Меня заводит его чистая кожа, глаза, полные боли и обреченности. Я тону в них и в ужасе жду отказа, но уже знаю — он не посмеет отказать. Да он и не думает отказывать — ощущаю бедром его стояк, отчетливо слышу тяжелое частое дыхание и грохот сердца.
Он легко избавляется от моего цепкого захвата, осторожно перемещает горячие руки на талию и тихо шепчет:
— У меня никогда этого не было.
Его простое признание отзывается в душе ликованием, эйфория наполняет ее, словно воздушный шарик гелием, и возносит к небесам. Мое счастье выше неба… Улыбаюсь и присасываюсь к его губам — до крови, по-настоящему. Я давно забыла, что такое любить, и никого никогда не любила так…
Мы перемещаемся на диван и избавляемся от остатков одежды. Увлекаю его на себя, зубами разрываю пакетик и помогаю надеть резинку.
— Что мне делать? Скажи… — Он опирается на локти и, замерев, ждет ответа.
— Все, что хочешь. Не сдерживайся.
Ярик исполняет мою просьбу, и мы слетаем с катушек.
Он гладит и целует мои шрамы, и они перестают ныть. Я облизываю его порезы, оставляю засосы, забываюсь и царапаю спину, но он терпит боль. Умоляю не останавливаться, хочу быть еще ближе, стать одним целым. Хочу, чтобы эта одержимость не заканчивалась, но она нарастает, накатывает волнами, ее невозможно вытерпеть. По телу проходит разряд тока, и меня настигает оглушающая тишина.
«Что мы сделали?..»
Ярик тяжело дышит и накрывает ладонью глаза.
Прогоняю зудящие отрезвляющие мысли и провожу языком по его шее, шрамам под ключицей, спускаюсь ниже… Он снова откликается на прикосновения, и все начинается заново — я выстегиваюсь на его груди только на рассвете.
После пробуждения болит каждая клеточка тела, набитые ватой руки и ноги не слушаются, и мысли о договоре с Юрой набрасываются с новой силой — жужжат, как осиный рой, и жалят.
Завернувшись в одеяло, молча курю в открытую форточку и глушу кофе — мое состояние схоже с сильнейшим похмельем, и сердце еле бьется — мы с Яриком сорвались с обрыва и пока еще парим в потоках утреннего воздуха, но он не задержит неизбежную встречу с землей.
Ярик возвращается из душа, ободряюще улыбается, благодарит за кофе, а мне хочется умереть — в янтарном дне его безмятежных глаз застыла растерянность. И раскаяние. И тревога.
Но они темнеют до черноты, когда он отставляет чашку, оказывается рядом и убирает одеяло с моих плеч — теперь инициатива переходит к нему. Диван, кухонный стол, подоконник, снова диван. Ярик пробует себя в новом деле, и каждый раз преуспевает в нем — сначала доводит до пика меня, и только потом кончает сам. Мы прерываемся на кофе и душ, и снова ныряем под одеяло.
Юра мог бы помешать нам и привести в чувство, но под неусыпным контролем матушки не решается мне даже позвонить.
Я глажу темную от синяков и ссадин спину Ярика и не испытываю угрызений совести и сожалений.
— У тебя было много парней до меня? — В солнечных лучах кружатся золотые пылинки, глаза чайного цвета сканируют мое тело, словно хотят навсегда сохранить в памяти каждый завиток татуировки и каждый шрам.
Это не отбраковка, не праздное любопытство и не признак шовинизма — не в его случае. Он просто хочет знать обо мне все.
На миг задумываюсь… Тот, кого больше нет, упырь Зорин и Юра — последние приключились со мной назло и вопреки.
— Трое, — признаюсь честно. — Но ты лучший. Ты вообще самое лучшее, что я смогла найти в этом тупом мире.
***
К вечеру вторых суток назревает необходимость нормально поесть — из продуктов, найденных на полках и в холодильнике, мы готовим ужин. С трудом передвигаем конечности, морщимся и, заговорщицки переглядываясь, ржем. У ключицы Ярика сияют засосы, точно такие же украшают мою шею.
Эту ночь мы встречаем лежа в обнимку на разложенном кухонном диване — в трусах и футболках, разговаривая ни о чем и стараясь ни о чем не думать. Завтра волшебный сон развеется, как сладкий дым косяка. Готов ли Ярик что-то изменить? Готова ли я?
— Что теперь? — Уткнувшись в его плечо, цепенею от дурных предчувствий, но стараюсь сохранить присутствие духа. — Тайком продолжим? Или хочешь все забыть и остаться друзьями?
— Давай признаемся. — Ярик гладит мои волосы, а я запускаю пальцы в его. — Я пытался держаться, ты пыталась… Не вышло. Мы сделали то, что должны были сделать.
22
Новое утро выдалось невыносимо ярким — солнечные лучи гладят кафель и блестят на тусклой позолоте старой посуды, свежий ветер забрасывает в открытые форточки белые лепестки отцветающих черемух и запах скошенной травы.
И не надо ничем ускоряться, чтобы поймать эйфорию, пробуждающую любовь к жизни — она и так шипит в крови пузырьками шампанского и туманит мозг.
Ярик складывает диван, относит к контейнерам мусор, наполняет ведро водой и, вооружившись тряпкой, ползает на четвереньках по кухне, а я не перестаю офигевать от происходящего — он потрясающий, уникальный, лучший, несмотря на то что приобрел навыки выживания в аду.
Я не фанат уборки, но тоже присоединяюсь к ней — расставляю по местам предметы, протираю пыль и, едва наши пути в квартире пересекаются, набрасываюсь на Ярика, душу в объятиях, кусаю губы, взъерошиваю пепельные кудри — фиолетовый оттенок с них окончательно смылся, но так парень стал еще загадочнее и симпатичнее.
