Быть может, здесь сроднила нас!
З а н а в е с
1956
ПЕРВЫЙ БОЙСцены в 2-х частях
У л ь я н о в В л а д и м и р И л ь и ч.
К р у п с к а я Н а д е ж д а К о н с т а н т и н о в н а (Н а д я).
Е л и з а в е т а В а с и л ь е в н а — ее мать.
М и н ь к а.
П р о х о р.
В а с е н а — его жена.
С т а р к о в.
Т о н я — его жена.
К р ж и ж а н о в с к и й.
З и н а Н е в з о р о в а — его жена.
Л е п е ш и н с к и й.
О л ь г а — его жена.
Ш а п о в а л о в.
Н и к о л а й О р л о в.
Ж а н д а р м с к и й п о д п о л к о в н и к.
П л е х а н о в Г е о р г и й В а л е н т и н о в и ч.
Р о з а л и я М а р к о в н а — его жена.
З а с у л и ч В е р а И в а н о в н а.
П о т р е с о в.
А к с е л ь р о д.
Р и т м а й е р.
Ж а н д а р м (из дорожной жандармерии).
Л а в о ч н и к.
К о з е л к о в.
З ы р я н о в.
В о з н и ц а.
Б о р о д а т ы й м у ж и к.
М е л ь н и к.
П о м о щ н и к п р о к у р о р а.
П о с е т и т е л и к а ф е, к о р р е к т о р, г о р н и ч н а я.
Действие первой части происходит в Шушенском и в Минусинске, действие второй — в Женеве и в Мюнхене. Время действия — 1898—1901 годы.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Мерещится мне угол грязной, закопченной избы. И словно бы тянет оттуда невыветриваемым сивушным духом. В тусклое окно еле пробивается свет. С печи свешивается дикое лицо ж а н д а р м а.
Ж а н д а р м. Рассолу принесла?.. Ксюшка! Оглохла, чертова баба!..
Входят д в е ж е н щ и н ы, одеты по-городскому, поверх шуб закутаны в платки. Одна — молодая, в шляпке-шапочке, какие носили курсистки, шубка перетянута в талии. В руках у нее лампа с фарфоровым абажуром, завернутая в бумагу. Другая — старше, платок на голове завязан узлом.
С т а р ш а я. Здесь дорожная жандармерия?
Ж а н д а р м. Кто такие?
С т а р ш а я. Проездом в Шушенское.
Ж а н д а р м. А-а! (Спустил ноги, вставил их в валенки.) Ваши проездные документы.
С т а р ш а я. Вот.
Ж а н д а р м (подошел к оконцу, долго разглядывает бумаги). А ему как приходитесь?
М л а д ш а я. Невеста.
Ж а н д а р м. Разрешение на бракосочетание получили?
М л а д ш а я. Прошение подано.
Ж а н д а р м. Поторопитесь. Вам Уфа назначена?
М л а д ш а я. Уфа.
Ж а н д а р м. Вот то-то. А вы — в Шушенское. Нам эти штуки с невестами известны.
С т а р ш а я. Какие штуки?
Ж а н д а р м. Она знает какие. Предупреждаю: ежели не вступите в брак немедленно, то назад, в Уфу.
М л а д ш а я. То есть как это — назад? А если бумаги задержатся?
Ж а н д а р м. А нас это не касается. Надо было раньше хлопотать. Невеста!
С т а р ш а я. А вы, милостивый государь, не грубите.
Ж а н д а р м. Что?
С т а р ш а я. То, что вы слышали. Где здесь можно переночевать?
Ж а н д а р м. Тут вам не Санкт-Петербург. И не Уфа. Гостиницами не располагаем.
С т а р ш а я. Когда будет пароход?
Ж а н д а р м. На пристани спрашивайте.
С т а р ш а я. А у вас расписания нету?
Ж а н д а р м. Какое расписание? Может — завтра, может — через неделю. А до Минусинска все одно не доехать. Вода низкая.
С т а р ш а я. Так как же?
Ж а н д а р м. Доедете до Сорокина.
М л а д ш а я. Это уже не страшно, мама! Ну, от Сорокина чуть дальше, ну, оттуда верст восемьдесят, не больше… Я все это в Питере изучила…
С т а р ш а я. Легко сказать — восемьдесят верст. (Жандарму.) А лошадей-то там достать можно?
Ж а н д а р м. Не знаю, не ездил.
С т а р ш а я. Толком-то — сколько оттуда?
Ж а н д а р м. Сказано ведь, что поболе будет, чем от Минусинска. И дорога хуже.
С т а р ш а я. Что значит хуже?
Ж а н д а р м. А может, и нет ее совсем. Какая сейчас дорога — в эдакую распутицу? (Зевнул.) Слава богу, не этапом погнали, а то многие не доходят. (Приложил печати.) Вот ваши документы.
Женщины вышли, а он стал взбираться на печь.
Ксюшка! Рассол, говорю, неси!..
На просцениуме л а в о ч н и к, бородатый крестьянин саженного роста, в длинном армяке, в броднях (здешняя обувь) и блестящих галошах. Слышен разноголосый собачий лай.
Л а в о ч н и к (вглядываясь). Кто ж это там едет? Ух, язви его, никак, Бутов Алешка. С кем это он? Ха-ха! Застрял. Враз завалится. Э, нет. Выгребся. Поди ж ты, а узлов, ящиков наворотил! Кого ж это он везет? А! Две бабы. Две, две, Дормидонтыч!
Появляется К о з е л к о в, он еще не протрезвел от вчерашнего похмелья.
К о з е л к о в. Тут я. Орет ни свет ни заря.
