— О, вы и следы попойки устранили… — Он оглядывается на появившегося в дверях Ярика и нервно поправляет волосы. — Сорян, я перепил и повел себя как мудила. Мне казалось, что всем весело… Прости, чувак.
Филин сосредоточенно разглядывает его, будто видит насквозь, и от этого взгляда даже мне становится не по себе.
Юра примирительно скалится и оттесняет его на кухню. С бульканьем приканчивает стакан воды и грохает им по шкафчику, открывает холодильник, шуршит бумажным пакетом из-под своих любимых пончиков, чавкает и с набитым ртом принимается обговаривать подробности сегодняшней записи трека.
Ярик не имеет никаких особых пожеланий: «По ходу разберемся, чувак», зато Юра настаивает на электронных семплах и автотюне в припеве, и я прихожу в тихую ярость. Голосу Филина не нужна обработка, таким хламом завалена вся сеть.
Во мне просыпается подозрение, граничащее с уверенностью: Юра специально хочет запороть песню.
И дело не во мне — он тупо завидует Ярику. Потому что тот лучше его. Во всем…
Откладываю учебник, захлопываю ежедневник, снимаю с носа очки и дышу на стекла.
В последние дни я ловила себя на мысли, что не знаю Юру, но сейчас с обескураживающей ясностью осознаю: все, что он для меня делал, было небескорыстно. Даже тогда, в момент нашего знакомства, он подошел, чтобы облагодетельствовать потерянного несчастного подростка, избавить от презрения одногруппниц и увидеть в моих глазах восхищение и благодарность.
Он собрал вокруг себя только тех, кто смотрит на него как на бога. Вот и Ярик откликнулся на его призыв только потому, что считал его гуру и верил в искренность его речей.
Юра отличный манипулятор, а теперь в его лапы попала новая бесценная игрушка, и он будет увлеченно играться до тех пор, пока ему не наскучит.
— Повремени с записью… — Единственное, что мне удается донести до Ярика, когда мы случайно сталкиваемся в прихожей.
— Уже отказался, — быстро шепчет он и опускает глаза. Булавки в его мочке нет.
Я привыкла воспринимать Ярика белым мотыльком, прилетевшим на черные угли, и постоянно волнуюсь за него. Но его граничащая с даром проницательность и возведенное в абсолют спокойствие восхищает и даже пугает — он несомненно с другой планеты. Он сверхчеловек, и в заботе не нуждается. В его голове прямо сейчас идет настоящая война — презрение к Юре, разочарование, усталость, злость. Сколько всего он бы хотел ему высказать… Но никак не проявляет этого.
Он не проявляет и своего отношения ко мне, и я тону в пучине отчаяния, одиночества и привычного депрессняка.
Мало ли что могло случиться по пьянке. Нет никаких оснований полагать, что Ярик не проделывал то же самое с каждой легкодоступной дамой в своем окружении. С его внешкой такой вариант событий куда больше похож на правду, а вот я… едва ли подпадаю под общепринятые стандарты красоты.
Мне тошно от своей никчемности и глупости, от несбывшихся надежд и страданий.
Погружаюсь в нудную политологию и больше не вслушиваюсь в разговоры ребят.
***
Телефон Юры разражается выносящей мозги трелью, с грохотом врезаясь в углы, тот подлетает к столу, и на опухшем похмельном лице проступает досада.
— Алло? — хрипит Юра в трубку, из динамика вырывается пронзительный, преодолевающий любые препятствия визг, от которого по спине пробегают табуны мерзких мурашек.
— Сыночка, с праздником!
— Да, мам. И тебя… — Он робко присаживается на краешек дивана, сокрушенно запускает пальцы в каре и, морщась, глядит на окно. На улице во всю мощь светит солнце, начался дачный сезон, кажется, пришло время платить по счетам.
— Сыночка, умные люди говорят, что весной один день весь год кормит. Ты не забыл о своем обещании? — воркует матушка, и из груди Юры вырывается стон раненого зверя:
— Твою ж… Картошка, что ли? Так карантин…
— А ты новостями не интересуешься, «картошка»? Губернатор ввел послабления, весь май на дачные участки открыт свободный проезд. Собирайся. Через сорок минут припаркуюсь во дворе.
Юра подпрыгивает как ошпаренный — сорок минут его матушки означают двадцать минут здорового человека.
— Да, и чтоб ведьмы твоей тут духу не было. Я хочу в спокойной обстановке побыть на природе, развеяться, подлечить нервы, а не ее страшной рожей любоваться. И проповедника этого из дома взашей гони… Тоже мне: «друг»…
— Понял, мам. Все, отбой. — Юра мечется по квартире, бросает в рюкзак пожитки, выворачивает внутренности шкафов и не трудится сложить вещи обратно.
Подперев подбородок ладонью, со злорадством наблюдаю за его телодвижениями и постукиваю ручкой по столу. Во мне вибрирует нездоровый азарт и предвкушение — жду не дождусь, когда он найдет гребаные старые штаны в клетку, соберет манатки и свалит.
И тут же за шиворот пробирается дикий, парализующий ужас — два дня наедине с Яриком я рискую не пережить…
Ожесточенно грызу колпачок и подумываю увязаться за Юрой — даже перспектива общения с его матушкой пугает куда меньше, но он застегивает молнии на рюкзаке и орет из прихожей:
— Так, чувак. Треком мы еще займемся. На тебе сегодняшний стрим! Там, на листочке, примерный сценарий. Но ты же умный мальчик, май дарлин, сам справишься. Пару песен в акустике и больше секса в голосе. Оставляю на тебя Эльку. Не шалите. Ладно, бывай!
