Вылавливаю под пледом пухлую подушку, удобно устраиваюсь на ней, достаю телефон и лезу на борду для извращенцев — чем еще заняться, когда из-под ног выбита табуретка. Но от выдуманных сычами рассказов, срача в комментах и токсичного юмора местных гуру натурально становится дурно — мне нужно не это… А кто-то красивый, как небо, спокойный, как море, надежный, как стены… тот, кто может словом или взглядом отключить уродливую реальность, прикрыть, успокоить, вывести к солнцу… слишком долго не появлялся в сети.
Открываю наш диалог, перечитываю послания друг другу и пишу в пустоту, что тону. Что умираю и могу не пережить эту ночь.
«Я сейчас на «десятке». Мне тебя не хватает. Появись. Просто появись, ладно?»
— Ярик, прошу, дай о себе знать… — шепчу я, искренне веря, что этот еле слышный шепот способен преодолеть стихию, расстояние и время и достигнуть его души. — Где ты?.. Я скучаю.
…Венок из одуванчиков, шнурки, завязанные на бантик, теплые губы, солнечные блики, ветер в облаках и янтарное дно в смеющихся чайных глазах…
Возможно, здравый смысл и впрямь на стороне Юры — с ним мне был обеспечен комфорт. Если бы я не сбила с пути Ярика, он бы оставался рядом самым сильным искушением и недосягаемой мечтой. И все было бы хорошо, но… неправильно.
Быть живым человеком с незаживающими ранами сложнее, чем ведомой «счастливой куклой», но я предпочту раскаяния, ошибки, страхи и боль бескрайним полям покоя.
— Я найду тебя!..
Чудовищный грохот закладывает уши, лампочка на секунду гаснет, вопят сигналки машин, в стекла барабанит град.
Зажмуриваюсь и с трудом справляюсь с паникой. Бетонная коробка выстоит.
Ярик не подозревает, что отмороженная Lonely Alien и я — одно и то же лицо. И когда он все же выйдет в сеть, не станет игнорировать ее мольбы и избегать.
«Здесь темно. Гроза, ураган, конец света…» — набираю я, часто моргая и шмыгая носом. — «Здесь полный абзац. Иногда мы слишком слабы, чтобы справиться в одиночку. Скажи, что ты справляешься. Скажи, что не на краю, и над тобой светит солнце…»
***
Мне снится вид с крыши — серый, урчащий, вылезающий из слякоти и грязи город: трубы промзон, вышки ЛЭП, домишки спальных районов и моя девятиэтажка — отсюда похожая на фишку домино.
Рядом со мной, вглядываясь в дали, стоит Ярик — тяжелые ботинки, драные джинсы с булавками, толстовка с капюшоном и волнистая челка на глазах.
Он нереальный. Потому что посреди этой мерзости он улыбается. Потому что его светлая улыбка не вяжется с почти мертвым утром. Потому что он вообще появился в моей жизни.
Но сон разрушает чье-то явное досадное присутствие — шаги, возня и тяжкие вздохи. Разлепляю опухшие веки, и солнце бьет по дребезжащим мозгам. Я лежу в кровати в комнате своего детства, а на краю матраса сидит заплаканная мама.
Приподнимаюсь на локтях и окончательно просыпаюсь — она наверняка видела окурки на столе. Видела тату на костяшках и кольцо в носу. Но это было частью тупого плана обратить на себя ее рассеянное внимание, так что пофиг.
Сама не понимаю, на что я рассчитывала, приехав сюда, но этой сцене определенно позавидовал бы сам Станиславский — мама разглядывает меня, как ранее неизвестную науке форму жизни, бросается на шею и обнимает, а я непроизвольно напрягаюсь.
— Господи, как я скучала… Мы собирались в ближайшие дни тебя навестить! — ревет она навзрыд. — Молодец, что приехала!..
Это что-то новенькое.
Ей не были свойственны такие проявления — максимум, на что я могла рассчитывать до отъезда в другой город, — мимолетный поцелуй в макушку, ободряющее похлопывание по плечу и задорная, призванная вселить оптимизм улыбка.
— Когда вы вернулись? — Выворачиваюсь из ее захвата и отодвигаюсь к изголовью. — Где папа?
— Мы не знали, что нас ждет такой сюрприз… — Она изображает радость, но руки трясутся, а в бесцветных глазах стоят слезы. — Не смогли пропустить поездку за город с тетей Леной и ее мужем… Ох, Эля, я все еще очень боюсь, что ограничения восстановят, или кто-то подхватит заразу и… Вот и стараюсь не сидеть дома. Но погода испортилась. Папа подбросил меня и поехал к арендатору — ночью в пригороде снесло ветром вывеску…
— Сколько времени? — Озираюсь в поисках телефона и наконец понимаю причину ее странного поведения: злосчастная тетрадка лежит не там, где была оставлена. Никогда раньше мать не рылась в моих вещах, даже если я специально подкладывала их ей под нос, но бес все же попутал.
— Ну и как? Почерпнула много новой интересной инфы обо мне? — спрашиваю я, и мама растерянно моргает.
