Не больно? Не туго?
П у ш к и н (неотрывно смотрит на нее). Пустое, право же, пустое.
Б а к у н и н а. Сейчас же пойдете в лазарет. Пусть вам хорошенько промоют. Не болит, нет?
П у ш к и н. О, благодарю вас! Но я не до конца выполнил вашу просьбу. Я не отдал пастилки. Вот она. Я сохранил ее на память.
Б а к у н и н а (тихо). Простите меня. (И быстро уходит.)
Гусары и Илличевский следуют за ней. Гаснут фонари. Темнеет в парке. Пушкин один. Взлетает зарницей последний фейерверк.
П у ш к и н. Я счастлив был…
Появляется К ю х е л ь б е к е р, потом П у щ и н.
К ю х е л ь б е к е р. Завидую тебе, Пушкин. Мы видели все.
П у щ и н. Сумасбродство, черт знает что, однако же я… я поступил бы так же!
П у ш к и н. Как мила она! Жано!.. Впрочем, нет, ты этого не поймешь!..
К ю х е л ь б е к е р. Я пойму! Уж я-то пойму, Пушкин!
П у ш к и н. Ты? И ты?
П у щ и н. Я.
К ю х е л ь б е к е р. Бог мой! И он!
П у ш к и н (восторженно). Какой прекрасный бал!
Вбегает Я к о в л е в.
Я к о в л е в. Бал кончился! Шепчетесь тут, вздыхаете… А все огни погасли. Мудрецы! Лицейской республике нашей настал конец!
П у щ и н. Что случилось?
Г о р ч а к о в. Не он, а я отвечу. Мне давно известно, что к нам назначен новый директор — Егор Антонович Энгельгардт, человек достойнейший, был секретарем магистра державного ордена святого Иоанна Иерусалимского, потом директором Педагогического института.
Я к о в л е в. Ну, а пока у нас будет — Фролов.
Г о р ч а к о в. Фролов. Кто такой Фролов?
Я к о в л е в. Ага, не знаешь! Кавалер ордена святыя Анны второй степени и святого Владимира четвертой степени, подполковник артиллерийский, мечет банк и, как боевой картежник, известен в Царском, в Павловске и в Гатчине…
П у щ и н. Он нам покажет республику.
К ю х е л ь б е к е р. Как можно стерпеть, чтобы солдафон и пьяница командовал нами!
Я к о в л е в. Не допустим пьяницу и картежника!
Г о р ч а к о в. Не шуми. Надо понять, что происходит. И не паясничать. Лицей — часть общих дел. Брожение в умах перешло границы. Сколь трудно государю! Нужна крепкая рука. А вы болтаете, болтаете. Вот и будет у вас этот артиллерист.
Появляется П и л е ц к и й - г у в е р н е р, с ним л и ц е и с т ы.
П и л е ц к и й - г у в е р н е р. Прошу построиться, лицеисты-господа! Прошу стать смирно!
Входит Ф р о л о в.
Ф р о л о в. Здравия желаю, молодцы!
Л и ц е и с т ы. Честь имеем представиться, ваше высокоблагородие.
Ф р о л о в. Ай-ай-ай! Как стоите? Врассыпную. А надо? В ранжир. За обедом — как сидите? Врассыпную? А надо? В ранжир — по поведению!
П у ш к и н.
Блажен муж, иже
Сидит к каше ближе.
Ф р о л о в. Ась?
П у ш к и н. Блажен муж, иже сидит к каше ближе.
Ф р о л о в. Ха-ха! В рифму, молодец! Я сам читал «Эмилию» Руссо.
К ю х е л ь б е к е р. У Руссо — Эмиль, а не Эмилия.
Ф р о л о в. Женского или мужского полу — запамятовал. Литературу уважаю, но вам надлежит заниматься науками разными, и тем паче не забывать наук военных. На поприще будущего восхождения в чинах мы должны стремиться к кавалерии через плечо или на шею с бантом, но тем не менее маленькое анкураже и в лицее не помешает. Как с верховой ездой?
П у щ и н. Упущением начальства мало обучались, ваше высокоблагородие.
Ф р о л о в. Исправить. По соседству гусарский манеж. Полковник Крокшин возьмет в обучение. А инженер-подполковник Эльснер назначен к вам в преподавание дисциплин артиллерии, фортификации и тактики. Распорядок дня не меняется. Подъем в шесть. Однако же не выкриками возвещающих надзирателей, а — по звонку. Жалобы есть?
Я к о в л е в. Кашица беспримерно обезжирена и не удовлетворяет аппетит, ваше превосходительство.
Ф р о л о в (гувернеру). Проверить. Доложить. (Лицеистам.) Все?
Д е л ь в и г. Разрешите надеть очки, дабы возымел я возможность посмотреть на вас, ваше высокопревосходительство.
Ф р о л о в. Посмотрите. Однако же… (Но тут, неудачно выдернув руку из кармана сюртука, он рассыпает колоду карт.)
Пилецкий-гувернер торопливо их собирает.
(Дельвигу, рассердясь.) И… нечего смотреть! Не поощряется во дворце! Спокойной ночи, господа!
Л и ц е и с т ы. Будем спать по ранжиру, вставать по звонку, без возвещения дядек, и заслужим анкураже, ваша честь.
Ф р о л о в. Хм. Блажен муж, иже он к каше ближе… (Пушкину.) Фамилия?
П у ш к и н. Пушкин.
Ф р о л о в. Мусин?
