И л л и ч е в с к и й (продолжая). Нынче все упражняются в торжественном роде, и многие весьма удачно. Я тоже упражняюсь. Сочинил оду «На взятие Парижа».
Б а к у н и н а. Я люблю в торжественном роде. И сами написали? Прочитайте. Это, наверно, так интересно…
Ушли. Из-за «Грибка» показываются П у ш к и н и Д е л ь в и г.
П у ш к и н (восторженным шепотом). Она!
Г о р ч а к о в (выскакивает, вальсируя). Пушкин! Ах, что за бал! Какие гусары! Какие дамы! (Притворяясь залихватски пьяным.) Представь, я достал у хромоногого Зернова рому и выпил! Кружится голова! Полно видений! Идемте! Мудрецы! Мы раздобудем еще!
П у ш к и н (в сторону ушедшей Бакуниной). Дельвиг! Он уже читает ей стихи!
Г о р ч а к о в. Идем, брат! Брось!
П у ш к и н (в отчаянии). Руку! Где твой ром?
Г о р ч а к о в. И — по-гусарски. С гоголь-моголем!
П у ш к и н. По-гусарски! По-гусарски!
Уходят. Появляется К ю х е л ь б е к е р.
К ю х е л ь б е к е р. Она светла, как Ора! Она легка, как Ириса! У нее сапфировые глаза, льну подобные волосы! Воздух наполняется музыкой! И при одном взгляде ее…
Вбегает Г ю а р и устремляется к нему.
Г ю а р. Господин Кюхельбекер, я видел, вы не отдали своей даме даже трех должных реверансов. Это был менуэт, старинный менуэт, а вы взяли на себя самого ее вызвать, тогда как в менуэте право сие подобает даме…
К ю х е л ь б е к е р. Но она тогда бы выбрала не меня, а другого!
Г ю а р. Но ведь это же менуэт, ведь это же менуэт в старинном вкусе… Господин Кюхельбекер, я вас учил…
Уходит. Выходит К о ш а н с к и й. Он пьян. Садится на скамейку. Затем появляется П и л е ц к и й - г у в е р н е р и Ф р о л о в, отставной полковник в темно-зеленом артиллерийском мундире. (Ему лет пятьдесят, лицом апоплексически красен, говорит, как командует на плацу.)
П и л е ц к и й - г у в е р н е р. Еще предшественник ваш, брат мой Пилецкий-Урбанович, Мартин Степанович, инспектор-господин, отмечал с сокрушением — он к учению неспособен…
Ф р о л о в. Кто — он?
П и л е ц к и й - г у в е р н е р. Лицеист Пушкин. Воображение его испорчено мерзейшими произведениями легкомысленной литературы. В нем нет религии и почитания старших. А между тем наши процессоры одобрили его сочинение, и оно предназначено для чтения на переходном экзамене в присутствии особ. В присутствии графа Александра Кирилловича Разумовского и, быть может, самого министра юстиции Гаврилы Романовича Державина…
Ф р о л о в. Сочинение? Какое сочинение?
П и л е ц к и й - г у в е р н е р (увидел Кошанского). А! Вот! Спросите! Профессор наш, профессор словесности Николай Федорович Кошанский. (Кошанскому.) Николай Федорович! Э! Николай Федорович!
К о ш а н с к и й. Ась?
П и л е ц к и й - г у в е р н е р. Степан Степанович интересуется… Мне сказывали, что написанное Илличевским-господином и Кюхельбекером отвергнуто вами. И вы одобрили сочинение Пушкина-господина? Он выступит с одой? Поверить не могу! Не от вас ли я слыхивал касательно музы сего лицеиста…
К о ш а н с к и й. От меня. И я одобрил. Будет читать. (Махнул рукой и отвернулся, еще более помрачнев.)
П и л е ц к и й - г у в е р н е р (Фролову). Вы слышали? Господи Иисусе наш… Даже такие столпы отравлены лицейским ядом…
Ф р о л о в. Что за вздор! Одобрено начальником по словесной части, — значит, пусть читает! У меня — по-военному! В конце бала соберешь лицеистов — представлюсь. (И зашагал.)
Пилецкий-гувернер поспешил за ним. В этот момент затрещали чугунные трещотки. Совсем близко. И спины д в у х к а в а л е р г а р д о в выросли в начале аллеи. Фролов и Кошанский замерли. Кажется, вот-вот появится император. Но трещотки удаляются. Фролов и Пилецкий на цыпочках уходят в противоположную сторону. Трещотки смолкли. Кошанский один. Взлетает фейерверк.
К о ш а н с к и й. О прекрасные, исчезнувшие времена! Примите меня под сень вашу! Не хочу видеть вас, светилы, рассыпающие звезды в небе! Их величие несносно для моих глаз. Уйди, луна!
Взявшись за руки, подскакивая, проходят П у ш к и н, Г о р ч а к о в и Д е л ь в и г. Они подтанцовывают и поют:
Мы — нули, мы — нули,
Ай, люли, люли, люли…
П у ш к и н. Ведите меня! Я должен быть ей представлен!
Д е л ь в и г (оглянувшись на Кошанского). Тише.
Пушкин и Горчаков прячутся за «Грибок».
К о ш а н с к и й. Дельвиг, это вы?
Д е л ь в и г. Я, Николай Федорович.
К о ш а н с к и й. А Пушкин ушел?
Д е л ь в и г. Ушел.
К о ш а н с к и й. Он приплясывал козлом и пел дурацкие куплеты. Непостижимо! Как может ветреник сочинять оды? Что за поэзия рождается? Где я? Перевернулся мир!