— Прости. — Яркий луч освещает ее побледневшее лицо, у корней волос отчетливо проступает седина. Сердце колет иголка сожаления. Мы не настолько чужие, а я не настолько отбитая, чтобы затевать скандал из-за того, что она узнала обо мне правду…
— Эля… — Мама опускает голову, ее подбородок дрожит. — Мы с папой часто говорим о тебе — вспоминаем, размышляем, спорим. Самовыражение — это неплохо. Успехи в учебе — отлично. Друзья-оригиналы, стремление к самостоятельности, ранний, но вроде бы счастливый брак с милым парнем — тоже хорошо. Но мне не давала покоя мысль, что в один из моментов что-то пошло не так. Когда? Что именно?.. — Она теребит край пушистого пледа, совсем как я в минуты волнения, и заходится в рыданиях. — Ты была идеальным ребенком — спокойным, рассудительным, серьезным, мудрым не по годам, талантливым. Схватывала все на лету и в наставлениях не нуждалась. Мы гордились тобой, доверяли тебе, поощряли как могли. Я решилась оставить тебя в чужом городе только потому, что там больше перспектив… Если бы я знала, в каком ты состоянии и как все на самом деле обстоит…
— Поздновато для излияний, не думаешь? — усмехаюсь я. — Вы просто не ожидали, что из миленьких круглолицых детей вырастают долбанутые подростки, и боялись подойти поближе. Мало ли, может, они кусаются…
— Почему же ты ничего не рассказывала, почему?! Я бы их на ремни порвала, вместе с директором и этой сволочью в норковой шубе… И парня этого мы бы спасли… — Она осекается, кусает губу и шумно вздыхает. — Да уж. Если бы, да кабы…
— Уже ничего не поменяешь. Представь, что прочитала душераздирающую книжку, успокойся и забудь.
— Самое ужасное, Эля… что в этой "книжке" моя дочка-подросток обращалась ко мне.
Мама вытирает ладонью щеки, покачиваясь, выходит и осторожно прикрывает дверь, а я реву как дурная — черт разбери почему.
Я ведь всегда знала, что они меня любят, и не давят из деликатности. А она всегда знала, что не является матерью года. Я страстно желала открыться, поделиться с ними бедами и горестями, попросить помощи, но не хотела доставлять проблемы и портить их счастливую жизнь. И удержалась от страшного шага только потому, что тоже любила их…
Жаль, что все осталось в далеком прошлом.
Нахожу в рюкзаке пачку сигарет и зажигалку, поправляю футболку и смело выдвигаюсь на кухню — на запах еды.
Но демарш заканчивается тем, что мама, улыбнувшись, стреляет у меня сигарету, настежь распахивает окно, затягивается, кашляет и смущенно оправдывается, что завязала два года назад.
Облокотившись на подоконник, мы вместе курим, осматриваем последствия бури и отравляем воздух в квартире ядовитым дымом.
— Папа убьет нас, если запалит… Как там мой любимый зять Юра? — невзначай бросает мама, и я, растаяв от проявленного ею доверия, вдруг сознаюсь:
— У меня появился другой мальчик. Все сложно. Но он очень хороший…
— Поклянись, что он хотя бы похож на мальчика! — смеется она, и я возмущенно перебиваю:
— Ну ма-а-ам…
В прихожей щелкает замок, мама в ужасе избавляется от окурка, машет руками, распыляет мощную струю освежителя и заговорщицки подмигивает.
Папа орет:
— Ребенок!!! — С порога бежит обниматься, и я окончательно дурею от счастья.
После перекрестного допроса, завтрака и чаепития с домашним пирогом мы принимаемся лепить эти гребаные сибирские пельмени, обсуждать родню, вспоминать счастливые моменты, делиться планами, и я прячу периодически увлажняющиеся глаза.
Ночью сплю как убитая — без снов и тревог, а утром, сладко потянувшись, нашариваю под подушкой телефон, касаюсь босыми ступнями паласа и, прищурившись, смотрю на время.
Но тут же вскрикиваю и задыхаюсь — в углу экрана мелькает самолетик входящего сообщения от пользователя Owl.
«Вокруг меня солнечно. Очень тихо и солнечно… Но я на «десятке». Я тоже на краю».
Сердце ухает в желудок, в голове гудит, в висках пульсирует кровь.
Солнце… солнечно… Станица Солнечная!
Ярик разуверился во всем и вернулся в логово своих демонов. Он вернулся домой!!!
30
Я стараюсь не поддаваться панике — хлопаю себя по щекам, поднимаюсь и, справившись с гулом в голове, вглядываюсь в городские дали — полуразрушенный бетон промзоны утопает в сочной зелени, белые облака похожи на сахарную вату, черные птицы бесстрашно ныряют в бездну и взмывают ввысь. Разморенная июньской жарой природа окончательно оправилась от урагана и града.
Занимаю крутящийся стул у стола, нахожу в поисковике объявления о розыске Ярика, внимательно рассматриваю его бледное лицо с острыми скулами, и сердце стучит, как сумасшедшее.
Нас разделяют полторы тысячи километров и сутки пути, мне нужно столько всего ему сказать, но прямых поездов до места назначения не существует, и даже путешествие с пересадками представляется огромной проблемой — график движения не восстановлен, я не ориентируюсь в пространстве и никуда, кроме соседней области, не выбиралась без сопровождения родителей или Юры.
Я держусь из последних сил, хотя тревога накрывает ледяными волнами — я ведь прекрасно понимаю, зачем Ярик сделал это. Он вернулся домой, потому что прекратил бороться и решил наказать себя за грехи, причиной которых стала я. Отказался от всего, что было важно и дорого, не переродился в гребаного сверхчеловека, а сдался и в одиночестве сходит с ума. Я могу попросту не успеть… и тогда моя жизнь тоже закончится.