П у ш к и н. Нет, просто Пушкин.
Ф р о л о в. Очень хорошо. Артиллерийская фамилия.
П и л е ц к и й - г у в е р н е р (на ухо Фролову). Тот самый, сочинение коего допущено к экзамену…
Ф р о л о в. А? Что? Блажен иже… Ха! Пусть читает!
Т е м н о
8 января 1815 года. Экзамен. Луч прожектора выхватывает фигуру П у ш к и н а. Он в парадном мундире с поднятой рукой, с лицом, обращенным в сторону, где предполагается стол экзаменаторов.
Там — тьма. Пушкин пламенно декламирует.
П у ш к и н.
…Страшись, о рать иноплеменных!
России двинулись сыны;
Восстал и стар, и млад; летят на дерзновенных,
Сердца их мщеньем возжены.
Вострепещи, тиран! Уж близок час паденья,
Ты в каждом ратнике узришь богатыря,
Их цель иль победить, иль пасть в пылу сраженья
За Русь! За святость алтаря!..
Утешься, мать градов России,
Воззри на гибель пришлеца,
Отяготела днесь на их надменны выи
Десница мстящая Творца!
Взгляни: они бегут, озреться не дерзают,
Их кровь не престает в снегах реками течь;
Бегут — и в тьме ночной их глад и смерть срезают,
А с тыла гонит Россов меч!..
Постепенно фигура Пушкина уходит в темноту, хотя голос его не сразу пропадает, он еще слышен: «В Париже росс! Где факел мщенья…» и т. д. И так же постепенно начинает проявляться силуэт Д е р ж а в и н а. Он стар, вял, но вот он выпрямляется, словно оживает. И вот он стоит в луче света, торжественный, лицо в слезах.
Д е р ж а в и н. Я не умер. Чрез звуки лиры и трубы оживут подвиги, торжество свершений, красота деяний!.. Но время мое прошло, мальчики… Скоро, скоро явится миру новый Державин. Это — Пушкин.
Г о л о с П у ш к и н а.
О, скальд России вдохновенный,
Воспевший ратных грозный строй,
В кругу товарищей, с душой воспламененной
Греми на арфе золотой!..
Д е р ж а в и н. И все еще слышится, слышится мне его голос!.. Но где же он? Куда убежал?..
Т е м н о
Парк. Беседка «Грибок». Глубокая осень. Сидят: П у ш к и н, П у щ и н, К ю х е л ь б е к е р, Д е л ь в и г, И л л и ч е в с к и й.
П у ш к и н. Нет, мои «Воспоминания в Царском» написаны холодно. Официальная муза. И ничего не видать за одряхлевшим слогом…
К ю х е л ь б е к е р. Одряхлевшим? Чей слог ты называешь одряхлевшим? Державина?
П у ш к и н. Он был моим богом! Но пойми, он поэт другого века. Вот Батюшков уже смеется над мнимой красотой трескучих звучаний:
— «Кто ты?» — «Я виноносный гений,
Поэмы три да сотни од,
Где всюду н о щ ь, где всюду т е н и,
Где р о щ а, р ж у щ а, р у ж и й р ж о т.
(Весело расхохотался.)
П у щ и н. Ваше поэтическое высокопревосходительство, умерьте пыл! Над кем смеетесь?
П у ш к и н. О Державине согласен говорить почтительно. Он — Державин! Ты помнишь, я убежал тогда. Меня искали, а я убежал. Почему? Мне стало стыдно. Перед Державиным стыдно! Ученичество у меня, ученичество, не более того! И как ему не быть? Поэзия не из книг только рождается. А мы, царскосельские отшельники, что видели? Война прошла мимо нас. Я не видел пожара Москвы. А Батюшков видел, он всю кампанию провел в армии. Вот у него и лучше.
К ю х е л ь б е к е р. У Батюшкова — элегия, а у тебя ода, воспевающая победу и торжество России.
П у ш к и н. Не спорь. (Обхватил руками колени.) Разве не ты говорил о Гомере наших дней? Ответь лучше, как найти живой, а не книжный отзвук времени, сердца, увиденных картин! Не тот поэт, кто рифмы плесть умеет!
И л л и ч е в с к и й. Плесть рифмы? Пожалуй, можешь посмеяться — мой удел, это все говорят.
П у ш к и н. Олосенька! До шуток ли! Не нам ли решать судьбу поэзии нашей? Ничто не остановит нас! Мы — будущее! И уже не по-мальчишески соперничаем друг перед другом…
И л л и ч е в с к и й. Какое соперничество! Я не Державин. Стихами до чинов — кто дослужится? Вот разве ты…
П у щ и н. Олося — тонкая бестия, чует, кто будет генерал!
Д е л ь в и г. Генералом будет Горчаков. (Показал на Пушкина.) А этому на роду написано быть в красном колпаке слугою самых нежных муз. (Вынул листок, читает.)
Уж нет ее… Я был у берегов,
Где милая ходила в вечер ясный…
П у ш к и н (подбегая к нему). Откуда ты знаешь? Откуда у тебя это? Отвечай скорей?
Д е л ь в и г. Ах, бедные рыцари! Каково мне-то, старичку, кхе, кхе, взирать на вас! Она уезжает! (Пряча листок.) Нет, не отдам! Отстань! Сад сетует, не видя прелестных петербургских дам, он срывает с себя золотые одежды. Вы ходите под печальным шумом опустошенных деревьев! Где музыка гусарского полка? Все молчит. И раскрывается душа.