И это мое сообщение стало триггером. Теоретически я мог бы, наверное, понять, что так оно и будет, но легкомысленно отнесся к своей персоне. А очень зря.
Самый пик пришелся на третий день «большого допроса». Диана позвонила мне ранним утром, что для нее вообще не свойственно, она ведь просыпается самой последней в городе.
— Слушай, мне жаль.
Я сел в кровати.
— Что случилось?
— Ты новости читал?
— Еще нет, я спал.
На часах даже шести утра нет.
— Сорри, я думала, ты ранняя пташка. Встаешь без будильника в пять и бегаешь в парке под завывания Адель.
— Чего?
— Ладно. Просыпайся, читай новости, и давай встретимся в офисе в восемь. Надо до встречи с Соней составить план.
— У нас встреча с Соней?
— Почту, я вижу, ты тоже не читал. В девять она назначила совещание. Ладно. Не паникуй, справимся. В восемь в офисе. Я захвачу пончики, сахар тебе понадобится. День будет не из легких.
Вообще-то с самого начала периода глобальной «неопределенности», которая в третьей декаде сентября в очередной раз усугубилась, я выработал правило: не читать новостей, пока не позавтракаю. Велик соблазн, сидя на унитазе, изучить, что происходило с миром, пока я спал. Какое-то время я так и делал, особенно в период ограничений в связи с пандемией. А потом понял, что от прочтения новостей на голодный желудок я потом весь день хожу разбитый и чувствую, что вот-вот заплачу. Не надо так делать, все равно ничего не изменить. Сначала душ, горячий завтрак и кофе, а потом — новости.
Но как это было сделать в то утро?
Естественно, едва я повесил трубку, тут же полез в «телегу» читать все новости сразу. Видимо, писать было совсем не о чем, поэтому паблики один за другим прошлись по мне.
«Профсоюз авиационных работников для расследования нашумевшего “Дела пилота” нанял профайлера, бросившего жену в сумасшедшем доме.
Как нам сообщили источники, Виктор Черемушкин (так зовут профайлера-самоучку) четыре года назад развелся со своей женой Жанной, поскольку ей поставили диагноз “шизофрения”. Девушка утратила связь с реальностью, и ей требуется постоянный уход. Черемушкин ухаживать за женой не захотел, пристроил ее в богадельню и свинтил осваивать новую перспективную профессию. А как же “в болезни и здравии”? Не зря же “болезнь” на первом месте, Виктор! Этим проверяются брак и честь мужчины.
Но и это еще не все.
Какое-то время Черемушкин исправно оплачивал пребывание Жанны в специализированном частном учреждении, хотя ни разу там не появлялся. Ситуация всем хорошо знакомая — откупился от ответственности. Все это время к Жанне приезжали родители, поддерживали девушку и общались с ней в минуты просветления, которые наступали все реже.
В начале лета этого года Черемушкин оплачивать уход Жанны перестал без объяснения причин. Родители Жанны, люди гордые и самодостаточные, тянули сами (а там нехило — под 65 тысяч рублей в месяц), однако три недели назад они погибли в автокатастрофе. Клиника выполнила все свои обязательства перед пациенткой, но держать ее без оплаты дальше там не могли и перевели в бюджетную больницу. Сами понимаете, какие там условия.
Гордость отечественной юриспруденции, надежда невиновного пилота и хедлайнер расследования профсоюза авиационных работников оставил больную жену без средств к существованию и должного ухода.
Надеемся, что Черемушкин не знал, в какой ситуации оказалась его бывшая жена, и теперь поможет ей. Но что-то подсказывает, что бедной Жанне придется доживать отведенное ей время на скрипучей койке в окружении сумасшедших…»
Я не стал дожидаться, когда настанет приличное время для звонка, и набрал маму Жанны. Телефон отключен. Потом ее отца. Аналогично. Я позвонил бывшему партнеру Жанны — Полине, которая продолжала поддерживать связь с родными Жанны.
— Доброе утро, Витя, — услышал я ее сонный голос.
— Поля, что за дичь? Почему ты не сказала мне, что не будешь платить в этом году за Жанну? — наехал я на нее. — И почему не сказала, что случилась автокатастрофа, в которой погибли ее родители? Это вообще правда? Я звонил им, телефоны отключены.
— Это правда. В августе трагедия случилась.
— А мне ты почему не сказала?
— Так вы вроде не общались… И вообще, это же мой год. Я забочусь. Короче, я, видимо, забыла сообщить тебе про их смерть. Прости.
— Ну нехило ты заботишься, Жанну перевели в государственную богадельню! — возмутился я.
— Что? Быть не может. Я посылала деньги на полгода вперед!
— Блин, Поля, когда это было?
— В июне, — ответила Полина, — два платежа в год. В январе и июне. Они получение платежа подтвердили и напомнили, что следующий платеж нужно будет делать только в декабре.
Поля вообще не врунья. Если она говорит, что заплатила, — значит, так оно и есть и дело не в ней.
