П у щ и н. …а на цели своекорыстные и возбуждающие одну лишь ненависть!
К у н и ц ы н. Так. Кто же в этом случае есть гражданин, предназначенный к благородной службе государству и обществу?
К ю х е л ь б е к е р. Тираносвергатель!
В дверях уже давно черной тенью стоит П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Его не замечают. Общий шум.
Рим возвысился небывало, а погиб от чего? От рабства он погиб! От самовластителей!
И л л и ч е в с к и й. Про Рим мы проходили, но нам было говорено другое.
П у ш к и н. Кто мы? Студенты или школьники? Нам должны открыть мнения противоположные, дать права критики. Иначе мы попадем под иго самого страшного тиранства — тиранства умственного!.. Я не желаю думать, как велят!
Возбуждение достигает предела. Все окружили Куницына. Илличевский первый замечает Пилецкого, толкает Пушкина, Кюхельбекера, Пущина.
И л л и ч е в с к и й (шепотом). Мокрица!
Смолкает шум. Все повертываются к Пилецкому. Он нажимает кнопку брегета, часы мелодично отмечают время.
П и л е ц к и й - и н с п е к т о р (тихо, вкрадчиво). Ваш урок окончен, Александр Петрович. И теперь я пришел побеседовать с нашими воспитанниками. Эти книги, господа, я собрал в столовой. «Сын отечества», «Вестник Европы». Похвально, что читаете. Но я неоднократно говорил. Столовая есть столовая. Библиотека есть библиотека. В столовой обедают и ужинают, в библиотеке беседы тихие, чтение и размышление досугов…
Д е л ь в и г. Дайте книги, я их отнесу в библиотеку! Это мои книги.
П и л е ц к и й - и н с п е к т о р (грустно). Я их сам отнесу, Дельвиг-господин.
П у ш к и н. А мы не просим!
П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Я не для того пришел. Я пришел побеседовать с вами о направлении мыслей ваших…
К ю х е л ь б е к е р. Наших мыслей вы знать не можете!
П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. У меня опускаются руки. В тетрадях господина Кюхельбекера, поименованных «Лексиконом», содержатся выписки. Откуда? Из книг каких? Чья рука не дрогнула написать: «Для гражданина самодержавная власть есть дикий поток, опустошающий права его…»?
П у ш к и н. Как вы смеете брать наши бумаги? Стало быть, и письма наши из ящика будете брать?
П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Счастье ваше, господа, что я увидел, а не другой увидел…
И л л и ч е в с к и й. А нам бояться нечего. Теперь о свободе все говорят.
П у ш к и н. Не смеете брать наших бумаг!
К ю х е л ь б е к е р. Смотреть в наши тетради, читать письма!
Г о р ч а к о в. Я видел, как вы читали мои письма!
П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Господин Горчаков! И вы тоже присоединяете свой голос?..
Г о р ч а к о в. Присоединяю! Шпионство в стенах императорского лицея оскорбительно, более того — унизительно для нас!
П у щ и н. И допущено более быть не может!
Я к о в л е в (вежливо). Простите, ради бога, за откровенность, Мартин Степанович, но все мы тут имеем честь ненавидеть вас с первого дня.
П у ш к и н. И нынче видим одно решение — или вы сами покинете лицей, или никто из нас не останется здесь!
Д е л ь в и г (демонстративно надевая очки). А я по собственному уполномочию заявляю: вы надоели мне пуще всего на свете!
П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Это же армия богохульных дьяволов! Господи Иисусе Христе! Лицей! Любимое детище государя! Лучше бы глаза мои не видели, уши не слышали… Александр Петрович! Мы — коллеги! Скажите им! Хоть слово скажите!..
К у н и ц ы н. Я ничего не скажу, Мартин Степанович.
Г о р ч а к о в (подходит к Пилецкому-инспектору). Извольте решать. В противном случае мы объявляем графу Александру Кирилловичу Разумовскому, министру нашему: вы или мы.
П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Язык онемел… Александр Петрович! Ведь это же бунт!
К у н и ц ы н. Побойтесь бога! Какие страшные слова!
П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Бунт! Бунт!
К у н и ц ы н. Вы не заметили, Мартин Степанович: юноши взрослыми стали. И они не боятся вас больше. Только и всего. (Помолчав.) Однако… (Выразительно смотрит на Пилецкого.)
П и л е ц к и й - и н с п е к т о р. Хорошо, господа, уйду — я.
Повернулся и пошел к двери. Дверь захлопнулась за ним. И сразу все зашумели.
П у щ и н. Горчаков! Руку!
Г о р ч а к о в. Я возмущен не меньше твоего! Как посмели назначить эту мокрицу столь низкого воспитания к нам! И он еще смеет рассуждать — с кем? Со мной! С князем Горчаковым!..
Я к о в л е в. Ох, душенька, мы давно знаем, что ты ведешь свой род от Ярослава Мудрого, но не в этом суть…
Г о р ч а к о в. Суть в том…
К у н и ц ы н. Суть в том, что перед графом Александром Кирилловичем ответ держать буду я.
В с е. Конец мокрице! Ура!
Я к о в л е в (вскочив на стол). Мудрецы! Сия победа будет записана в анналах лицея, как небывалое торжество лицейского духа!
В с е. Ура! Ура!
