К ю х е л ь б е к е р (Пущину). Слышишь, что он говорит? Он прав! В нашем союзе должен быть и Пушкин!
П у щ и н. Нет. Мы первые. Мы начинаем. Что ждет нас? А он в порывах весь. Он легкомыслен, как ребенок. Он поэт, Кюхля! Не забывай об этом!
К ю х е л ь б е к е р (обиделся). Я тоже поэт.
П у щ и н. Но ты же знаешь его! Ах, Пушкин! Все, что держит он в сердце, у него так и рвется наружу!
К ю х е л ь б е к е р. Молчу.
Д е л ь в и г. Шептуны! Сумасброды! Тираносвергатели! Шаги во тьме! Замрите!
Появляются З е р н о в, Я к о в л е в, И л л и ч е в с к и й.
К ю х е л ь б е к е р (Зернову). Ключи принес?
З е р н о в. Вот.
Д е л ь в и г. Корицу, ром?
З е р н о в. О боже мой, погибнешь с вами…
Я к о в л е в (выкладывая свертки). Вот все, что удалось… Пока я отвлекал Пилецкого чудесными рассказами о ядовитом растении, раствор которого излечивает старость, Илличевский проник в буфет…
И л л и ч е в с к и й. Я едва не умер от страха.
П у щ и н. Не богат улов. Зернов, вскрывай запоры!
З е р н о в. А ну, Илья Степанович хватятся?
Я к о в л е в. Он пьян. Я дал ему еще. Отворяй!
Зажигают ручные фонари. Зернов вставил ключи, и дверь заскрипела. С зажженными фонарями они входят в низкую дверь флигелька. Тесная каморка сразу озаряется ярким светом. А до того там теплилась лишь тусклая лампада у стеклянного киота. П у ш к и н вскакивает с постели и устремляется, как был, к друзьям.
П у ш к и н. Ай, молодцы! Пришли! Постойте, где мои панталоны? Я было уже лег. Такая скука, хоть в петлю! И как устроили? Ну, право! Ну, нет слов! Судьба будет еще не раз со мной проказить — вот угодил в карцер! Рассказывайте, что делается в нашем омуте?..
П у щ и н. Давай одевайся. Новостей множество.
П у ш к и н. Повремени, Жано. Где моя шпага? Где мой пудреный парик, чтобы я мог обратиться к Александру Павловичу Зернову, как вельможа к вельможе! Друг Зернов! Я написал в твою честь возвышенную оду. Не гневись, братец, получай, тут все как надо.
З е р н о в. Мне уже дадено, ваше благородие, не жалуюсь.
П у ш к и н. Нет, нет, мне велено было написать. И вот — прошу!.. (Становится в позу.) «Двум Александрам Павловичам».
Романов и Зернов лихой,
Вы сходны меж собой.
Зернов, хромаешь ты ногой,
Романов — головой.
Но что, найду ль довольно сил
Сравненье кончить шпицем?
Сей — в кухне нос переломил,
А тот — под Аустерлицем!
З е р н о в. Ловко.
П у щ и н (Зернову, настороженно). Что — ловко? (Сердито дергает Пушкина.)
З е р н о в. Вообще — ловко. Слова на концах сходятся — как одно.
П у ш к и н (дурачась). То-то вот, что сходятся!
П у щ и н (Зернову). Ну, а теперь ступай на стражу.
З е р н о в. Как договорились. Иду. (Ушел.)
П у щ и н. Неосторожен ты, Пушкин.
И л л и ч е в с к и й. Всех нас подводишь. Хромой черт и сюда продаст, и туда продаст.
П у ш к и н. Он ничего не понял.
П у щ и н. Ладно, не понял. Сейчас так и рыщут. Изъяли лекции Куницына.
К ю х е л ь б е к е р. Александр Петрович не говорит уже, а мямлит. В его словах — один страх за их произнесение.
П у щ и н. Он не ради себя, а ради нас доказывает свою благонадежность. А ему совсем худо. Энгельгардт рассказывал Горчакову, что государь в гневе страшном. Кричал, что его стараниями лицей превратился в рассадник крамолы, вольнодумства, разврата…
П у ш к и н. Вот тебе и достославный конец войны! Вот тебе и возвестили свободу!
К ю х е л ь б е к е р. Аракчеев облечен неслыханной властью. Опять Аракчеев! Все тот же Аракчеев! Он стал страшилищем государства!
И л л и ч е в с к и й. Ради бога, тише, Кюхля…
П у щ и н. И решено: прикончить наш курс на полгода раньше.
К ю х е л ь б е к е р (усмехнувшись). Еще бы! Торчим здесь, как чучелы в гостиной!
П у ш к и н. На полгода? Вот как славно! Лицей мне стал несносен!
Д е л ь в и г. О да! Осточертело вставать по звонку.
И л л и ч е в с к и й. Прощай, прощай, лицей! Прощай, аспидная доска, лекции Кошанского, мои стихи!..
П у ш к и н. Свобода!
П у щ и н (взглянув на Кюхельбекера). Свобода, брат…
Д е л ь в и г (сидит на постели, вытянув ноги, мечтательно). Вставать я буду не ранее двенадцатого часа…
П у ш к и н. Бедный Тосенька, выспишься наконец.
Д е л ь в и г. Возвышенней не знаю ничего!
Между тем Яковлев приготовил гоголь-моголь и раздает бокалы.