Юра смерчем врывается в комнату, нависает над столом, теплыми губами целует меня в губы и задорно подмигивает:
— Послезавтра вернусь! — Но вчерашняя озлобленность так и сидит в его взгляде.
Он дает мне полную свободу действий и уверен, что я на нее не решусь. Потому что не решалась никогда. Потому что преданна, как собака.
Хлопает дверь, в квартире повисает тишина.
18
Я мучительно вслушиваюсь в нее, но различаю только шипение чайника, щелчок кнопки, звон посуды, звук льющейся воды и приближающиеся шаги.
Вжимаю голову в плечи и делаю вид, что политология для меня важнее воздуха, но буквы теряются за роем черных мушек, и сознание размывается.
На стол перед моим носом опускается чашка с зеленым чаем, Ярик садится на диван, и я кожей ощущаю его долгий взгляд.
Преодолеваю неловкость и пялюсь на него — сначала осторожно и растерянно, а потом — смело и не скрывая интереса. Он тоже пристально рассматривает меня.
— Не переживай. — Его губа дергается. — Я знаю, кем бывают люди, и мне от этого не больно. Даже если придется уйти — это все равно было… незабываемо.
От одной только мысли о таком исходе снова становится дурно.
— Ты не уйдешь, Ярик. Он ни за что не посмеет! Куда он без тебя?..
«И куда без тебя я…»
Словно считав мои переживания, Ярик несколько раз сжимает и разжимает кулаки и вдруг выдает:
— Я должен извиниться за вчерашнее. — Его лицо искажает навязчивый тик, и он трясет головой. — Нажрался, снесло крышу… Это огромное свинство по отношению к Юрцу. Это сексизм по отношению к тебе. Впредь буду держать при себе свои грабли. Но… Блин. Есть проблема. Я не хочу извиняться.
Ожидания и надежды снова срываются с цепи, и я пищу:
— Почему?
Он надолго задумывается, напрягает плечи и, чуть заикаясь, отвечает:
— Мне к-кажется, что ты держишься за воздух и вот-вот улетишь. Давай я просто буду рядом и помогу, если помощь потребуется?.. Словом или делом, не знаю… В этом ведь нет ничего предосудительного. Что скажешь?
Я ахаю и прикрываю ладонью рот. Его слова обжигают веки, тупым лезвием царапают сердце, оживляют память о давно забытых днях, выворачивают наизнанку мой мешок с болезненным прошлым, становится так легко…
В нашей реальности нет места чудесам, но одно из них, приняв облик прекрасного парня, в лучах яркого солнца сидит напротив и ждет моего решения.
«Возьми мою жизнь и придай ей смысл. Ты можешь… Ты можешь!» — голова кружится, я с трудом отвожу взгляд, глотаю чай и шмыгаю носом:
— Черт, Ярик… Окей. Думаю, что ничего предосудительного в этом действительно нет… — выдавливаю благодарную улыбку, а слезы текут и текут.
***
Покончив с чаем, приношу на кухню краски, оставшиеся футболки и утюг — мы опять рисуем и разговариваем обо всем на свете.
С Юрой я возвела апатию в культ: никаких эмоций и стремлений — ничего, кроме пустоты. Мне нравилось так жить, но теперь рядом появился другой парень — цельный, светлый, чистый. Немногословный, но надежный. С ним хочется дышать, и я забываю, кем должна быть и казаться. Он словно наперед простил всех, и с ним я тоже… вот-вот прощу себя.
Ему под силу свести к нулю мою боль…
Могу ли я воздействовать на него так же — большой вопрос.
Но Ярик перестает дергаться, когда говорит со мной. Часто улыбается и искренне смеется. Он очень красивый, когда смеется.
Мы тянемся к одной и той же баночке с краской и соприкасаемся пальцами. В голове гудит, в груди порхают пьяные бабочки, ноги дрожат. Ярик не отводит глаза, в них сияет янтарное дно.
Ладонь горит. Сегодня я во что бы то ни стало снова дотронусь до его волнистых мягких волос и тоже постараюсь его услышать.
***
Приближается тихая сиреневая ночь и время стрима — помогаю Ярику вписать в висящий на стене список имена новых донатеров, произношу шуточный заговор на прибыль и, чтобы не мешать и не растекаться по комнате лужицей, от греха сваливаю на кухню.
Взобравшись на подоконник, вывожу на салфетках бессмысленные орнаменты, фигуры героев манги и лица несуществующих людей и прислушиваюсь к приятному до мурашек голосу.
«Оул, есть ли у тебя психическое расстройство?» — донимает его экзальтированная Света, и Ярик внезапно признается:
— Да, думаю есть. Хотя кое-кто утверждал, что это бесы. Как бы там ни было, временами я ощущал присутствие абсолютного зла в своей комнате. Боялся и не мог спать, но сейчас это происходит крайне редко. Иногда я все равно просвечиваю фонариком углы в минуты сильных переживаний, но диагноз может поставить только врач.
Я вздрагиваю, в замешательстве вглядываюсь в темный проем, и салфетки белыми самолетиками разлетаются по паркету. О чем он гов