Л а в о ч н и к. Ты вот что… Голову в ведро, обуйся и — к Ульянову. Это к нему. Живо!
К о з е л к о в. Тише, тише, без фамильярностей. Пассэ муа ле мо, лавочник!
Л а в о ч н и к. Ладно. За мной не пропадет, понял! Беги к почтарю, а от него — к ним.
К о з е л к о в. То-то вот, чуть такие дела — Козелкова! Сам бы и ходил, а меня тошнит.
Л а в о ч н и к. Сказано, опохмелка потом. Узнаешь, почему их две, а не одна, как оповещено. Не ровен час, из Минусинска прискачут. Кому отвечать? Мне. Стой! В порядок себя приведи!
К о з е л к о в. Не учи. Знаю, к кому иду. (Исчез.)
Возникает комната в доме Зырянова. На полу положена домотканая дорожка. Чисто вымыто. Стоят книги на некрашеных, самодельных полках. На столе — перевязанные стопками газеты, горки книг с закладками, рукописи. На табурете расставлены шахматы.
Входят две уже знакомые нам ж е н щ и н ы. У младшей по-прежнему в руках завернутая в бумагу лампа, но бумага уже почти совсем прорвана. Женщин сопровождает З ы р я н о в.
С т а р ш а я. А вещи-то куда, вещи куда нести?
З ы р я н о в. Сюда и нести. Никак не ждали сегодня. Владимир-то Ильич на охоте. Вот это их комната. А справа от сенцев, пожалте за мной, для вас приготовлена.
Уходит со старшей, и младшая остается одна. Снимает шубку, кладет ее на стул. Теперь она в темной кофточке с глухим воротничком, волосы подобраны в пучок. Подходит к столу, приоткрывает тетради, книги в тех местах, где виднеются закладки. Она оглядывается вокруг с улыбкой (и растерянной и счастливой) и снова склоняется над книгами. В дверях появляется м а л ь ч у г а н в огромном треухе и большущих отцовских броднях.
М а л ь ч у г а н. Книг трогать нельзя. И на столе ничего трогать нельзя.
М л а д ш а я. Не буду.
М а л ь ч у г а н. А ты кто?
М л а д ш а я. Я? Я тетя Надя, приехала к Владимиру Ильичу. А ты чей? Хозяйский?
М а л ь ч у г а н. Не. Соседский. Минька я. Миняем меня зовут.
Н а д я. Ну вот. Будем знакомы.
М и н ь к а. И газет не трогайте.
Н а д я. Хорошо, не буду.
М и н ь к а. У него свой порядок. Он раскладывает, а я перевязываю. Вы без меня не касайтеся.
Н а д я. Да что ты! Ни за что!
В дверь протискивается в о з н и ц а, на его спине — тяжелый ящик.
В о з н и ц а (Миньке). Отойди, чертяка, зашибу.
М и н ь к а. Но, но!
В о з н и ц а (Наде). Куда ставить-то?
Н а д я. А сюда и ставьте.
Возница опускает ящик на пол и уходит. Минька следует за ним.
М и н ь к а (уходя). Пойду присмотрю.
Из сеней доносятся голоса: «А это куда?» — «Нет, это не к нему. Это сюда».
К о з е л к о в (появляясь в дверях). Пардон.
Н а д я (оглянувшись). Кто это?
К о з е л к о в. Позволите?
Н а д я. Пожалуйста.
К о з е л к о в. Имею честь представиться: Артемий Дормидонтыч Козелков. Бывший учитель.
Н а д я. Учитель? (Идет к нему.) Я ведь тоже учительница. В Питере, в воскресной школе…
К о з е л к о в. Святое дело.
Н а д я. Присаживайтесь.
К о з е л к о в. Мерси.
Н а д я. Вы давно здесь?
К о з е л к о в. О!.. И вот, коллега, пришел с сочувствием. Убиенных духом пребывало здесь немало. Проживали и декабристы, и петрашевцы, друзья писателя Достоевского, и поляки-мятежники… А теперь вот — мы. Я, Владимир Ильич.
Н а д я. Вы с ним дружите?
К о з е л к о в. Одного круга люди. Одного круга. Но… разность мыслей. Он изучает, так сказать, по-книжному, по-научному, с теоретической точки зрения, а я — по жизни, мадам, с головой в неприкрашенных страданиях униженных и оскорбленных…
Н а д я (сдержанно). Понимаю.
В о з н и ц а вносит второй ящик, надвигаясь на Козелкова и оттирая его.
К о з е л к о в. Ты что, дубина? Гляделки-то открывай!
В о з н и ц а. Уж извини, Артемий Дормидонтыч! Я ненароком и зашибить могу. (Подмигнул Наде.)
К о з е л к о в. Ну, ладно, ладно… ладно…
Возница поставил ящик и ушел.
Вот с какими, вот с какими приходится жить… Прошу вас, почту вам принес.
Н а д я. Почту? Спасибо. Но позвольте! Ведь это мои телеграммы! Из Питера, потом из Красноярска…
К о з е л к о в. Ваши. Владимиру Ильичу.
Н а д я. Но как же так? Последняя телеграмма пришла сюда неделю тому назад?
К о з е л к о в. Так точно.
Н а д я. А из Питера лежит без малого месяц?
К о з е л к о в. Вот именно. Без малого месяц. (Понизив голос.) А почтарь на что? Пьяница и доносчик. Ну, он — по добровольной склонности. А вот лавочник при вас — официально, вместо станового, заседатель, называется. Такая скотина, пассэ муа ле мо, интеллигенцию ни в грош не ставит. Какие унижения приходится терпеть!