И что делать? Подойти к полицейским и сказать им? Или сесть в такси и уехать?
Глава седьмая
Москва, сентябрь 2022 года.
— Кажется, я знаю, что ты скажешь.
— Жги.
— Ты думаешь, что такому убийце, как Отлучный, было важно держать под контролем весь процесс убийства. И почему он допустил, что жертва умирала без его присутствия, совершенно непонятно.
— Не угадала, — ответил я.
Диана подняла брови.
— Я предлагаю перестать ассоциировать Отлучного с убийцей, потому что после обследования судна мы узнали очень многое из одного только факта, что убийца не видел наступление смерти. Во-первых, он не является маньяком, потому что процесс умирания жертвы его не интересовал. Во-вторых, он установил какие-то дополнительные способы контроля, которые позволили ему отпустить ситуацию, но при этом он знал, что все пойдет строго по плану. Первое, что приходит в голову, — это наличие сообщника в салоне самолета, который осуществлял визуальный контроль. На взлете отделяющие салон от кабины и кухни шторки раздвинуты, и умирающую Ольгу Спиридонову видел весь салон, включая возможного сообщника. Думаю, что в Иркутске и Лос-Анджелесе ситуация была примерно такой же: он передал яд, убедился, что тот попал в организм, и ушел, оставляя жертву умирать. Не смотрел, не приближался, ушел и даже не обернулся. Он был в себе уверен.
Было начало шестого, и многие уже уехали. Тот самый офис, в котором люди работают до пяти и сваливают по домам. Ворк-лайф бэлэнс, чтоб его. Раньше люди радовались большой зарплате и интересной работе, а теперь у молодежи на первом месте насыщенная личная жизнь и свободное время для любимого хобби.
Мы с Дианой вышли из конференц-зала, чтобы взять по стаканчику кофе.
Александра не очень мило улыбнулась нам, намекая, что зря мы приперлись под конец рабочего дня, кофеварку уже выключили, а печенье и яблоки попрятали в шкаф, чтобы уборщица не наелась. Мы сделали вид, что не надо нам никакого кофе, а пришли мы в кухонную зону, просто чтобы размять ноги. Кажется, секретаря это успокоило. Вернулись в конференц-зал.
Я первым делом взял маркер и написал на доске: «Сообщник».
— Он точно был, — сказал я. — Не мог убийца все пустить на самотек. Особенно в самолете Москва — Пекин. Смотри, цианид пахнет миндалем. У жертвы, Ольги Спиридоновой, еще нет насморка, он только разовьется при взлете. Ей ничего не мешало учуять подозрительный запах, но этого не случилось. Так бывает — не для всех людей цианид сильно пахнет на самом деле. А вот если бы ей что-то не понравилось? Если бы она знала, как пахнет цианид, и заподозрила неладное? С жертвой неудавшегося покушения выйти на убийцу легче легкого. Поэтому там был сообщник, который должен был довести дело до конца.
— Бред, — сказала Диана. — Как бы он довел?
Я задумался.
— Главное — выиграть время, — сказал я. — Выкрал бы пузырек. Не дал бы навести панику. Сказал бы что-то вроде: «Ты чего? Кому ты на фиг нужна? Какой цианид? Дай понюхать. Да оно просто пропало, вылей и забудь. Не позорься!».
— Тогда это сообщница, — резюмировала Диана. — Потому что рядом с ней была стюардесса, тоже девушка. В бригаде на том самолете были парни, но они работали в других кухнях.
— Может быть и девушка. Отравления — это вообще женская стезя. По статистике, восемьдесят процентов отравителей — это женщины. Но среди серийных убийц женщин всего от шести до одиннадцати процентов.
…Однако в ХХ веке эта цифра вдруг резко перевалила за шестьдесят процентов. Просто в какой-то момент женщины стали чаще убивать, причем в качестве мотивов с равной частотой встречались корысть и жажда власти. Думаю, спрашивать: «А что такого случилось с женщинами в ХХ веке?» — не стоит.
Но Диана задала правильный вопрос. Девушка там вполне могла быть, и эту версию я отрабатывал. Нет, правду говорю: я пытался найти женский след в убийствах стюардесс.
Статистика вещь упрямая, и о женщинах-убийцах она сообщает следующее: в восьмидесяти процентах случаев преступница хорошо знала жертву. И как правило, при выборе, кого убить, женщина опирается на постулат, что лучшая жертва — слабая жертва, то есть инвалиды, алкоголики, старики и дети. В преступлениях женщины не раскаиваются, к огласке не стремятся, в парах не работают, за исключением отдельной группы серийниц, которых так и типизируют — «напарницы», они мокрушничают по корыстным мотивам с подругами. Когда я только получил доступ к материалам дела, то в процессе изучения кое-что меня смутило: и следователь, и прокурор, и судья были женщинами. Даже апелляцию рассматривали дамы. Вроде бы ничего удивительного. И при этом все сделано так плохо, как бывает, когда вредят намеренно или работают очень непрофессиональные люди. Конечно, я проверил, могли ли эти женщины быть заинтересованы в сокрытии преступления или быть убийцами. Второе — точно нет. Ни одна из них не бывала в тех местах, где обнаружены трупы, на рейсах их не было — проверял по спискам. Могли скрыть, но для этого нужно было, чтобы все участвующие в деле: следователь, прокурор и судьи — работали вместе, а это невозможно. Опять-таки потому что вместе дамы работают по корыстным мотивам, и не за мзду, а за трофей. Если слышишь стук копыт, это может быть зебра, но, скорее всего, будет лошадь. Так что дыры в этом деле — это непрофессионализм конкретных участников процесса, а не тайный заговор женщин, решивших истребить стюардесс.