Я к о в л е в (голосом Пилецкого-инспектора). Дети! Благостию всевышнего, скоро удостоены вы будете счастия покинуть сие святилище науки, приуготовив себя к службе престолу и отечеству. Дельвиг-господин, очки! (Поднимает тетрадь.) Книга сия, наполненная скотобратскими песнями лицейских мудрецов, да послужит черным списком шестилетних деяний ваших! Охальники, пихальники, никаких пошептов, никаких!.. Слава те, боже наш, благодарю тя, святая троица — Пушкин, Пущин, Кюхельбекер… И все вы, мудрецы, свят, свят…
Пьют гоголь-моголь, чокаются, целуются. Восклицания.
П у щ и н. Свобода — наш закон! И нет такой палки на свете, которая смогла бы властвовать над нами!
Д е л ь в и г. Свобода! Она в тихом созерцании! Ура!
К ю х е л ь б е к е р. Свобода в битвах! Мы накануне бурь! И есть уже смелые люди…
П у щ и н. Кюхля!
К ю х е л ь б е к е р. Молчу.
П у ш к и н. Нет, говори!
И л л и ч е в с к и й. Затыкаю уши.
К ю х е л ь б е к е р (Пушкину). Я все сказал.
П у ш к и н. По лицу вижу, что нет! (Пущину.) Жано! Я лопну от любопытства…
П у щ и н. Право же, нечего рассказывать…
П у ш к и н. Нет, нет! Тебе не отвертеться! То-то ты думаешь, что я как конь необузданный! А хочешь, я сам тебе расскажу…
Входит П е ш е л ь. Его не замечают.
Я расскажу, как попал на пирушку к гусарам. Жано, не делай круглых глаз. Я подружился с ними, и не взыщи — раньше тебя! Что за люди! Чаадаев, Раевский, Каверин!.. Обжигая губы вином, я слушал вольные речи, и от них закипала кровь!.. Потом всю ночь грыз перо как полоумный… Послушайте, мудрецы! Мысль, священный дар божий, не может быть рабой! Словесность наша не может стать жертвой тупоумной Управы, служить царедворцам и невеждам!..
К ю х е л ь б е к е р. Ай, Пушкин!
П у ш к и н. А мы боимся произнести имя Радищева! Вот уж в ком дерзость мысли выходила из всех пределов! Я не почитал его книги за варварство слога, но теперь… теперь готов подражать ему!
Приди, сорви с меня венок,
Разбей изнеженную лиру —
Хочу воспеть Свободу миру,
На тронах поразить порок…
Питомцы ветреной Судьбы,
Тираны мира! Трепещите!
А вы мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!..
Так я начал! Вырвусь из-под опеки лицейской и — напишу!
Он выкрикивает это восторженно, но тут Пешель решительно выходит на середину комнаты. И все замолкли.
П е ш е л ь. Арестованный Пушкин-господин! Температура?
П у ш к и н (весело). Какая температура?
П е ш е л ь. Вы больны, мой друг. Я принес клистир.
П у ш к и н. Но он мне совсем не нужен, Франц Осипович.
П е ш е л ь. Да, на этот раз не нужен. Но кто это вокруг вас? Тени или люди?
В с е. Тени.
П е ш е л ь. А, да. Очень хорошо. Но… вы же сами знаете, Пушкин, одно лишь упоминание известного имени в сих стенах… Да, да! Руку. Пульс. (Шепотом считает пульс.) Прекрасно. Я так и знал. И прихватил с собой лекарства. (Раскрывает дорожную корзинку, извлекая оттуда предметы.) Спиртовка, стальной тазик… Арака, вино, эль, апельсины, яйца…
Я к о в л е в. О, будет пир горой! Это не наш жалкий гоголь-моголь.
П е ш е л ь. Моголь-гоголь… Будет пунш, будет пунш, тень Яковлева-господина!
П у ш к и н. А я знаю, как его делают!
П е ш е л ь. Есть разный пунш. Пунш шотландский, пунш а-ля ромэн, стальной пунш и пунш шведский, замороженный и горячий. Тень господина Илличевского, зажигайте спиртовку. Тень Яковлева, откупоривайте вино! У нас будет горячий, винный… О, тень Кюхельбекера, тень Кюхельбекера, не наступайте мне на ноги…
Все суетятся. Яковлев повязал полотенце, наподобие поварского колпака, засучил рукава, повязал из другого полотенца фартук. Пылает спиртовка. Пешель колдует над тазом, напевая игривую арию Жоконда из популярной в те годы комической оперы Изуара.
Апельсинчики! Коричку! Сахар! И сдобрим аракой…
И л л и ч е в с к и й. Ух, запах какой!..
Д е л ь в и г (лишь один бездельничает, развалясь на кровати). Приди, сорви с меня венок… Прелесть! Какое нежное прощание с музами любви!..
К ю х е л ь б е к е р (черпая большой ложкой кипящее вино, разливает его по бокалам). Тираны мира, трепещите! Какое грозное предзнаменование! Ну, Пушкин…
П е ш е л ь. Тень, тень, бога ради, не так громко…
Пушкин нежно обнимает его.
Д е л ь в и г (встал, с бокалом). Ура! Дадим же клятву друзья! Ежегодно девятнадцатого октября, в день открытия лицея, мы будем собираться. То будет дружеская складчина, веселое пиршество вечных студентов! Франц Осипович, — вы с нами. И даже тогда, когда на земле останется хоть один из нас, все равно, пусть пирует один — в нашу честь, поминая каждого!
П у ш к и н. Да здравствует лицей!
В с е (поют).
Шесть лет промчались, как мечтанье,
В объятьях сладкой тишины,
И уж отечества призванье
Гремит нам: «Шествуйте, сыны!»
Прощайте, братья, рука в руку!
Обнимемся в последний раз!
Судьба на вечную разлуку,