(вздохнул). Правда, правда. Я большой ветреник. Даже чересчур. (Совсем тихо.) И притом настоящая обезьяна с виду…
Молчание.
Тщеславие мое, тщеславие!
П у щ и н. Это, брат, дурно.
П у ш к и н. А как избавиться? Я завидую даже Илличевскому, хотя знаю, что рифмы его ничего не стоят, но как ему легко дается! А я грызу перо, грызу, грызу, и вижу картины громадные, и мучаюсь. Олося — что?.. Что Илличевский! Разве он может? А длинный Кюхля со своими Копштоками…
П у щ и н (сел). Вот, вот! Кюхля. И что за сердце у тебя! Как с писаной торбой носишься с самим собой, видишь громадные картины, а того не видишь, как человек страдает, как его обидели нещадно!
П у ш к и н (упавшим голосом). Ты про Кюхлю?
П у щ и н. Как трудно ему. Юстина Яковлевна, мать его, живет в бедности, отец умер от чахотки. Я сам читал ее письма. В них она умоляет Кюхлю как можно лучше учиться, чтобы, окончив лицей, поступить наконец в должность. Умоляет быть бережливым. А он пишет стихи, бредит подвигами, негодует на несправедливости, готов последнее отдать, и сердце у него смелое и бесстрашное, и он совершит! А ты чучелу из него сделал! Чучелу!
П у ш к и н (уткнувшись в подушку). И прекрасно… И чудно… Вот и не связывайся со мной…
П у щ и н. Эх, ты… Смеяться-то легко. А он лежит в лазарете, один, и что у него в душе делается, подумал?
П у ш к и н (вскочил). Помолчи. Я сейчас к нему пойду.
П у щ и н. Зернов перехватит тебя в коридоре, двух шагов не сделаешь.
П у ш к и н. А это? (Стучит рублем.) С ним-то я управлюсь.
П у щ и н. Не ровен час, сатана с крестом припустится в ночной дозор.
П у ш к и н. Авось нет. (Закутывается в простыню, осторожно отворяет дверь и исчезает.)
П у щ и н. Ах, голова! Да он же без меня пропадет! (Закутывается в простыню и тоже выходит.)
Некоторое время никого нет. Потом загорается, приближаясь, фонарь. В комору Пушкина входят П и л е ц к и й - и н с п е к т о р, П и л е ц к и й - г у в е р н е р и испуганный дядька-надзиратель З е р н о в.
П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Господин Пушкин! (Подходит к кровати, сдергивает одеяло — никого.)
Зернов. Светопреставление! Да был же, только что был! Я неотлучно в коридоре.
П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Исчез яко дым? Растворился? А что это у тебя упало? Рубль?
З е р н о в. Мартын Степанович! Свят, свят! Не видал, не слышал, не знал, не ведал…
П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Немедленно сыскать и без него не возвращаться!
Поспешно крестясь, Зернов уходит.
Разврат. (Повернулся к Пилецкому-гувернеру.) Где бдительное око, где оно? Плохо следишь. Следить морально — не значит поставить дядьку на ночной дозор и успокоиться на том. Следить морально — значит следить неусыпно, вникая в состояние души опекаемого, даже когда она в бездействии, в молчании. Примечать тайные помыслы, предупреждать соблазны, обличать притворства, хитрость, сокровенные намерения! Особенно — Пушкин. В нем сердца нет. Он испорчен дурным воспитанием легкомысленного родителя. Следить за ним морально — значит сломить его волю, подчинить, зажать…
Возвращается З е р н о в.
З е р н о в. Их не обнаружено. Но… его превосходительство, господин директор, отослал меня к вам самолично и повелел, чтобы вы немедля явились к нему, поелику вести получены чрезвычайные…
П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Спаси боже…
П и л е ц к и й - г у в е р н е р. Помилуй мя, господи… (Торопливо уходит.)
Т е м н о
Лазарет. Стоит несколько кроватей, но только одна занята. Это лежит К ю х е л ь б е к е р. Он лежит на спине и смотрит в потолок.
К ю х е л ь б е к е р (монотонно).
Из круч сверкнул зубатый пламень,
По своду неба гром пробег.
Взревела буря — чолн о камень,
Яряся, океан изверг…
Дверь приоткрывается. Возникает закутанная в простыню ф и г у р а и останавливается, освещенная лунным светом.
К ю х е л ь б е к е р (в ужасе приподнимается). Кто там? Кто это?
Фигура стремительно бросается к нему. Это — П у ш к и н.
П у ш к и н. Прости меня.
К ю х е л ь б е к е р. Как же пробрался-то? А мокрица, а сатана с крестом, а хромоногий стражник?
П у ш к и н. Пустое, пустое… Нет, ты скажи, простил ли ты?
К ю х е л ь б е к е р. Ах, Пушкин…
Сидят, прижавшись друг к другу, растроганные.
П у ш к и н. Я сам себе несносен. Побей меня, Виленька, побей, ей-богу, побей…
К ю х е л ь б е к е р. Пора мне привыкать к тому, что чадо мной всегда смеются. Так повелося с детства. А в лицее за один только год насочиняли на меня тридцать четыре эпиграммы…
П у ш к и н. Дурацкие, поверь, дурацкие.
К ю х е л ь б е к е р. Люди, которые знают только одну мою наружность, не знают меня.
