Где-то лают собаки, ветер шуршит бумажками у урны, сосед материт жену — его козлиный тенорок вылетает из открытой форточки и эхом разносится по двору.
Юра заговаривает первым:
— Мать сказала, что приходила к тебе… Полагаю, вела себя по-свински. Я узнал только час назад. Прости…
— Нет, все в норме! — подхватываю я и тут же осекаюсь. — Не извиняйся. Это должен делать не ты.
У меня стучат зубы — вернулся утренний озноб, но теперь он иной природы. Нервы шалят, чувства рвутся наружу — я пришла все исправить, а не трепаться ни о чем…
— Знаешь, Юр, почему я не прошу прощения за содеянное? — Он поворачивается ко мне, и я улыбаюсь, хотя губы дрожат. — Потому что я его не заслуживаю. Я была слепа, как крот, и в упор не замечала, как на самом деле ты ко мне относишься. Насчет Ярика… Ты раскусил меня даже раньше, чем я сама. Да, я запала на него в первый же вечер, и только поэтому пригласила к нам. А потом… я… влюбилась в него. Я даже не знала, что такое бывает. Оказывается, я умею любить. Мне можно…
— Почему? Почему не я? — тихо спрашивает Юра, и я кожей ощущаю его боль — она похожа на свежий порез тупого лезвия и вызывает дурноту.
— Я не могу объяснить. Это не поддается объяснению… В нем столько тепла, столько преданности… Меня накрыло, Юр. Это я его трахнула — инициатива исходила от меня. Он бы никогда не решился на этот шаг — мучился и вечно стоял в стороне, но тогда я не смогла бы жить.
Юра издает вздох, похожий одновременно на шипение и стон, тянется за новой сигаретой и долго вертит ее в пальцах.
— Почему я, Юр? Вокруг столько красивых нормальных девчонок. Почему именно я? — Хочется схватить его за плечи и хорошенько встряхнуть, но он щелкает зажигалкой и невесело усмехается:
— Ты дура, или прикалываешься? Я не видел ни одной девчонки ярче, умнее, красивее и круче, чем ты. Я охренел, когда впервые с тобой пообщался — это было двадцать из десяти. И этот мудила Ярик… не оправдывай его. Он на все сто процентов знал, что делает и на что идет.
— Как бы там ни было… ты остаешься для меня самым близким человеком. Я никогда не прощу себя, и уже ничего не изменю… — Приподнимаю очки и стираю рукавом набежавшие слезы. — Не бросай нас. Не забирай доки из универа. Свяжись с москвичами, а я найду Ярика. Не знаю как, но я найду его. И вот еще что…
Не рассчитав, слишком резко тянусь к карману и всхлипываю от боли. Достаю тонкое золотое колечко и возвращаю Юре.
— Спасибо тебе за все.
Он без слов забирает его, сжимает в кулаке, прожигает меня все понимающим взглядом и прищуривается:
— Ты опять начала?! *ля, как же этот мудак всем нам удружил!..
— Уже нет. Железно. Я справлюсь! — перебиваю я, и Юра нервно подносит сигарету к губам.
— Как ты справишься? Тебе нельзя оставаться одной. Ты хочешь быть с ним, но даже не знаешь, в какую преисподнюю он провалился. Где гарантия, что тебя опять не накроет?
— Расслабься. Это теперь не твоя забота. Я… к маме поеду.
— Окей… — устало соглашается Юра и больше не смотрит на меня. — Как вернешься, позвони. Сходим в ЗАГС. Разведемся…
Быстро киваю, но не могу выдавить ни звука. Глаза разъедает кислота, горло сковывают рыдания, мне нечем дышать. Целая жизнь длиной в три года подходит к концу. А впереди неизвестность. Воздух…
Слезаю со скамейки и, сутулясь, иду к дверям. Но за спиной раздаются шаги, Юра догоняет меня, преграждает путь и бережно обнимает.
«Жесткие обнимашки» — родной запах ромашкового геля для душа, острые ребра, булавка в мочке, упрямая улыбка через разочарование и боль…
— Я обязана тебе жизнью, чувак! — со всей искренностью шепчу я, задыхаясь от слез, и Юра, помедлив несколько секунд, разводит руки и прячет их в карманах толстовки.
— Рад, что был причастен к этому.
Прикрываю ладонью рот, влетаю в подъезд и на свой этаж, но, оказавшись в темноте тесной прихожей, поддаюсь бешеной, выворачивающей наизнанку истерике — вою, бьюсь затылком о стену, сползаю по ней и дрожу.
***
Просыпаюсь с больной головой, опухшей физиономией и небольшой температурой, но первым делом забираю с тумбочки ноутбук, раскрываю его и проверяю канал «Саморезов».
Вместо вчерашнего пятизначного числа в графе «подписчики» сияет сто тысяч, видоса о творческом отпуске группы нет, зато под «Синдромом счастливой куклы» висит набранное Юрой объявление: «Оул, хватит медитировать, пора мутить историю. Мы очень тебя ждем. Возвращайся, чувак».
28
В последние дни я сосуществую с собой вполне мирно — читаю любимые книги Ярика, пробую рисовать в его стиле, продолжаю изготавливать мерч в надежде на лучшее и даже снова выкрасила патлы в голубой.
Но иногда тишина и гул холодильника застревают в ушах, невыносимая тоска скручивает нутро, тело слабеет, и я с интересом поглядываю на окно. Второй этаж. Слишком низко…
Я боюсь себя, боюсь своих мыслей, но обещала двоим дорогим мне людям, что не наврежу себе, а данное слово нужно держать.
