Петр ПоляковСИНЕЕ БЕЗМОЛВИЕ
В эту ночь последние войска, оборонявшие Севастополь, были сосредоточены на основном приморском аэродроме. Небо над аэродромом резали трассирующие снаряды и пули, а на земле почти непрерывно рвались снаряды и мины.
И все-таки аэродром жил: транспортные самолеты на бреющем полете неожиданно появлялись из ночной мглы и садились на изуродованную летную площадку, чтобы через несколько минут вновь подняться в воздух. И после каждого их рейса все меньше и меньше оставалось людей на аэродроме.
Еще несколько рейсов, и в самолеты сели хозяева аэродрома. В это время к старшине Василию Булатову подошел старший инженер.
— Вы, товарищ Булатов, остаетесь здесь, — прокричал он.
Булатов привычно ответил «есть!» и козырнул.
Ответил и вдруг почувствовал, что тоскливо, пусто стало на душе. Остаться здесь, в этом аду? Ведь еще пять минут назад он радовался, что скоро вырвется отсюда, что скоро отдохнет впервые за последние месяцы… Но что ж, служба остается службой: приказ должен быть выполнен.
Булатов глубоко вздохнул и еще раз сказал теперь уже спокойным, полным решимости голосом:
— Есть остаться здесь.
Инженер кивнул головой, словно он не ожидал иного ответа, и продолжал:
— Уничтожьте здесь все: ничего не должно попасть в руки врага… Оставляем вам полуторку и двух матросов. Вы — старший. Володин был раньше назначен, да убило его сейчас… Все ясно?
— Так точно.
— К часу ночи все должно быть уничтожено. Полуторку вам оставляем, чтобы быстрей управиться… Потом идите к бухточке, что возле Плавучей батареи. Там вас будет ждать катер.
Инженер замолчал.
— Выполним, — начал Булатов и не закончил: инженер неожиданно обнял его, привлек к себе и поцеловал.
А еще через минуту последний самолет тяжело тронулся с места, побежал между ярких вспышек рвущихся снарядов, оторвался от земли и исчез в ночной мгле.
Все. Теперь здесь только они, три советских моряка.
Стих вдали гул моторов и сразу стали слышны и разрывы снарядов, и треск автоматных очередей: враг подходил к аэродрому. Только маленькие, разрозненные группы защитников города сдерживали его. Нельзя терять ни минуты.
Булатов оглянулся. У него за спиной стояли два матроса и ждали его приказаний. Стояли спокойно, словно не гремели рядом выстрелы. Булатов знал обоих: последние месяцы они служили в одной эскадрилье. Высокий и чуть сутулый — одессит Карпуша Казатини, весельчак и затейник. Такой же высокий, но неимоверно широкий в плечах — Евгений Платонов. О нем Булатов знал лишь то, что он окончил консерваторию.
— Кто может управлять полуторкой? — спросил Булатов.
Казатини молча шагнул вперед.
— Садись за штурвал.
Сиротливо стоявшая полуторка встретила матросов тоскливым взглядом мутных фар. Казатини нажал стартер, и ожила израненная машина, понеслась, подскакивая на выбоинах, к складам боезапаса, потом к командному пункту, бензохранилищу. И стоило ей отойти от того места, где она стояла недавно, как сзади раздавался грохот взрыва или взлетало к черному небу яркое пламя. Рвутся бомбы, горят бензин и спирт.
— А ведь все это труд советских людей… Недоедали, недосыпали: трудились, — тихо говорит Платонов.
— Не фашистам же оставлять, — зло огрызается Казатини.
— Только это и оправдывает, — вздыхает Платонов.
— У меня к тебе только одна просьба. Выполни ее, пожалуйста! — говорит Казатини и смотрит в глаза Платонову.
— Ну, говори…
— Не скули!.. Ты бы посмотрел, что фашисты с моей Одессой сделали!
Булатов, который сгорбившись сидел на подножке автомашины, вдруг поднялся и сказал устало:
— Хватит вам… Пора на катер.
— Минуточку, старшина! — ответил Казатини. — А как быть с продовольствием? Ни один одесский рыбак не выйдет в море, пока не запасется продовольствием и водой. Сам понимаешь — в море ни столовых, ни ларьков…
Набили продуктами две парашютных сумки, столкнули с обрыва полуторку, еще раз посмотрели на разрушенный, пылающий аэродром и пошли к морю. Шли молча, прислушиваясь к то стихающей, то разрастающейся перестрелке.
Вот и бухточка. Она, казалось, пылала: снаряд попал в цистерну, и бензин огненной рекой скатился с берега, покрыл поверхность моря.
— Стой, кто идет? — раздалось из темноты.
От неожиданности Булатов и Платонов остановились. Только Казатини не растерялся, вышел вперед и крикнул в ночь:
— Не видишь? А ну, подойди поближе! Я тебе глаза раскрою!
Из-за развалин трансформаторной будки вышел низкорослый, коренастый матрос. Бушлат его был расстегнут, бескозырка надвинута на лоб. Матрос смотрел пытливо, настороженно, сжимая руками автомат.
— Володин? — спросил матрос.
— Убит он. Я вместо него, — ответил Булатов и подошел к матросу.
Матрос внимательно посмотрел на старшину, на его товарищей, вздохнул и закинул автомат за спину.
— А ты с катера? — спросил Булатов.
Матрос кивнул головой и полез в карман за кисетом.