Д е л ь в и г. Если он еще и не перевернулся, то по всему видать, что скоро перевернется.
К о ш а н с к и й.
От сердца вылился божественный мой стих,
В вине бо зрел поэт отраду дней своих.
Нет, прочь стихи! Сделан приговор над судьбой моей! Умерла поэзия, которой поклонялся, умерла…
Закрыл лицо руками и, пошатываясь, побрел. Дельвиг, подбежав, взял его под руку.
Д е л ь в и г. Но почему же умерла? Николай Федорович, вам ли это говорить? Изрывши кладези молодых душ, вы подняли стогны нашего пламени, и вот оно вырывается наружу, сжигая мусор допотопных времен…
Ушли. Появляются, продолжая прогулку, Б а к у н и н а, И л л и ч е в с к и й, д в а непроницаемых г у с а р а.
И л л и ч е в с к и й (декламирует).
Раздался гром — и повторенны
Ему катятся громы вслед.
Не се ли молнии священны
Благовестители побед?
Гремят по стогнам шумны клики…
Б а к у н и н а. Прелесть. Но… может быть, немного длинно?
Из-за «Грибка» появляются П у ш к и н и Г о р ч а к о в. Они подмигивают Илличевскому.
И л л и ч е в с к и й (Бакуниной). Разрешите ли представить вам товарищей моих? Князь Горчаков, Пушкин.
Горчаков и Пушкин кланяются. Пушкин отходит чуть в сторону.
Г о р ч а к о в. Как понравился вам наш скромный бал?
Б а к у н и н а. Очень мило. Мне было весело.
Г о р ч а к о в. В войну устроили мы праздник по случаю Бородина. Поставили спектакль, но было скучно!
Б а к у н и н а. Я не была.
Г о р ч а к о в. Быть может, поэтому и было скучно.
Б а к у н и н а (смеясь). Вы учтивы, князь, но я должна сказать вам, что многие из вас в манерах неуклюжи и столь неловки в танцах… Нет, нет, я говорю только о том высоком, длинном, с которым я танцевала менуэт.
Г о р ч а к о в. А! Вы танцевали с Кюхельбекером.
Б а к у н и н а. Он так меня кружил, что я едва опомнилась. А потом, вдруг подскочивши и не сказав ни слова, убежал.
Г о р ч а к о в. Быть может, мы, царскосельские отшельники, отвыкли в своем уединении от общества прекрасных дам. А наш учитель танцевания мсье Гюар несколько старомоден. Вы не находите ль, что преподанные им правила более напоминают прошлый век, чем согласны с нынешним?
Б а к у н и н а. Нет, я подумала, что господин Кюхельбекер танцует более по вдохновению, чем следуя правилам, даже старомодным. Но, говорят, он тоже сочиняет стихи?
Г о р ч а к о в. У нас немало стихотворцев. Наша муза лицейская богата. Вот — Пушкин, один из первейших ее служителей, и я скажу, что он соперничает с Илличевским.
И л л и ч е в с к и й (скромно и с достоинством). Помилуй, брат…
Б а к у н и н а (повернувшись к Пушкину). Тогда могу ли я попросить и вас написать мне в альбом, как это мне уже сделали… (Взгляд в сторону Илличевского; тот почтительно наклоняет голову.)
П у ш к и н. Стишками я баловался в детстве, а ныне не занимаюсь. Занимаюсь небесными светилами и езжу верхом.
Г о р ч а к о в. Ты неучтив, Пушкин! Я не узнаю тебя! Уж коли Екатерина Павловна выразила желание, то не долг ли твой немедля броситься его выполнять?
П у ш к и н. Никак нет.
Б а к у н и н а (делая реверанс). Прошу простить. Ах, сожалею, очень сожалею, что просьба моя столь вам несносна!
П у ш к и н. Прикажите другое. Выполню все.
Б а к у н и н а (вдруг подбегая к нему). Все? Все? А если я вас попрошу… (Смотрит на него. Пауза.) Вон там внизу, при выходе из парка, отсюда видно, на цепи сидит медведь…
И л л и ч е в с к и й. Нашего коменданта зверь.
Б а к у н и н а (Пушкину). Подойдите к нему и передайте от меня вот эту шоколадную пастилку.
Никто не успевает опомниться, как Пушкин, выхватив конфету из рук Бакуниной, исчез.
Б а к у н и н а. Остановите его! Пушкин! Пушкин! (Бежит к обрыву.) Боже! Он идет прямо на него… Я не могу смотреть… (Отвернулась, зажмурив глаза.) Но говорите, говорите же, что там происходит?..
Г о р ч а к о в. Он подходит к нему. Медведь поднимает лапу.
Б а к у н и н а. Бог мой!
И л л и ч е в с к и й. Медведь ручной, уверяю вас, не бойтесь, все кончится хорошо.
Гусары выхватывают пистолеты.
Б а к у н и н а. Ах!..
Г о р ч а к о в. Он погладил его по голове! Медведь рычит.
Б а к у н и н а. Ой!
Г о р ч а к о в. Пушкин отскочил.
И л л и ч е в с к и й. Он споткнулся!..
Г о р ч а к о в. Нет, нет, он удержался. Смотрите, он отходит спокойно, не спеша.
Гусары прячут пистолеты. Появляется П у ш к и н. Бакунина подбегает к нему.
Б а к у н и н а. Сумасшедший человек, ведь я пошутила. Он мог вас убить! У вас разорван рукав. Ай! Кровь! (Она останавливается.) Дайте руку. (Перевязывает руку своим платком.)