— Если основываться на семи радикалах: истероидный, эпилептоидный, паранойяльный, шизоидный, гипертимный, эмотивный и тревожно-мнительный, — то последние три относятся к неагрессивным, их мы сразу отметаем. Среди первых четырех уверенность в себе — а это очень яркая черта всех преступлений — присуща истероиду и параноику. Но у истероидного, как и у эпилептоидного, слабенькая нервная система, такое планирование и реализацию просто не вывезет. Истероиды обычно террористы. Эпилептоиды совершают тяжкие и особо тяжкие преступления, но редко убийства.
— А шизоид?
— Эти вообще не от мира сего, — ответил я, — тонкие, творческие натуры, замкнутые в себе и своем мирке. Такие обычно ритуальные преступления делают, особо изощренные, тщательно продуманные в исполнении, но небрежные по оставленным следам. Что они внутри себя наворотили, то в мир и выносят. Они не планировщики, не стратеги. И чаще сексуальные убийцы, нежели миссионеры.
— Получается, наш убийца паранойяльный миссионер?
— Да, — протянул я, — и тут есть одно очень смущающее меня обстоятельство.
Я смотрел на доску. Не сходится.
— Кажется, я поняла, — сказала Диана, — у этого психотипа стремление к лидерству. Дай угадаю: параноики — отличные организаторы, лидеры преступных сообщества, банд и террористических организаций.
— Соображаешь, — ответил я.
— Почему же тогда смущает? Очень даже сходится. Где ты видел, чтобы руководитель или лидер сам руки марал? Преступную банду наш убийца не создал, отсюда вывод — смог же найти какой-то способ и дело сделать, и руки не замарать. Но как?
— Не знаю, — ответил я.
Выйти на взлетно-посадочную полосу оказалось не так просто. Самолет летел во Владивосток и никаких таможенных процедур не полагалось, однако досмотр мы с Дианой все же прошли. Когда мой ремень был возвращен на место, нас встретил улыбчивый паренек в кепке, отряженный Соней нам всячески содействовать. Он провел нас к гейту 16 и далее по «рукаву».
Пилоты и бригада бортпроводников уже были там, готовили самолет к рейсу. Девушки суетились и совершенно не обращали на нас внимания. Наш провожатый кратко рассказал, кто что делает, пока пилоты были заняты чем-то важным в кабине.
— Бортпроводники — не официанты на борту, — нравоучительным тоном сказал паренек и даже указательный палец вверх поднял, подчеркивая важность мысли. — Они обеспечивают безопасность полета. Сейчас коллеги заняты важной и ответственной работой: проверяют наличие и состояние аварийно-спасательного оборудования, принимают еду, готовят салон к приему пассажиров. Надо убедиться, что все кресла исправны, там не осталось посторонних вещей от других людей. Крайне важно проверить, что спасательное оборудование находится именно в тех местах, которые указаны в документации, поскольку в случае чрезвычайной ситуации у бортпроводника не будет времени искать нужное, он должен точно знать, где что лежит. Например…
— Может быть, не будем ждать, пока Роман освободится? — спросил я. — Меня, собственно, интересует место, на котором умерла бортпроводница.
Мне не хотелось прерывать интересный экскурс в особенности работы бортпроводников, но я здесь был совершенно не для этого. Особенно учитывая, что скоро на борт придут пассажиры и нас выгонят. Хотя я говорил очень тихо, меня, по всей видимости, все же услышали. Одна из стюардесс, деловито пересчитывающая касалетки, замерла с планшетом в руках.
— Кто умер? — спросила она громко, и торопливая суета совсем стихла. Все остановились и уставились на нас.
— Так, спокойно, — сказал наш провожатый и посмотрел на меня укоризненно, — здесь и сейчас никто не умер. Несколько лет назад в этом самолете произошел несчастный случай, и с нами коллеги, которые расследуют это дело.
— Боже мой, — охнула другая бортпроводница, милая рыжеволосая девушка, — вы про Ольгу?
— А вы знали Ольгу? — спросил я. — Летели тем рейсом с ней?
— Нет, тем рейсом не летела, но Олю знала. Мы вместе учились.
— А можно нам ваши данные? Я хотел бы задать вам несколько вопросов. Не сейчас, а после рейса. Когда вы возвращаетесь?
— Сегодня ночью…
Девушка побледнела и взялась за спинку кожаного кресла в салоне бизнес-класса. Диана подошла к ней и записала ее номер телефона. Другие бортпроводники — среди них были и мужчины — еще немного постояли, а потом вернулись к своим делам.
Бортпроводница, разоблачившая наше небольшое расследование, передала коллеге планшет и велела досчитать касалетки, а сама подошла к нам и спросила:
— Чем я могу вам помочь?
— В этом «Боинге» есть специальное место для отдыха экипажа, верно? — спросил я.
— Да, каюта на два места. Вот она, прямо позади меня.
Она указала за своей спиной на маленькую дверь напротив туалета.
— Спасибо. Можете ее открыть, пожалуйста?
— Да, конечно…
Она открыла дверь и показала нам. Это было купе, две полки — одна над другой, обтянутые темно-серой плотной тканью, похожей на рогожку. У изголовья лампа. Забраться на вторую полку можно только при условии открытой двери, потому что при закрытой даже встать не получится. Самый настоящий гроб.
