— Значит, вы та самая Раиса Ивановна.
— Ну да, была я в парикмахерской ученицей, но это было так давно, что я уже ничего не помню.
— Вашим мастером была Прасковья Петровна Щукина?
— Да, Паша.
— Вам нравилась ваша наставница?
— Да, — Рая была немногословна.
Что же она, кроме «да», никакого слова больше не знает? Юля пыталась и не могла подобрать тот вопрос, который бы позволил хоть как-то разговорить собеседницу. Чего такого она боится? Заладила, как попугай, одно и то же.
— Прасковья Щукина умерла. Скончалась в доме престарелых совсем недавно. Вы — ее единственная ученица, которую она обучала. Я на вас очень надеюсь, Раиса Ивановна!
— Как скончалась? — паспортистка растерялась.
— Все мы когда-то умрем, — философски произнесла Сорнева.
— Подождите. Как-то все неожиданно. Паша точно умерла? Точно?
— Точнее не бывает.
— Подождите, — Рая повернулась к маленькому шкафу, который стоял у нее за спиной, и вытащила початую бутылку водки. — Помянуть Пашу надо. Будешь со мной?
— Буду, — Юля поняла, что вариантов у нее нет. Из того же шкафа были вынуты два маленьких стаканчика и кусок плавленого сыра. Рая уверенными движениями разлила алкоголь.
— Ну, Паша, царствие тебе небесное, — и одним глотком опрокинула стаканчик.
Юльке ничего не оставалось делать, как незаметно вылить водку в стоящий рядом кактус, прием был старым, но очень действенным. Не пить же ей с паспортисткой ЖЭКа из грязных стаканов! У местных паспортисток, может, иммунитет имеется, а у Юльки такой прививки нет.
— Тяжелый она была человек, — Рая наливалась алкоголем медленно, и ее комплексы и страхи потихоньку исчезали, с нее словно спадали маска и мишура. — Давай еще по маленькой!
— Давай, — Юля покосилась на кактус. Интересно, а сколько он может «выпить»? Она чувствовала, что пришло время ее вопросов.
— А почему она была тяжелым человеком? Характер плохой? Не хотела вам свои секреты мастерства передавать?
— Заносчивая она была, своими клиентками хвасталась, которые могли все достать. Для нее светом в окошке был только сынок Никита. Вот ради него она горы могла свернуть.
— То есть у вас с нею отношения не сложились?
— Да какие там отношения?! Я к ней, как к родной матери, а она от меня рожу воротила. Я у нее на побегушках была.
— Но все ученицы первое время на побегушках, — подлила Юля масла в огонь.
— Другие девчонки в это время самостоятельно зарабатывали, а она меня все попрекала, что за мной переделывать приходится и что клиенты мною недовольны.
— А что, клиенты вами были недовольны?
— Да это она так считала. Меня клиенты любили, особенно мужчинам я нравилась. Молодая была, хорошенькая! — Рая зажмурила глаза, вспоминая то время.
— А почему вы ушли из парикмахерской?
— Аллергия у меня случилась, на лак и прочую парикмахерскую гадость. Уехала в деревню к родственнице, а потом через полтора года вернулась.
— Или все-таки из-за Прасковьи Щукиной вам пришлось уйти? — Юля чувствовала, что разгадка где-то близко и история паспортистки перекликается с судьбой Щукиной.
— Давай еще помянем.
— Давай хватит, — Сорнева взяла бутылку в руки. — Вам, Раиса Ивановна, еще работать.
— Да отпрошусь сегодня, какая к черту работа! Паша, Пашечка померла, — и женщина заплакала. — А она ведь меня предупреждала, что все это плохо кончится. Пыталась мне помочь. А все кончилось.
— Что кончится? — не поняла Юля.
— Любовь моя плохо кончится, — она продолжала заливаться пьяными слезами.
— Вы делились с ней своими переживаниями?
— А как же не делиться, когда меня любовь и накрыла в парикмахерском кресле?
— Прямо в кресле? На рабочем месте? Это не понравилось Прасковье Петровне?
Раиса Паушек затряслась.
— Вы не понимаете?! Он был ее клиентом, на стрижку к ней пришел, а в меня влюбился. Накрыло нас с ним вместе, вдвоем. Паша сразу это поняла, да и как скрыть от нее, что я с ним встречаюсь, если у меня все на лице было написано. Она предостерегала меня, что с женатыми дел иметь не надо, а я, дурочка молодая, не слышала ее.
— Так он и женатый был?
— Да, и его жена была тоже Пашиной клиенткой!
Мысль, которая вдруг Юльку озарила, казалась невероятной, и ей было даже страшно допустить подобную возможность.
— Вы были любовницей Александра Гулько? Так это вас в квартире застала его жена?
— Тсссс… — Райка приложила палец к губам. — Про это только Паша знала. Она меня поэтому из парикмахерской и отправила в деревню, от греха подальше.
Глава 35
День в растяжку, ночь нараспашку.
Наши дни.
С Кристиной что-то случилось, Юля поняла это сразу. Они снова дежурили ночью, и работы выпало много. В одной палате старик все время жаловался на боль в желудке, в другой — у старухи начался понос, и она не успевала дойти до туалета.
— Ну вы даете, женщина! — Юля третий раз замывала зловонную лужу около кровати.
— Ну разве ж я виновата? Организм уже не держит.
