уезжаю…