Н а с т е н ь к а. Она гадает Ганьке Винчуговой, я сама слышала, и говорит: «Терпи, говорит, терпи, близко-близко твое сказочное счастье, будет у тебя, говорит, любовь такая же, как у нашей Сабуновой Любы, Любина любовь…» А бабы стоят кругом, улыбаются и плачут. Утирают слезы, вздыхают и улыбаются.
Галина Васильевна разражается рыданиями.
Л ю б а. Что с вами? Что с вами?
Н а с т е н ь к а (растерянно). Я сказала? Я ничего не сказала…
Г а л и н а В а с и л ь е в н а. Счастливая вы…
Л ю б а. Успокойтесь. Нашли кому завидовать. И еду-то я как в пропасть. Нет, правда же, правда. Со стороны легко рассуждать. Побудьте на моем месте. Что хорошего? Сорвалась с места, на какую жизнь еду? (Улыбается.)
Г а л и н а В а с и л ь е в н а (успокаиваясь). Я и говорю. Я и заплакала оттого, что волнуюсь за вас. (Вдруг.) Вам сколько лет?
Л ю б а. Тридцать четыре. А вам — меньше.
Г а л и н а В а с и л ь е в н а (успокоилась). Да, меньше. В паспорте у меня неправильно… Мне двадцать девять…
Л ю б а. Вот видите.
Г а л и н а В а с и л ь е в н а. Желаю вам от души, чтобы все было хорошо.
Л ю б а (с той же улыбкой). В надежде я.
Г а л и н а В а с и л ь е в н а. Так и будет, так и будет, я уверена… (Задумчиво идет к двери, потом вдруг стремительно поворачивается.) В Киев!.. (Бросается к Любе.) Люба! Золотая моя!..
Л ю б а. Что с вами, господи!
Г а л и н а В а с и л ь е в н а. Вас так все любят! На вокзале только и волнуются, кто теперь вместо вас будет?.. И если вы скажете слово…
Л ю б а. Какое слово?
Г а л и н а В а с и л ь е в н а. За меня. Чтобы взяли меня. То есть чтобы я осталась вместо вас.
Л ю б а. Вы? Вместо меня?
Г а л и н а В а с и л ь е в н а. Не верите, что смогу? Увидите, еще как!.. И я буду ходить по перрону, улыбаясь каждому, кто только ни обратится ко мне с вопросом, особенно если военные…
Незаметно входит д е д С а б у н о в и останавливается в дверях.
(Продолжая.) Смешно сказать, а ведь обязательно спросят: какая миловидная молодая женщина в фуражке дежурной по вокзалу — волосы у меня будут взяты сзади в сеточку — ходит по перрону, к ней и надо обратиться…
Л ю б а (сурово). И не смешно совсем. Не останетесь вы здесь. Зачем вам?
Г а л и н а В а с и л ь е в н а (заметив Сабунова). А!.. Никита Федорович… А мы тут прощались, прощались и расплакались… (Поправляет прическу.) А я, может, на вокзале здесь буду работать. Вместо Любы.
Сабунов молчит, смотрит.
Об этом тоже говорили. И правда, может, останусь… Ах, боже мой, простите, столько дел… (Любе.) Пирожки вам на дорогу приготовлю… Я моментально пирожки делаю. (Ушла.)
Пауза.
С а б у н о в (Настеньке). А ты чего стоишь как столб? Не видишь, я с ней поговорить хочу.
Н а с т е н ь к а (неохотно). Иду. (Тоже ушла.)
С а б у н о в (проводил ее глазами, повернулся к Любе). Уезжаешь?
Л ю б а. Уезжаю.
С а б у н о в. А отца родного ровно у тебя и нет? От других людей узнаю. Наблюдаю, как добро распродаешь. Жду, придешь, объяснишься, говорить будешь…
Л ю б а. Говорить не о чем. Я к тому человеку еду, за которого даже ударить меня посмели.
С а б у н о в. А! Назло мне едешь, назло!
Л ю б а. Назло? О нет. Назло таких вещей не делают. У меня свой долг перед жизнью есть. И уж если я решилась…
С а б у н о в. Решилась! Я помню! Все помню! Серьезному человеку в браке отказала — счастье было верное. И говорила как? Не расчет. А это — расчет?
Л ю б а. Не о том расчете разговор. А раз пришли, так уж как отец и спросите — почему решилась, права ли я? Отвечу.
С а б у н о в. Как отец?.. Думаешь, мне легко было? Ударил, ударил! А ведь я тебя уважал.
Л ю б а. Хорошо. Сядьте. Вот сюда сядьте. Я прочту вам. (Достает из шкатулки письмо.) Прочту, а вы потом скажете.
С а б у н о в. Читай.
Л ю б а. Пишет Василий Иванович мне: «Дорогая Любовь Никитична!..»
Н а с т е н ь к а просовывает голову в дверь и замирает.
(Не глядя на письмо.) Как живем, спрашивает, как вы поживаете. Ловится ли сазан за водокачкой и все так ли трудно на станции, наверно легче стало? Как поживает Витюша, Настенька?.. Потом о хуторе своем…
С а б у н о в. Читай.
Л ю б а (смотрит вдаль). Разрушен хутор, много домов погорело.
С а б у н о в. Где же жить, коли дома погорели?
Л ю б а. Не у всех крыша есть — у кого и нету. Но будет. Работа у них кипит, а у него, сами знаете, руки золотые.
С а б у н о в. Выздоровел?
Л ю б а. Нет. Подлечиться велели ему. Вот он и дома.
С а б у н о в. А жена?
Л ю б а (тихо). Померла жена Василия Ивановича.
