(даже чуть насмешливо). У меня тоже обеспечение, хотя и не такое, как ваше, но зато у меня свой дом и сад. Первая вишня в этом году должна быть. И корова у меня, огород.
А н д р е й Н и к о л а е в и ч. Дом и налаженное хозяйство — великое дело. Но семья — главное. Семья всему противостоит.
Л ю б а. Помогает семья, я согласна.
А н д р е й Н и к о л а е в и ч. Вот. Но разве я могу в военное время просить о переводе сюда, в такое второстепенное место?
Л ю б а. И я с тем согласна, что сейчас нужно быть там, где труднее. Но если на то пошло, то наша станция тоже не второстепенное место. Мы не справимся, тогда и Ташкент не справится. Одна неразрывная цепь.
А н д р е й Н и к о л а е в и ч. Верно, конечно. А перебираться все-таки вам надо…
Л ю б а. Коли жить вместе…
А н д р е й Н и к о л а е в и ч. Я, Любовь Никитична, уже говорил насчет вашего перевода. Люди рады помочь мне.
Л ю б а (прищурилась и вскинула голову). А что, если у нас с вами не сладится общая жизнь? Что тогда?
А н д р е й Н и к о л а е в и ч. Не допускаю. Я — старый друг ваш, я знаю вас давно.
Л ю б а. Друг — одно, а муж — другое. Да и я, может, стала другая?
А н д р е й Н и к о л а е в и ч. Семья сколотит воедино, и это уже навсегда.
Л ю б а. А коли нет? Коли не будет так?
А н д р е й Н и к о л а е в и ч. Любовь Никитична!..
Л ю б а. Люди, говорите, вам помочь рады? Вокруг меня тоже люди. И меня уважают саму по себе, а не ради другого человека.
А н д р е й Н и к о л а е в и ч. Кто же сомневается, помилуйте…
Л ю б а. Я, Андрей Николаевич, не сразу, а с большим трудом достигла такого положения. И за войну — особенно. Баба-то я баба, а разве могу теперь думать о том, чтобы свою жизнь полегче устроить? Было бы зачем.
А н д р е й Н и к о л а е в и ч. Как то есть зачем?
Л ю б а. Не для дома же с террасой? Нет, Андрей Николаевич. Было бы так, чтобы — достойно. А вы куда тянете? Куда меня тянете?
А н д р е й Н и к о л а е в и ч. Что вы хотите сказать этим, Люба?
Л ю б а (сдвинула брови). Вашим словом отвечу: не расчет.
А н д р е й Н и к о л а е в и ч. То есть как это?
Л ю б а. Не расчет. Так я сказала. Неужто непонятно?
А н д р е й Н и к о л а е в и ч. Понятно.
Он встает, молча надевает пальто, уходит, и она не провожает его. Выбегает Н а с т е н ь к а и бросается к Любе.
Н а с т е н ь к а. Люба… Люба!..
Л ю б а. Не смей жалеть меня! Уйди!
Сцена темнеет.
Слышен гудок паровоза. Далекий, он уносится еще дальше. И когда вновь возникает свет, уже совсем вечер. Горит керосиновая лампа. Л ю б а движется по комнате, убирая. На большой деревянной кровати, постеленной на ночь, спит В и т ю ш а. Люба прикручивает фитиль и подходит к мальчику.
Л ю б а. Спишь? Спи, маленький. Спи, золотенький мой. Намаялся за день, набегался. Ну, хочешь, расскажу тебе про сказку?.. (Присаживается около него и начинает тихонько напевать.)
Там, у самой сини моря,
Есть заветная страна…
Фитиль в лампе вздрагивает и гаснет. Еще некоторое время слышен голос Любы, потом смолкает. Поезд грохочет в темноте. Потом слышно, как отворилась дверь, и две фигуры, два силуэта выросли на пороге.
Г о л о с м у ж ч и н ы. Я скажу, есть здесь кто-нибудь? Почему дверь открыта? Чиркни-ка спичку, старик.
Л ю б а. Кто это?
Вскочила, торопливо зажигает лампу. Теперь видно, в дверях стоят В а с и л и й И в а н о в и ч и К о с т я, смущенные, и нерешительно мнутся.
«Скажу, скажу»… Как вы сюда попали? А Кудлатый?
В а с и л и й И в а н о в и ч. На этот раз отвязанный. Да мы, к счастью, с собаками дружить не разучились.
К о с т я. С женщинами потруднее.
Л ю б а. Что вам нужно?
В а с и л и й И в а н о в и ч. Я скажу… Фу, фу, прилепилось слово… (Окончательно смутился.) Вышло так. Дают нам ордер, а мы разве знаем, как ваша улица называется? Щорса, десять. Взяли, идем. Ну… Вы, может, подумаете… А вышло так… Щорса, десять. Прямо в вашу квартиру.
Л ю б а. Раз ордер, значит — располагайтесь. Теперь всех уплотняют.
У Кости падает мешок с котелком.
К о с т я. Прошу прощенья.
Л ю б а (поднимает мешок и подает ему). Что сделаешь, раз ордер. В кухне у меня живет одна эвакуированная из Киева. А вам придется тут, за перегородкой. Идите, пока я лампу не потушила.
Они проходят, стараясь не шуметь, и по дороге Василий Иванович задерживается вблизи спящего Вити.
В а с и л и й И в а н о в и ч. Спит. Как большой. Сколько ему?
Л ю б а. А я в точности не знаю. Сирота он, лет семь, должно быть.
В а с и л и й И в а н о в и ч. Лет семь. Это хорошо, правда, правда.
Уходит за перегородку вслед за Костей. Слышно, как там с грохотом рушится стул. Визг Настеньки.