Это помещение меня интересовало не так остро, как то место, где погибла стюардесса. А оно было прямо возле меня, я некоторое время даже стоял возле кресла бортпроводника, сиденье которого было откинуто к стене, чтобы не мешать проходу. Здесь, возле двери, она закончила свои дела, убедилась, что пассажиры расселись по местам, все пристегнуты, багажные полки закрыты, спинки кресел в исходном положении, шторки иллюминаторов подняты…
— А почему шторки иллюминаторов надо поднимать при взлете и посадке? — спросил я. — Я где-то читал об этом, но забыл.
Стюардесса посмотрела на меня как на дебила.
— Только так мы можем видеть, что происходит с крыльями самолета, — ответила она. — Взлет и посадка потенциально самые аварийно опасные части полета, поэтому важно контролировать обстановку визуально. Я еще чем-то вам помочь могу?
— Нет, спасибо, мы еще немного здесь осмотримся. Понимаю, что мешаем, но буквально пару минут.
Итак, она все сделала. Прочла инструкцию по безопасности, другие стюардессы продемонстрировали, как пользоваться спасательным оборудованием, командир корабля объявил подготовку ко взлету. Она вынимает из кармана нафтизин, делает это сейчас, чтобы предотвратить заложенность носа. Если «заправиться» после взлета, когда нос уже заложен, могут начаться проблемы со слухом. Поэтому надо успеть «до». И потом, если самолет взлетает, капать в нос неудобно. Возможно, она идет в уборную? Нет, едва ли. Туалеты закрыты, если она зайдет, пассажиры увидят и тоже захотят. Проще отвернуться, зайти в зону кухни и закапать капли в нос.
Убийца хочет это видеть? Ему важно видеть, как Ольга себя убивает?
— А здесь камеры есть? — спросил я у нашего провожатого, который, кажется, заскучал стоя в проходе.
Он показал на маленькую камеру, установленную в углу кухни.
— На этой камере видно меня? — спросил я.
— Да. Здесь в каждом салоне есть камера, а также еще одна, как раз вот эта, она смотрит на вход, что позади вас.
Итак, допустим, что наш убийца пилот.
Значит, он видит, как она это делает. Видит, что она закапала в нос. У него есть пять минут, и все будет кончено. А если бы она сделала это при подготовке самолета к вылету? Или когда заходили пассажиры? Или пока они рассаживались? Тогда она бы не улетела вместе с ним, не была бы мертвым грузом на борту.
Ему на это плевать. Нет цели лететь с ней. Цель только в том, чтобы убить, а что будет дальше — неважно. Она умрет при любом исходе, хоть успеют они взлететь, хоть не успеют, — это главное. Остальное ему безразлично.
Доставило ли убийце дополнительное удовольствие видеть, как она умирает? И когда она уже умерла, ему приятно было лететь с ней в самолете?
— Могу я посмотреть на монитор, куда транслируется картинка? — спросил я у паренька в кепке. Он кивнул и пошел в кабину пилотов.
— Виктор, идите сюда!
— Стой на моем месте, — сказал я Диане. — Когда я попрошу, ляг на пол, ладно?
— Чего?
— Делай, как я говорю.
Я протиснулся к кабине пилотов. Роман сидел справа, на месте второго пилота. А слева сидел усатый недовольный дядька. Оба были в форме.
— Добрый день, джентльмены, — сказал я. — Я буквально на минуту…
Монитор был крохотный, примерно в два экрана айфона. Картинка черно-белая, зернистая. Но можно разглядеть, как стоит Диана там, где я ее оставил.
— Диана, ложись! — скомандовал я.
Диана скорчила рожицу и села на пол, а потом легла. Я видел все ее тело, от пяток до макушки. Обзор отличный. Если он хотел наблюдать, то вполне мог.
— У вас всего один экран, изображение переключается? — спросил я у Романа.
— Да, — ответил он. — Разные салонные камеры сюда могут выводиться.
— А есть какое-то правило, какое изображение тут должно быть на время взлета?
— Какое угодно.
— Спасибо! Удачного вам полета.
— Это все?
— Да, спасибо. Пока достаточно.
Я улыбнулся и сделал несколько шагов назад. Диана все еще лежала.
— Поднимайся, — сказал я, подавая ей руку. — Спасибо.
— Это было обязательно? — спросила она, поднимаясь.
— Да.
Итак, ты ее видел. Видел, как она закапала капли в нос, как поправила волосы, откинула сиденье кресла, села, пристегнулась. Ты взлетаешь и не отрываешь взгляд от экрана? Нет. Подсматриваешь? Тоже нет. Роман может заметить, что ты не собран, что отвлекаешься на изображение салонной камеры. Ты не можешь этого допустить, это подозрительно. Если бы ты хотел наблюдать, ты бы сработал изящнее, в уединенном месте, чтобы никто не нарушил созерцание твоей работы. Например, полетел бы бизнес-классом и сидел бы в первом ряду. Но там сидели обычные пассажиры, которых проверили-перепроверили и по сто раз допросили о тех минутах, когда они могли видеть погибшую девушку.
Итак, ты даже не смотришь, хотя можешь. Не видишь, как ее голова свешивается, как она судорожно отстегивается, думая, что это облегчит ее боль, выжигающую кислород в груди. Она пытается надышаться перед смертью, но не может, в глазах паника. К ней, шатаясь, приближается вторая бортпроводница, а Ольга тянет на себе блузу, потому что вздохнуть уже не получается. Коллега уводит ее в каюту для отдыха, там давит ей на грудь, начинает массаж сердца, самолет все еще в крене. Все это время ты не смотришь. Даже не кидаешь взгляда. Почему? Потому что, если ты видишь, что там происходит, ты должен среагировать, сообщить второму пилоту, прекратить взлет… А вы «узнали» о произошедшем позже.