С а б у н о в (с гневом). Вот где ты, значит, нашла спасение для своего бабьего счастья!
Л ю б а. Молчите вы! Разве я о том. (Сурово посмотрела на него и склонилась над письмом, читает.) «Дочка моя осталась сиротой, но вы не подумайте ненароком, что в вашей помощи нуждаюсь. Не для того пишу и об этом не думаю. Кругом нас, слава богу, люди…»
С а б у н о в (бурчит). Люди… Чужую-то беду на бобах разводят.
Л ю б а (продолжает читать). «Знаю я, что вы, Любовь Никитична, строгая, слов нежных говорить не позволяете. А сейчас — попросили бы — не сказал. Какие уж тут слова, когда могилы кругом, по могилам хожу и одна ненависть в моем сердце». (Подняла голову.) Одни могилы видит. Одна ненависть в сердце. Нет, не понимает. Ожесточился. Не понимает человек.
С а б у н о в (сокрушенно). Э!.. Да…
Л ю б а (читает). «А вам я счастья желаю, Любовь Никитична. Мирный день не за горами и для вас совсем близко. Пишу, чтобы знали, что не забыл и никогда не забуду. А вы забудьте, прошу вас от всего сердца. Солдат я. Дорога передо мной лежит длинная и надолго еще тяжелая. Не с чего вам такую тяжесть даже и в мыслях носить. Лишняя это тяжесть для вашей светлой жизни…» (Задумалась.)
Сабунов смотрит на нее, нахохлившись, не опуская глаз.
Лишняя тяжесть? О чем говорит? Не понимает! Не понимает человек! Как же так? (Смотря на Сабунова.) Разве я могу не ехать?
Сабунов молчит.
Кто же другой роднее ему теперь, чем я? И ему, и дочке. Кто же другой сердце им отогреет? У него руки золотые. Не только себе, он людям нужен — счастливый, а не с одной ненавистью! Мирный день не за горами! А кто же его будет строить? Как же могу не ехать? Отвечайте.
Н а с т е н ь к а (бросается Любе на шею). Люба! Любонька!
С а б у н о в (закричал, чтобы не растрогаться). Подслушиваешь все! Сядь! Перед дорогой посидеть надо, помолчать. (Пауза.) Бог знает, может, и не увидимся никогда… Ведь это — где? У самого синего моря, бог знает где. (Настеньке.) Смотри за ней, распустеха! За внуком моим смотри! Ты мне за них ответишь, спрошу!
Н а с т е н ь к а. Я отвечу. Я обещаю.
С а б у н о в. Подите, подите-ка сюда, обе.
Они опустились возле него.
Стар я стал, дочки, стар. Глядите, левое плечо мое уже поднимается кверху, под правой лопаткой чувствую стреляние и всего себя с телом принимаю за телегу, которую должен влачить. А душа не утерпевает, не смиряется душа, продолжает взмываться, как конь. Но теперь я спокоен. И умру спокоен. Не я, так ты, Люба, взлетишь этим конем! Взлетишь!
Появляются с о с е д к а и Г а л и н а В а с и л ь е в н а, потом Е л и з а в е т а и А л е к с е й.
С о с е д к а. Куда кульки-то ложить? Это тебе, на дорогу, от наших всех, станционных.
Г а л и н а В а с и л ь е в н а. Проводы вам такие готовятся! Сейчас придут, с цветами придут!
Л ю б а (смущенно). Как на праздник провожаете…
С а б у н о в. А как же? (Алексею.) Что уставился, будто в первый раз отца родного увидел? Проводить ее надобно от всего сердца, чтобы дорога у нее была легкой, чтобы жизнь у нее получилась счастливая.
Темно. Гул самолетов.
Гул самолетов. Возникают неясные очертания косогора, травы, кустарника. Приникнув к земле, лежат люди. На косогоре появляется А н д р е й Н и к о л а е в и ч, тот самый, который приезжал к Любе во второй картине.
А н д р е й Н и к о л а е в и ч. Граждане пассажиры! Никакой паники! Нам ничего не угрожает. Поезд наш мирный, гражданский. Он это видит.
Первый разрыв бомбы.
Спокойствие, граждане! Спокойствие! (Скрывается за косогором.)
Второй разрыв бомбы. Где-то далеко вспыхнуло небо. И все оно уже исчерчено трассирующими пулями, осветительными парашютами, лопающимися, как мыльные пузыри.
У с а т ы й с о л д а т. Приметил я, он еще за нами днем следил.
С о л д а т с ч а й н и к о м. Не за нами. Он к мосту прорывается.
У с а т ы й с о л д а т. Туда его не допустят. Турнули его оттуда.
С о л д а т с ч а й н и к о м. Вот он по злобе на нас и бросается. У, гад! (Смеется.) Я вот за чайник опасаюсь.
У с а т ы й с о л д а т. Дело серьезное.
С о л д а т с ч а й н и к о м. Горе. Это факт. Не соврать — с третьим чайником воюю. Первый под Батайском разбомбило, второй — в Брянских лесах. А этот — как бы уж и вовсе не на фронте, а когда домой еду!
У с а т ы й с о л д а т. Кипяток-то в нем остался?
С о л д а т с ч а й н и к о м. А как же! Вот.
У с а т ы й с о л д а т. Ну, тогда разбомбит. Обязательно разбомбит. Он за твоим чайником аккурат и охотится.
С о л д а т с к о с т ы л е м. Помолчите вы, балабоны!
С внезапной силою обрушивается грохот налетевших самолетов. Визг, крики женщин, плач.
Н а с т е н ь к а. Люба, мне страшно!