Глушу остывший кофе, курю и в миллионный раз просматриваю единственное видео, оставшееся от Ярика, и стремительно уплываю на волнах его голоса.
Эти нежные губы сводили меня с ума. Эти огромные темные глаза видели во мне ангела. Эти красивые руки прикрывали меня от опасности.
Я люблю его. Я хочу его. Я так скучаю…
— Господи, Ярик, где же ты… — ною я, от отчаяния сжимая кулаки, и безнадега все сильнее подтачивает душу.
Прошло трое суток с момента размещения ролика на канале, в комментариях беснуются фанаты, но сам он так и не вышел на связь.
Я сомневаюсь, что выбрала действенный способ его разыскать, и больше не уверена, что мне хватит сил самостоятельно выбраться из ямы — меня страшит приближение ночи и ее кошмары, пугают летние грозы, темнота и странные шорохи в пустых комнатах.
Словно чувствуя неладное, Юра каждый день достает меня сообщениями, и я отправляю ему короткие голосовухи, что уже сижу на чемоданах и вот-вот стартану к родителям.
Ума не приложу, какого черта я заикнулась про возвращение домой — как говаривал Ярик, этот поступок будет самым смелым и самым дебильным в моей жизни.
Но после красочного сна и слов, сказанных Багом, я даже хочу сделать это — хочу нарисоваться перед мамой и папой и взглянуть им в глаза. Несмотря на их пофигизм, они вряд ли счастливы оттого, что им приходится называть дочерью существо, в которое я превратилась. С этим давно пора что-то сделать, так чего же я медлю?
Я знаю, как поживают мои самые ненавистные одноклассники — Паша Зорин поступил в местный вуз, постит в сеть фотки со своими ублюдочными развлечениями, катается на мотоцикле, слушает тупой рэп и таскает по клубам силиконовых шкур. Звезда класса Алька Мамедова смылась в столицу, а ее заклятая подружка Надя сразу после школы вышла замуж и успешно разродилась двойней. Я не лезу только на страницу Алькиной сестры. Это сложно. Это ни к чему…
Открываю поисковик и ищу инфу о поездах до соседней области, но из-за пандемии их количество почти сошло на нет — ближайший пройдет через нашу узловую станцию только в среду, зато через два часа от вокзала отходит комфортабельный автобус до самого Центра.
Заказываю билет, вызывающе крашусь, вставляю пирсинг в уши и септум — наблюдать за реакцией родаков на мой стиль будет поистине бесценно. Бросаю в рюкзак необходимые шмотки, влезаю в футболку «Саморезов» и шорты, занавешиваю окна, перекрываю воду и вбиваю свои координаты в приложение службы такси.
***
В раскаленном нутре междугороднего автобуса нечем дышать — не работают кондиционеры, солнце нещадно палит и поджаривает кожу, в открытые форточки влетает не менее раскаленный воздух с запахом гудрона и пыли и застревает в глотке.
Стаскиваю с лица промокшую защитную маску, раскладываю спинку мягкого сиденья, безучастно пялюсь на экран телевизора позади водителя, но ни черта не вижу. Мне предстоит семичасовая тряска через поля, леса и ухабы, но ранним вечером я буду там, где прошло мое не слишком веселое детство. На сердце тяжело.
Обливаюсь потом, глушу минералку без газа, но она тут же влагой проступает на татуированной коже и черной футболке с нарисованным лезвием. Затыкаю уши наушниками, врубаю первый альбом «Саморезов» с Федором на вокале, смотрю на мелькающие за окном луга, погосты и деревни и офигеваю от осознания — сколько же населенных пунктов на карте нашей страны!..
Ярик может чилить в одной из таких деревень — уйти от мира, в котором не пригодился, зализывать раны, искать себя в чем-то новом, не предполагая, что остается кому-то нужным и важным, как воздух. Если так — я рискую больше никогда не увидеть его… Становится по-настоящему страшно. Но я прогоняю это идиотское предположение и прибавляю звук.
Зад окончательно деревенеет, автобус на всех парах приближается к городу, и я вдруг начинаю ужасно нервничать — нервничать так, что сводит желудок.
Я не справлюсь. Забьюсь в угол, закачу истерику и до смерти напугаю родителей…
Остервенело тереблю потертый кожаный ремешок, накрученный на запястье, глубоко дышу и стараюсь мыслить позитивно.
Теперь у меня есть по-настоящему близкие люди, есть мечта, есть что терять.
Я не настолько слаба, и опасения Юры не имеют под собой почвы.
Из-за деревьев выплывает огромное здание с синими зеркальными окнами и шпилями на крыше — от прежнего одноэтажного вокзала с бронзовыми скульптурами рабочих и колхозниц и сквера вокруг него не осталось и следа. Оранжевое пыльное солнце смещается к горизонту, но жара не спадает — над асфальтом колышется марево, голуби чистят перья у фонтана, изнуренные люди в конце рабочего дня спешат по домам.
Потягиваюсь и, звеня пирсой, выхожу из провонявшего выхлопами салона на заплеванную платформу. На меня пялятся, но взгляды посторонних не выбивают из равновесия — все под контролем, я предстану перед родителями в самом худшем виде, и сюрприз удастся на все сто.
На негнущихся ногах ковыляю во дворы и озираюсь по сторонам — тут ни хрена не изменилось за три