Бурная деятельность отвлекает меня от тяжелых навязчивых мыслей — уже через час или два мне придется взглянуть в зеленые глаза Юры и, не дрогнув, сказать ему правду.
В «нормальной», «полноценной» с обывательской точки зрения семье, произошедшее считалось бы изменой. Я изменила мужу с его другом. Боже, боже мой…
Хорошо, что мы живем в другой реальности и между нами нет любви, однако если бы Юра нарушил договор и запал на кого-нибудь первым, сделал бы мне чертовски больно. Я бы всерьез считала, что он вытолкнул меня из зоны комфорта, оставил один на один с траблами, бросил, как ненужного щенка под забором. Мой мир бы рухнул.
Но в конечном итоге я бы оправилась от удара и приняла его выбор — с легким сердцем и холодной головой.
Я даже несколько раз заговаривала об этом во время ночных кухонных посиделок под кофе и сигареты, но Юра только загадочно улыбался и прижимал палец к губам.
Снимать жилье в складчину с ребятами намного дешевле, чем платить за ЖКУ и ремонт в этом древнем доме. Студию можно оборудовать там же, если найти хозяина посговорчивее. Ну а секс Юре готовы предложить десятки девчонок — стоит лишь мило улыбнуться и щелкнуть пальцами, и его обслужат в лучшем виде.
Все это время именно я отчаянно нуждалась в нем, а он не лишится ничего, если отпустит…
Наш полушутливый договор пора расторгнуть — Юра должен понять меня, и он поймет. И не предъявит претензий Ярику — не его вина, что я по-настоящему влюбилась.
Солнце сияет, как сумасшедшее, нагревает пол и поверхности предметов, слепит глаза.
В квартире идеальный порядок — даже неприкосновенный стол у ноута девственно-чист и пуст — учебники и тетрадки разложены по шкафам, а сигаретные пачки и прочий мусор отправлен на помойку.
Скоро сессия и досрочное завершение курса — остался последний учебный день, я дышу на очки, водружаю их на переносицу и подрубаюсь к «Зуму». Ярик, расположившись на вычищенном ковре у дивана, создает на дешевой майке очередной шедевр — смешивает черную и белую краску, прорисовывает острый край стального лезвия и первые буквы цитаты из песни.
Я бы согласилась на вечную самоизоляцию в его обществе, но в прихожей щелкает замок, и я повыше натягиваю ворот водолазки. Переглянувшись, мы одновременно вскакиваем и, столкнувшись плечами, встаем у стола.
— О, боги, я дома! — Взъерошенный Юра бросает на пол рюкзак, сердечно пожимает руку Ярику, шагает ко мне и раскрывает объятия: — Элька! Жесткие обнимашки!
Я со всей искренностью сдавливаю его острые ребра и вдыхаю родной запах ромашкового геля для душа. Это мой неунывающий Юра — красавчик, редкостный нарцисс и вечный двигатель нашей компании. Сегодня я обнимаю его как парня в последний раз.
— А что я вам сейчас расскажу!.. — Он отстраняется, заправляет за уши каре и, закинув ногу на ногу, плюхается на диван. — Вы просто охренеете!
Кажется, Юра хапнул слишком много свежего воздуха на приусадебном участке — он воодушевлен и до предела взвинчен, и я с досадой понимаю, что для серьезных разговоров время выдалось не самое лучшее.
— Что случилось? Не томи! — Поправляю очки и прищуриваюсь, силясь понять, какие вести он привез, но одухотворенное лицо Юры излучает чистый восторг.
— Благодаря вот этому чуваку. — Он указывает на Ярика. — Наши треки вылетели в тренды! Как, вы не знаете? Вы чем тут вообще занимались? Вчера вечером мне позвонили ребята из московского лейбла. Они ждут от нас запись лайва в новом составе — с Оулом на вокале. Я всю ночь раздавал ЦУ ребятам, вас оставил на «сладенькое», но маман взбеленилась и отняла телефон… — Юра встает и, будто под спидами, начинает нарезать круги по комнате. — Итак, мы едем к Ками на дачу. Прямо сегодня, пока послабления режима не отменили! Полдня на то, чтобы сыграться, а вечером вжарим сэт из семи композиций. Никодим уже подсуетился и запустил сарафанное радио — будет порядка сорока человек, не считая нас. Чувак, ты звезда… Дай обниму тебя, дарлин! — Он притягивает офигевшего Ярика к себе и похлопывает по расцарапанной спине. Тот морщится.
— А как вы это все провернете? — Я первой прихожу в себя. — В доме только стены и пол…
— Вот именно! Чуваки там из сил выбиваются — Дейзи сделал уже семь рейсов на «Ласточке»: перевез аппаратуру и собрал ударную установку, друзья Светки — техники и крутые звукачи — с шести утра возятся с проводами и пультом. Даже освещение из флэта приперли! Я хотел приехать раньше, но мать включила дуру. Кстати, вы мерч доделали? — Юра удовлетворенно кивает, заметив распластанную на ковре майку с изображением окровавленного лезвия. — Гуд. Эля, берешь с собой всю партию — втюхаем! — Он снова тормозит возле Ярика, меряет его странным взглядом, но я прогоняю приступ паранойи — на самом деле Юра едва сдерживается, чтобы его не расцеловать. — Бро, ты красавчик. Как ты умудряешься поднимать столько денег на стримах? А я отвечу! Просто все мечтают тебе отдаться… Берегись, не ровен час кто-нибудь, да отымеет, да, Эль?..