Н а с т е н ь к а (выбегает из-за перегородки, заспанная). Кто там? Что там?
Л ю б а. Да это жильцы к нам новые по ордеру пришли, а я забыла, что ты спишь. Тащи тюфячок сюда.
Н а с т е н ь к а. Господи, очуметь.
Обе примолкли. Слушают. За перегородкой тихо.
Л ю б а. Зажгите коптилку. Там коптилка на тумбочке.
За перегородкой чиркают спичкой. Что-то говорят шепотом. Упал костыль Кости. Потом появляется В а с и л и й И в а н о в и ч, без шинели, на гимнастерке орден.
В а с и л и й И в а н о в и ч. Я скажу… извините… фамилия моя Дробатенко, зовут меня Василий Иванович, по профессии садовод, колхозный пасечник, ну и рыбак, само собой разумеется, как все у нас. Житель хутора Михайловского, что у самого синего моря. Оба мы раненые. Костя приятель мой, старик двадцати двух лет, тоже с наших мест. В одном госпитале лежали, в городе Бийске.
Л ю б а. У нас тут не мало таких людей, как вы, проживает.
Застенчиво показывается К о с т я.
Н а с т е н ь к а (про себя). И этот с ним. (Косте.) Здравствуйте, вы меня не узнаете? Это я утром упала.
К о с т я. Ну и как?
Н а с т е н ь к а (вызывающе). Ну и так.
Л ю б а (озабоченно). Сенничек я вам еще один дам. Но пока что придется спать на полу, а потом козлы устроим.
Настенька приносит чайник и ставит его на стол.
Н а с т е н ь к а. Присаживайтесь, угощайтесь. И не остыл совсем.
К о с т я. Премного благодарны. Не нуждаемся.
В а с и л и й И в а н о в и ч. Не крысся, хватит. (Настеньке.) Я скажу, в самый раз, с утра не пили. (Достает из мешка хлеб, отрезает половину и подвигает ее Любе.) Не угодно ли?
Л ю б а (зардевшись). Нет, что вы! У нас свой!
Н а с т е н ь к а. Мы давеча вот как наелись!
В а с и л и й И в а н о в и ч (разворачивая тряпку с большими кусками рафинада). А с сахаром?
К о с т я (подвигая рафинад Настеньке). Берите.
Н а с т е н ь к а. Ну еще! У нас своего завались!
В а с и л и й И в а н о в и ч (добродушно). Так ведь это ж солдатский! Без церемоний!
Люба, подперев ладонью щеку, смотрит на Василия Ивановича, хозяйственно, домовито отрезавшего два больших куска хлеба — Косте и себе, и на Костю, который подковылял к стулу и опустился на табурет.
Л ю б а. Сколько людей к нам пригнало… Подумать только, куда немец зашел! А ведь говорили до войны, что, в случае чего, пяди своей не уступим. Чужой не надо — своей не отдадим. Воевать будем на их земле. И говорили — малой для себя кровью будем воевать. А что получилось? Как понять это?
В а с и л и й И в а н о в и ч. В свое время разберемся, как понять. (Сурово посмотрел на нее.) А вы что же, так вот перед каждым встречным-поперечным в советской власти сомневаетесь?
Л ю б а. Вы-то что говорите? В уме?
В а с и л и й И в а н о в и ч. Я скажу, не о том речь сейчас! Не те заботы!
Л ю б а. Я понять должна. И вы — не встречный, не поперечный. Разве не вижу? Иначе разве сказала бы?
В а с и л и й И в а н о в и ч. То-то, сказала бы… Встречный… Поперечный… Такие дела…
К о с т я. У них дела! Сидят здесь в тылу, умничают, а мы во всем виноваты…
В а с и л и й И в а н о в и ч. Помолчи.
К о с т я (отмахнулся). А!..
Л ю б а (Василию Ивановичу). Поймите, я знать должна, чтобы людям отвечать — они спрашивают.
В а с и л и й И в а н о в и ч (улыбнувшись). Почему же у вас? Вы что, у них главный политик?
Л ю б а. Какой я политик? Никакой не политик…
В а с и л и й И в а н о в и ч. А все-таки, видите, у вас спрашивают. Я скажу, коли так, существенное дело…
Л ю б а. Дело-то, может, не существенное, а спрашивают, я знать должна.
В а с и л и й И в а н о в и ч. Понимаю. (Помолчал, посмотрел на нее.) Ответ для всех один. Я скажу, у советской власти рука крепкая, надо — жестко возьмет, не разнюнится. Так что каждый делай свое дело, на какое поставлен, себя не щади. Я всю Россию прошел-проехал — так оно и происходит. А будет и того пуще. Значит, какое сомнение? Только у врага сомнение.
Л ю б а. Вот как хорошо сказали…
К о с т я. А я в своем виде какое дело буду делать?
Н а с т е н ь к а. Так вы же герой! Искалеченный весь!
К о с т я. Что-оо?!
Н а с т е н ь к а (испуганно). Ой… Я сказала?..
Лай собаки. Голоса на дворе, шум.
Дверь распахивается. Входит Е л и з а в е т а, закутанная в платок.
Е л и з а в е т а. Любка, не спишь? (Увидела Василия Ивановича и Костю.) Кто это у тебя? Гости?
Л ю б а. Нет. По ордеру. Жильцы новые. Тебе что?
Е л и з а в е т а. Фу-у, замаялась. По всей улице бегала, по всем домам собирала баб.
Л ю б а. На станции что-нибудь?
Е л и з а в е т а. Ага. Три эшелона ночуют. Два воинских, один с эвакуированными. Народу полно, кухня не поспевает обслужить. Велели мобилизовать. Уж и Танька пошла, и Прохоровна, и все кружковские, и я…