— Потом покурим, веди на катер, — нетерпеливо сказал Булатов.
Матрос медленно свернул цигарку, послюнявил ее и сказал, прикурив от зажигалки:
— Нету катера… Только вышел вас встречать, прямое попадание…
Булатов машинально сел на груду камней. Теперь некуда торопиться: сзади фашисты, а впереди — необъятное Черное море… Выход только один — драться здесь…
— Тебя как звать? — спросил Булатов у матроса.
— Тринько, Федор.
— Специальность?
— Моторист.
— А ты, Федя, поподробнее! Когда бабушка замуж вышла? Кем был дедушка? Какую он трубку курил? Нашему старшине перед смертью это знать крайне необходимо! — зло сказал Казатини и безобразно выругался.
— Замолчите, Казатини! — повысил голос Булатов.
— Хватит, Вася! Отвоевались!.. Сделаем стратегическую паузу и дадим мозгам отдых. Ведь на том свете архангелы тоже с анкеты начнут! — одним дыханием выпалил Казатини, сорвал с груди автомат, небрежно положил его на землю около своих ног и начал отвинчивать крышку от фляги со спиртом.
Старшина растерялся: что делать? Если не обращать внимания на Карпа, то это уже развал дисциплины. А без нее они только четыре случайных человека.
— Положите флягу, — глухим голосом сказал Булатов.
— Выпью, тогда и положу, — беспечно ответил Казатини.
И тут Булатов не выдержал: приподнялся и ударил. Горько было Булатову, что оставляют они Севастополь, что сами разрушили свой аэродром. Обидно было старшине, что так глупо погиб катер, и теперь они — здоровые, сильные — попадутся в руки врага. И все свои чувства он вложил в этот удар. Казатини рухнул на землю.
Рядом лязгнул затвор автомата. Булатов оглянулся и увидел, как Тринько навел автомат на Казатини.
— Не смей, — крикнул в это время Платонов и вырвал автомат из рук Тринько.
— Нечего с предателем возиться, — процедил сквозь зубы Тринько, с ненавистью глядя на поднимающегося Казатини.
— Спокойнее, Тринько, спокойнее, — сказал Булатов и уже Платонову: — Отдай автомат. А ты, Казатини, запомни: повторится — сам пристрелю.
— Ладно, учту… И кого хотели напугать? Одессита!.. Тоже мне, нашли предателя, — ворчал Казатини, закрывая флягу.
И опять все сидели молча. Что же делать, что?
— Я предлагаю водой пробраться в Балаклаву, — наконец сказал Платонов.
— Водой, а сам плаваешь, как утюг!? — усмехнулся Казатини.
— Замолчи, Карп! — прикрикнул рассердившийся Платонов.
— Молчу, Женя, молчу. Высказывайся до конца.
План Платонова сводился к тому, что все они одевают спасательные пояса, уплывают в море и там, вдали от берегов, пробираются к Балаклаве. Потом — в партизанский отряд.
Только замолчал Платонов, как Тринько сказал:
— А я предлагаю на шлюпке в море идти… У маяка стоит полузатопленная.
— Ну и человек ты, Федор! — воскликнул Казатини. — Чем с автоматом на меня бросаться, доложил бы сразу!
Быстро спустились к морю. Скоро нашли и шлюпку — четверку. Она оказалась исправной. Только правый борт чуть пропускал воду. Нашлись и весла.
Воду выкачали, и вот уже шлюпка, рассекая носом волны, ходко удаляется от берега.
Рассвет пришел неожиданно: темное небо как-то вдруг побелело, и синеватая мгла стала прозрачной. А еще через несколько минут небо на востоке покрылось розоватыми пятнами. С каждой минутой их становилось все больше. Вот и само солнце поднялось над горами, разбросало свои лучи по поверхности моря.
Хотя моряки и гребли не переставая, шлюпка ушла от берега не далеко. Моряки видели и дымящиеся развалины города, и ползающие по его улицам машины.
Еще дружнее налегли на весла.
Вдруг утреннюю тишину разорвал свист приближающегося снаряда. Немного погодя за кормой шлюпки взметнулся первый белый столб воды. Осколки пронеслись над головой.
— По одиночной шлюпке бьют, черти! — не то возмутился, не то удивился Платонов.
— Навались! — прикрикнул на него Казатини.
И снова мерно вздымаются весла.
Немецкая пушка замолчала так же внезапно, как и открыла огонь. В наступившей тишине отчетливо слышны скрип уключин и тяжелое дыхание гребцов.
Так прошел еще час. Город был уже еле виден. Булатов еще раз посмотрел на тонущую в голубоватой дымке землю и сказал, расправляя плечи:
— Казатини, готовь завтрак.
На деревянных решетках — рыбинах, которыми было устлано дно шлюпки, Карп разложил белую простыню, выложил на нее содержимое одной из парашютных сумок. Только тут все почувствовали, что зверски хотят есть.
— А за это я по физиономии не получу? — хитро усмехаясь, спросил Казатини, доставая из глубины сумки две поллитровки водки.
— По сто грамм, — сухо сказал Булатов.
— Вася, не будем мелочными. По сто грамм это же всего четыреста, а в бутылке пятьсот, — взмолился Казатини.
Булатов спорить не стал.
То ли от того, что враг больше не беспокоил, то ли от выпитой водки, все оживились. Моряки теперь уже находили смешное и в своем поведении на берегу, и в страхе перед снарядом какой-то пушки.