П у ш к и н. Я тоже страдаю. Обезьяна.
К ю х е л ь б е к е р. Волнения и сотрясения нужны поэту. Но ты… Ты, брат, по-моему, самый красивый человек. И я не от наружности страдаю. Я страдаю оттого, что ты смеешься надо мною. Илличевский пусть! Что над моими стихами т ы смеешься, а я…
П у ш к и н. Уверяю тебя, Вилли, твои стихи не так дурны, ей-богу, не так дурны, слог иногда хромает. Но есть стихоплет граф Хвостов, так ты перед ним гений. Вот он какой сложил стишок. (Прыснул, потом читает.)
Павлиньим гласом петь толико неспособно —
Как розами клопу запахнуть неудобно.
(Хохочет, щекоча Кюхельбекера.)
К ю х е л ь б е к е р. Постой, постой! (Скинул одеяло и, вытянув руку, встал во весь рост на кровати — длинный, как Дон-Кихот.) Гомер! Я спрашиваю, возможна ли поэма эпическая, которая бы наши нравы, наши обычаи, наш образ жизни так передала потомству, как передал нам Гомер нравы, обычаи, образ жизни Трои и греков? Может, я не смогу, может, у меня не хватит таланта, страсти, пламени, но все равно — вот я какой поэт! Громовержец. (Вытаскивает из-под матраца огромную тетрадь.)
Кипящими волнами
Пловца на дикий брег
Выбрасывает…
П у ш к и н. Только умоляю тебя, Вилли, не читай, а то я не выдержу. И произойдет дуэль.
Входит П у щ и н.
П у щ и н. Уймись, уймись, ты же болен, Кюхля.
Кюхельбекер насупился, но покорно лег.
Будь паинькой. Молодец. Что сказал доктор?
К ю х е л ь б е к е р. Он сказал, что я болен головокружением.
П у щ и н. И поставил клистир?
К ю х е л ь б е к е р. Поставил.
П у щ и н. Вот и лежи, лежи.
Появляется И л л и ч е в с к и й, за ним Я к о в л е в.
Я к о в л е в. Тише, тише, тише, мудрецы.
К ю х е л ь б е к е р. Паяс?.. Олосенька?..
И л л и ч е в с к и й. Я, я. Даже Дельвигу не спится, истинный крест!
Входит Д е л ь в и г.
Д е л ь в и г. А я выспался на математическом классе. (Кюхельбекеру.) Возьми яблоко.
С поздним месяца восходом,
Легким светлым хороводом
В цепь воздушную свились,
Друг за другом понеслись…
К ю х е л ь б е к е р (сидит, окруженный друзьями, и ест яблоко). Но как же вы принеслись сюда?
Я к о в л е в. Несчастный Клит! А чувства наши? (Начинает напевать, и к нему присоединяются другие.)
Ах, тошно нам,
Что же делать нам?
Всё не мило,
Всё постыло,
Если Кюхли с нами нет!
В с е.
Мы — нули, мы — нули,
Ай, люли, люли, люли.
Я к о в л е в. Тсс! Кто-то идет!
Все отбегают и стоят, прижавшись к стене. Входит доктор Ф р а н ц О с и п о в и ч П е ш е л ь. Он сразу замечает всех лицеистов. Они стоят не шелохнувшись.
П е ш е л ь. Я вас не вижу, господа! Вас здесь нет. (Подходит к Кюхельбекеру.) Как вы себя чувствуете, господин Кюхельбекер? Ах, господин Кюхельбекер! Главное — спокойствие! Ничему не удивляться. Нон квалитас сэд квантитас. (Сел и закрыл лицо руками.)
К ю х е л ь б е к е р. Доктор, что с вами? Франц Осипович?
П е ш е л ь. Стряслась беда, господа. Не скрою, не скрою… В ночь с двадцать второго на двадцать третье июня Наполеон без объявления войны перешел Неман и вторгся в земли наши. Сегодня гвардия уходит из Царского Села…
П у щ и н. Война?
П е ш е л ь. Война! Но как воевать? Как воевать? Кругом казнокрадство. Где полководцы наши? Государь — ах, боже мой! Он молод. Он только замышляет казаться полководцем! Поражение под Аустерлицем мы помним, помним. Так кто же? Аракчеев? Он страшен, но не на поле брани. Кто не знает, что он хотя и артиллерист, но пуще всего боится выстрелов.
П у ш к и н. Не смейте так говорить! Россия победит!
П е ш е л ь. С кем, мальчик, с кем? Кто поведет полки? Карл Людвиг Пфуль? Бенигсен? Армфель? Вольцоген? Паулуччи, беглец из Сардинии? Штейн, беглый прусский министр? А ведь они, они главные советчики, государев штаб…
П у щ и н. Жив Кутузов, на нем светится слава Суворова!
П е ш е л ь. О нет! Кутузова ненавидит государь! Ненавидит Аракчеев. И Пфуль, и Армфель, и Вольцоген, и Паулуччи! Нет, нет, его не допустят. Он сторожит сейчас турок в Молдавии и будет сторожить!
Возникает издали, еще глухо, барабанная дробь.
П е ш е л ь. Уже пылают наши города… Дети! Горит русская земля!
Дробь барабанов приближается. И запели военные флейты.
П у ш к и н (первым бросается к окну)