Потом я отрабатывал бортпроводниц — по тем же самым спискам, результат аналогичный. Да, женщины чаще мужчин выбирают способом убийства отравление, но при этом жертвы женщин — это чаще мужья, реже дети, но почти всегда родственники или близкие люди и связь между «преступникессой» и жертвой крепкая и на поверхности. В нашем случае не совпадает вообще ничего.
— Витя, — сказала Диана, — стесняюсь спросить, но спрошу: ты сказал, что убийца — миссионер. Вот хоть убей, не понимаю, откуда ты этот вывод вычерпал.
Я рассеянно посмотрел на нее и сказал:
— Есть четыре типа серийных преступников по мотивационной составляющей: визионер, миссионер, гедонист и тиран. Чаще всего сам процесс убийства — это попытка заново пережить психотравмирующее событие, как правило насилие над преступником, произошедшее в его детстве или юности. Но наш убийца не стремился создать шоу, иначе выбрал бы более контактный способ. Кажется, ему умирание было вообще не интересно. Это характерно только для миссионеров, поскольку все остальные ребята жуть как зациклены на созерцании. Визионер убивает ради убивания, гедонист ради удовольствия, тиран компенсирует свою неполноценность. Если в преступлении лишить их самого процесса, оно теряет для них смысл. И только миссионеру может быть на это плевать, ему важнее вычислить жертву, преследовать ее и умертвить. Выполнить миссию.
— Если гедонист убивает ради удовольствия, то его цель ведь может состоять в самой охоте, верно?
— Не совсем, — ответил я, — акцент у гедониста и миссионера в целом на сталкинге, преследовании. Но миссионер только этим и ограничивается. А гедонисту еще нужно насилие, ему важно мучить жертву. Миссионер же просто жестоко убивает. Не выстрелом в голову, а…
— …ядом, когда жертва пять минут задыхается в агонии, — закончила за меня Диана.
— Да.
Диана рисовала черной гелевой ручкой спираль в блокноте.
— Убивая, преступник хочет заново пережить болезненный опыт из детства, — задумчиво сказала Диана. Черная спираль разрослась уже на половину страницы. — Тогда я не понимаю, в чем болезненность опыта у убийцы стюардесс? Если для него не важно видеть собственно смерть жертвы, то как он переживает свой опыт?
— Облегчение приносит выполненная миссия, — сказал я. — Убийца всеми силами пытается показать, в чем именно она заключается, а мы как идиоты этого не видим. А еще нас, как слепых котяток, тычут носом в Отлучного. Вот, мол, ваш монстр, доставайте святую воду и кадило. У меня такое ощущение…
Я замолчал, уставившись на рисунок Дианы.
Отлучный. Три убийства подряд, и в каждом он где-то рядом и пытается сделать вид, что его хата с краю. В Лос-Анджелесе он обеспечил себе более-менее приемлемое алиби, которое при желании может взорвать уголовное дело и заставить его пересмотреть. Особенно если вскроется что-то еще, что уничтожит любовный мотив, положенный в основу обвинения. Но следующее убийство намертво привязывает его к самому процессу, и при всех возможностях он не следит за тем, как умирает Ольга, потому что ему плевать. Да, если он миссионер, так может быть. Но не надо забывать, что он не просто миссионер, а организованный миссионер. Такой преступник так себя не поведет, он постарается устраниться от преступления и, если это невозможно, откажется от его исполнения, дождется менее опасной ситуации и вернется к замыслу. А пока будет ждать, насладится преследованием, оно для него почти такое же сладкое, как и факт совершенной миссии.
Если бы убийцей на самом деле был Павел Отлучный, то эпизода в самолете не было бы, потому что это против природы организованного преступника. Так мог поступить только неорганизованный. Или нет? Если предположить, что Ольга Спиридонова диаметрально отличается от остальных жертв и мотивом ее убийства стало не то же самое, ради чего он убил Ангелину и Винеру, тогда скорее да, чем нет. В пользу этой версии работает другой вид яда, изменение modus operandi в части места совершения преступления и… Нет, не сходится. Даже если убийцу теснее, чем с другими жертвами, связывало что-то именно с Ольгой и ее нужно было быстро и эффективно устранить, он не стал бы делать это против своих убеждений. Не стал бы лезть на рожон. Убийство Ольги Спиридоновой точно так же безопасно для убийцы, как и все остальные. И тот факт, что оно было совершено близко к Отлучному, нужно интерпретировать как индивидуальное действие убийцы, показывающее его слабую сторону.
Когда убийца понял, что у Отлучного есть некое алиби в Лос-Анджелесе, он решил намертво приклеить его к следующем