Г о р ч а к о в. А что он мог? Он понял сразу: да ведь я сам бы пошел к графу!
И л л и ч е в с к и й. Он пошел бы! А я не пошел бы? (Возбужденно показывает на лицеистов.) А он не пошел бы? А он не пошел бы?..
К ю х е л ь б е к е р. Оставьте распри! Согласие да воцарит! Мы прогнали Пилецкого!
П у ш к и н. Да здравствует лицейская республика!
В с е (поют).
В лицейской зале тишина,
Случилось чудо с нами:
К нам не полезет сатана
С лакрицей за зубами!..
К у н и ц ы н (тихо). Не было бы хуже, вот только не было бы хуже…
Т е м н о
Ночь. Коморы тринадцатая и четырнадцатая.
П у ш к и н и П у щ и н.
П у ш к и н.
…Края Москвы, края родные,
Где на заре цветущих лет
Часы беспечности я тратил золотые,
И вы их видели, врагов моей отчизны,
И вас багрила кровь и пламень пожирал…
А я ничего не принес в жертву. Я только пылал гневом. Я только мечтал быть там! Жано! Нужна ода, Жано! Ты спишь?
П у щ и н. Нет. Я думаю о нашей лицейской республике. Как все вышло!
П у ш к и н (о своем). Нужна торжественная ода! (Подбежал к окну.) Да, Жано, да… (Смотрит в окно.)
П у щ и н (тоже о своем). Мокрица настрочит донос на Куницына. Уж он настрочит!.. Но нет, нет, сейчас не те времена…
П у ш к и н (про себя). И в жертву не принес я мщенья вам и жизни… Напрасно гневом дух пылал… Жано!
П у щ и н. А?
П у ш к и н. Ты выходил когда-нибудь в парк ночью?
П у щ и н. Нет. А что?
П у ш к и н. Погляди в окно, прислушайся к ветру! За нашим окном шумит история. В ночи мне видится Петр. Полтава, Бородино… И далее… вообрази… пронесись над пространствами! Без конца-краю — нивы, рощи, обугленные пожарищами, сожженные города, села… И русский мужик, отрубающий клейменую руку, дабы не служить иноземцу-завоевателю!.. Сам в цепях рабства, а встает, как освободитель от тиранства!
П у щ и н. Отечество наградит его долгожданной свободой. Кончится война, и все будет по-другому. Куницын прав. Мы накануне великих перемен. Ты веришь в это?
П у ш к и н. Верю. А ты?
П у щ и н. Верю. Иначе — как жить?.. Ну, спи, спи… а то от мыслей у меня голова лопается…
Молчание. Пушкин сидит на постели с ногами, покачиваясь, как бронзовый идол.
П у ш к и н. Жано!
Молчание.
Ты хочешь есть, Жано?
П у щ и н. М-м-м… Лучше и не говори об этом…
П у ш к и н (тяжело вздыхает).
Дороже мне хороший ужин
Философов трех целых дюжин…
Хочу есть… Хочу есть… Жано, ты слушаешь? Я знаю твердо! И слова нужны возвышенные! Вот какая будет ода! Пусть будет и «нощь» и «изрывши кладези», как Кошанский требует! Как медь Державина должен быть стих! Старомодность придаст ему торжественный лад, необыкновенный! Но мысли, но чувства…
П у щ и н (о своем). Мы утвердим справедливость… И восторжествует свобода!..
П у ш к и н (тоже о своем). Понимаешь… чтобы в каждом слове, в каждом звуке выразить то, что вздымает нас всех, от чего колотится сердце у тебя, у меня, у каждого русского!.. Ты слышишь, Жано? Ты не спишь?
П у щ и н. Ах, Пушкин! Скорее бы кончить лицей… чтобы броситься в жизнь… с головой… в самое пекло жизни…
П у ш к и н (вскочил, стоит на постели).
Страшись, о рать иноплеменных!
России двинулись сыны;
Восстал и стар, и млад,
Летят на дерзновенных,
Сердца их мщеньем возжены…
Дверь распахивается. Появляется длинный К ю х л я в ночном белье и в белом колпаке.
К ю х е л ь б е к е р. Ты не спишь?..
П у щ и н (прильнувший к стенке, отделяющей его от коморы Пушкина). Тшш…
Но Кюхельбекер и без этого возгласа замер, слушая.
П у ш к и н.
Вострепещи, тиран! Уж близок час паденья,
Ты в каждом ратнике узришь богатыря,
Их цель иль победить, иль пасть в пылу сраженья
За Русь!..
(Смолк.)
К ю х е л ь б е к е р (шепотом). Пушкин! Слушай, Пушкин! Наполеон оставил Москву!
И они бросились в объятья друг к другу. Пущин изо всех сил колотит в стенку.
Еще в темноте троекратно грянули пушки.
Беседка «Грибок» в лицейском парке. Парк иллюминирован. Доносится музыка: оркестр играет тирольский вальс. Появляется Б а к у н и н а Е к а т е р и н а П а в л о в н а, фрейлина, тоненькая, легкая девушка лет двадцати. С ней О л о с я И л л и ч е в с к и й и д в а г у с а р а с непроницаемыми лицами надменных дуэлянтов. Бакунина только что танцевала, она еще разгорячена, обмахивается веером.