Когда Жанна действительно утратила связь с реальностью, я взял на себя обязательства по оплате ее пребывания в частной клинике. Какое-то время ее родители молча принимали помощь, но никак не могли смириться с тем, что я навещаю Жанну. Потом ее состояние ухудшилось, она впала в кому. Ей потребовался несколько другой уход, ее вывезли из оплачиваемой мной больницы и уложили в какую-то клинику в Подмосковье. Меня в посетители не записали. На звонки не отвечали, и я никак не мог повлиять на их решение, потому что к этому моменту мы уже с Жанной развелись.
Однако смогла Поля.
После всего произошедшего с Жанной Поле достался весь арт-дилерский бизнес, включая экспонаты и галереи в Москве, Париже и Лондоне. Не сказать, что это был царский подгон, потому что дела шли не очень, и причиной этого в весьма значительной степени стала Жаннина болезнь, к сожалению. Но со временем Поля все выправила и доход восстановился. Конечно, это не тот бизнес, где надо только настроить, поглядывать и время от времени развивать. В продажах предметов искусства главную роль играют сами дилеры. Раньше Поля и Жанна вместе этим занимались, а теперь только Поля. Но у нее в сейфах хранятся лоты, которые подбирала и покупала Жанна, они ждут своего часа и потихоньку выходят в рынок. Поэтому сказать, что Поля зарабатывает исключительно на своих мозгах и ресурсах, неправильно. И она с этим не спорит.
Спустя пару месяцев после «похищения» Жанны со мной на связь вышла Поля и сказала, что она в Москве и хочет встретиться. Я, естественно, откликнулся и приехал. Там были и родители Жанны, которые смотрели на меня волком. Это был очень эмоциональный и неприятный разговор с кучей обвинений и даже неприкрытых угроз с их стороны, однако Поля держала нейтралитет.
Они не могли простить мне, что с их дочерью случилось такое. Винили в произошедшем меня.
И главной причиной их обвинения стала статья в газете про расследование «слоеных могил». Там говорилось, что я по ходу пьесы закрутил роман с главной подозреваемой, которую чуть не приговорили к смертной казни. Для родителей Жанны это было ударом, хотя, когда роман на самом деле чуть не случился, Жанна уже была больна. Я до сих пор не уверен, что это были именно отношения. Я был влюблен — это факт, это правда, истина — как угодно называйте. И да, мы в то время еще были женаты с Жанной, но, повторюсь, она уже находилась в больнице. И я, и она, и ее родители понимали, что это конец, пути обратно тогда уже не было. Она еще не окончательно ушла в мир грез и, мне так кажется, еще понимала, что внутри меня зарождалось новое чувство. Мне хочется верить, что в тот момент она была даже рада. Но кто точно может сказать за другого человека? Тем более человека, у которого душевная болезнь. Будь Жанна тогда здорова, я бы поговорил с ней и все равно бы развелся. Потому что в моей жизни действительно появилась другая. Пусть даже эти отношения родились обреченными, врать Жанне я бы не стал.
Но разве виноват я, что Жанна заболела?
И разве виноват я, что влюбился?
Поля сделала все, чтобы мы заключили перемирие. Родители Жанны не обязаны были меня «прощать», а мне их прощение было не нужно. Худой мир мы подписали. Оплачивать лечение договорились год через год. Навещать ее могли только вдвоем. Родители Жанны боялись, что один я сделаю что-то плохое. Сами они видеть меня не хотели и наблюдать за нашими встречами тоже.
Полина с тех пор ни разу в Москву не приезжала, хотя мы обсуждали, что раз в полгода минимум она будет появляться. Но у нее своя жизнь, и она каждый раз то переносила приезд, то просто пропадала с радаров. Я пробовал поговорить с родителями Жанны, но они требовали неукоснительно соблюдать договор — встречи только в присутствии Поли. Я думаю, они тогда еще заключили с ней отдельный пакт: Полина никогда не приедет в Россию публично, чтобы я мог в ее присутствии пообщаться с Жанной.
Наверное, через суд добиться встреч с бывшей женой было бы возможно. Но какой-то злой рок добавил Жанне еще страданий: удар за ударом, в результате чего она перестала узнавать родных, не узнала и меня в тот день, когда был подписан худой мир.
Поэтому мы платили и не навещали ее.
Этот год — Полинин.
Наверное, мы сделали все неправильно. Я сделал неправильно. Наверное, меня снова осудят все, кому доложат эту историю со своей колокольни.
Но я не видел возможности встречаться с Жанной так, чтобы не мучить ее родителей. Жанне, как утверждали врачи, уже не больно. А вот ее родителям — очень даже. И в отсутствие чувств Жанны важными становились именно чувства ее родителей. Единственный способ организовать встречу безболезненно не был доступен, и поэтому я сдался.
Скрывать не буду, видеть угасающую Жанну мне больно. Но нет, я не был рад, что могу не видеть эту картину.
Я бы хотел иметь возможность приходить, чтобы попытаться ее рассмешить, чем-то поддержать. Я уверен, что даже не узнающий тебя человек может смеяться над твоими шутками — потому что там, в глубине души, еще остались крохотки родного. Это было бы больно: видеть, что человек помнит какие-то общие моменты счастья, но не знает, что они наши. Я не боялся этой боли, но хотел бы ее избежать.