— Голова у нее не держит, — комментировала Кристина. — Дай ей две дозы снотворного, чтобы не бегала по туалетам.
— Может, лучше имодиум?
— А подороже ничего не придумала? Снотворного сейчас вкачу, будет знать.
— Да ладно, Кристя, не злись.
— Ну, если тебе чужое дерьмо нравится убирать, пожалуйста. Я не вмешиваюсь.
К двум часам ночи все успокоились, и девушки облегченно вздохнули.
— Кристина, ты сегодня в каком-то напряжении постоянном, словно тебя разъедает что-то!
— Мухина, тебе тоже снотворное вколоть, чтобы вопросов лишних не задавала? Отвали от меня!
— Тебя кто укусил, ты что на людей бросаешься? Разговариваешь, будто мы с тобой на нарах сидим.
Кристина словно споткнулась о невидимую преграду.
— Нет уж, на нары я не хочу. Юль, а там вообще можно выжить?
— Там — это в тюрьме?
— Да, в тюрьме.
— Можно, я ведь выжила. А что у тебя вдруг за мысли? Проблемы?
— Тревожно как-то.
— Ты мне Лазаря не пой. Просто так тюрьму не поминают. Давай, подруга, выкладывай, а то не посмотрю, что ты сегодня напарница, отверну голову.
Напор и наглость возымели свое действие, и Кристина неожиданно заплакала.
— Ты, девка, если в тюрьме будешь слезы лить, то пропадешь. У тюремной хаты свои законы. Кстати, туалеты там отгорожены от камеры занавесками, но это не мешает распространению запахов и звуков. Запах дерьма тебя будет преследовать везде, как и здесь, в интернате. Поэтому мне не западло дерьмо за бабками убирать! Говори, не ной!
— Мне парень понравился, глупо, конечно, но понравился с первого взгляда.
— Ну, это же не повод рыдать. На то и мужики, чтобы нравиться!
— Я мужиков ненавижу, по жизни ненавижу.
— Да и ладно, в женской колонии мужиков нет, и вообще там физиологические особенности твоего женского организма никто учитывать не будет. Так что на твое «ненавижу» всем плевать.
— Мне кажется, я влюбилась, — Кристина продолжала плакать.
— Ничего не понимаю! При чем тут тюрьма! При чем тут ненавижу мужчин! Мед, дерьмо и пчелы у тебя смешались в одну кучу. Ты мне можешь вразумительное что-нибудь сказать?
— Нет, не могу.
— Тогда рыдай дальше, я пойду прикорну в подсобке, пока наши ветераны спят.
— Подожди, Юля, не уходи. Я не знаю, что скажет Антонина Михайловна.
— А что она должна сказать? Вы что, с ней любовные приключения согласовываете? Она может тебе запретить любить или разрешить? Бредятина какая! — Юлька хотела добавить, что в этих случаях говорит главред Заурский, но вовремя прикусила язык.
— Совсем не бредятина! У нас проверка в связи с пожаром, Антонину знаешь как таскают.
Юлю осенило. Ей последнее время приходили в голову сумасшедшие идеи, но как раз они оказывались правильными.
— Ты, что ли, в юношу-следователя влюбилась? Того, который тебя допрашивал?
— Он просто беседовал, а не допрашивал.
— Ладно, беседовал. Тогда ты мне ответь, при чем тут Антонина и почему ты тюрьмой интересуешься? Это прикол такой? Он типа тебя в тюрьму сажает? Но для тюрьмы доказательства нужны! Чего ты фигню несешь? Все-таки прикалываешься?
— Какой прикол! Он меня в кино пригласил.
— Ну, супер! Значит, хороший парень, а то некоторые сразу в постель зовут.
— Я отказалась с ним в кино пойти, — Кристина опять пустилась в слезы.
— Девочки, девочки, есть кто там? Подойдите!
Кристина вытерла слезы.
— Вон, бабусяки наши проснулись! Недолго музыка играла.
— Сиди, я памперс поменяю быстро, — Юлька взяла чистый памперс и пошла по коридору на голос: — Иду, иду, подождите.
Когда Юля вернулась, Кристина сидела в той же позе.
— Кристина, ты, если хочешь что-то рассказать, груз с души снять, так говори, а если не хочешь, так и не начинай. А то тянешь кота за хвост, уже тошнит от тебя.
— А ты меня не сдашь?
— Кому? Мусорку твоему? Или директрисе? Зачем? Ни тот, ни другая мне не интересны. Какой смысл? Только я пока ничего не понимаю, ты что, баланду травишь мне? Гнилой базар! Про кичу вдруг заговорила!
Юльке было интересно употреблять слова, которые она почерпнула из словаря уголовных терминов. Кстати, а неплохо у нее это получается, вот куда бы еще ввернуть так понравившееся ей слово «алтушка-монета». Но здесь нужно ухо держать востро, не переборщить, потому что ей, например, раньше и в голову не могло прийти, что в тюремной энциклопедии «армянская королева» — это пассивный гомосексуалист, а «глухарь» — человек, который грабит пьяных. Вот так, журналист Сорнева, век живи, век учись.
— Просто я не знаю, что делать.
— Если влюбилась, то идти в кино, это точно, а все остальное жизнь покажет, чего вперед забегать?! Может, завтра кино и кончится, не начавшись.
— Я чувствую, что у нас с ним может быть серьезно. Только понимаешь, если он узнает, что я отдельные поручения Антонины выполняю, он от меня отвернется.