Л ю б а. А за мной, значит, в последнюю очередь посылают? (Надевает курточку.)
Е л и з а в е т а. Да понимаешь, выходной у тебя в кои-то веки… Ну… и Андрей Николаевич приехал.
Л ю б а (с гневом). Глупости какие! За мной надо было в первую очередь! Безрукие!
Е л и з а в е т а. Верно, верно, конечно. Вот и получилось… Ай, Любка! Люди-то в эшелоне, представляешь, из самого Ленинграда! А в кухне, как на грех, кроме риса — ничего. В райпо за жирами послали.
Л ю б а. Всегда у вас так. Настька, и ты собирайся. (Секунду подумав.) Галина Васильевна!
Е л и з а в е т а (продолжая). А один эшелон, так он из Мары с курсантами… Молоденькие совсем… Устали…
Л ю б а. Галина Васильевна!
Г о л о с Г а л и н ы В а с и л ь е в н ы. Господи! Я уже сплю. Люба, что?
Л ю б а. Мобилизация.
Г о л о с Г а л и н ы В а с и л ь е в н ы. Сойти с ума, чуть не каждый день.
Е л и з а в е т а (Любе). Так ведь позор может получиться, коли наша станция не сможет выдать людям по их аттестатам… Курсанты, ленинградцы…
Г о л о с Г а л и н ы В а с и л ь е в н ы. На улице тает или мороз?
Е л и з а в е т а. Мороз. (Тихо.) Кикимора! (Любе.) Ганька Винчугова побежала в райпо, остальные уже на вокзале, а я за тобой.
Появляется Г а л и н а В а с и л ь е в н а, одетая, как живописный охотник в тундре.
Г а л и н а В а с и л ь е в н а (зевая). Я готова. (Увидела Василия Ивановича и Костю.) Ах, простите. Что? Опять гости?
В а с и л и й И в а н о в и ч. Мы не гости. Мы — по ордеру.
Г а л и н а В а с и л ь е в н а. А…
Л ю б а. Ну, идем…
Все женщины выходят.
(В двери Василию Ивановичу и Косте.) В шкапчике каша холодная и рыба. А вас я запру на замок снаружи, чтобы не беспокоить.
Ушли. Стихло. Василий Иванович и Костя одни. Через секунду барабанят в окно.
Ж е н с к и й г о л о с. Любка! Любка!
В а с и л и й И в а н о в и ч (приблизив лицо к темному стеклу). Она ушла, ушла! (Машет рукой; в окно продолжают барабанить.)
Ж е н с к и й г о л о с. А Настька? А Елизавета? А Галина? Галина-кикимора?
В а с и л и й И в а н о в и ч (весело). Ушли! Ушли! (Возвращается к столу, садится.) Я скажу — хорошо. Вот и человеческое тепло, старик, вот и дом.
Т е м н о
Обстановка первой картины. Но это уже весна.
Любин двор необыкновенно преобразился. Починена изгородь, крыльцо с заново отстроенными перилами. Д е д С а б у н о в сидит у своего дома. На дворе Любы В а с и л и й И в а н о в и ч сколачивает из досок надстройку колодца, К о с т я, сидя на крылечке, насвистывает.
С а б у н о в. Весна у нас тут начинается с ветров, с бури. Это еще не весна.
В а с и л и й И в а н о в и ч. А у нас, папаша, сейчас самые штормы. Но я скажу, в первый тихий день пчел можно переводить в летние домики, а сады готовить к цветению. Главная же работа — в море. Рыба сейчас идет, сельдь, скумбрия.
С а б у н о в (обиделся). Рыба и у нас есть.
В а с и л и й И в а н о в и ч. Это — в арыках?
С а б у н о в. И в них. Не тут, конечно, а в головном. Ну, и на реке.
В а с и л и й И в а н о в и ч. Это которая за водокачкой?
С а б у н о в (сердясь). В ней. А то можно и на Сырдарье, также в озерах. От тридцать девятого разъезда осьмнадцать километров. Богатые места. Сазан. Щуки. Вот такие.
В а с и л и й И в а н о в и ч. Ну-у?
С а б у н о в. Не скажу — часто, но… бывает.
В а с и л и й И в а н о в и ч. Я не сомневаюсь, раз вы говорите. Всюду у нас, папаша, хорошо, когда мирная жизнь. Я — солдат и уж это понимаю от глубины сердца.
С а б у н о в. Я сам солдат.
В а с и л и й И в а н о в и ч. Война-то теперь пострашнее прежних.
С а б у н о в. Не хвастайся. На такой войне, как я, никто из вас отродясь не был. Помню, японцев крушили. Порт-Артур штурмом брали. Цусиму разделали под орех.
В а с и л и й И в а н о в и ч. Ну-у?
С а б у н о в. Не скажу, совсем под орех… но… под Ванфангоу и Ляояном немало полегло Сабуновых — Сабунов Андрей, Сабунов Петр. А у Александра Сабунова, дяди моего, обе ноги оторвало… А теперь что? Машины воюют — не люди.
В а с и л и й И в а н о в и ч. Конечно, непохожая война.
С а б у н о в. А вот мы без снарядов воевали, без танков, без автомобилей, без ничего…
В а с и л и й И в а н о в и ч. Я и говорю, непохожая война.
С а б у н о в. То-то! Мне вот рассказывали, что у вас в каждой роте парикмахер на фургоне едет, бойцов подбривает и одеколом прыскает, чтобы вша не заела.
В а с и л и й И в а н о в и ч. Насчет этого, я скажу, несколько преувеличено, хотя стараемся чистоту поддерживать. Но главное не в том. Ведь вот, как, ежели по совести, ответить: за что полегли и Андрей ваш и Петр Сабуновы?
С а б у н о в. Вон что! И за героев их не считаешь?
В а с и л и й И в а н о в и ч. Неправда. Почитают их у нас, как никогда раньше не почитали. И кресты георгиевские, какой у вас есть, тоже почитают.
С а б у н о в. Ага! Запрыгал, как селезень на солнышке! Признаешь?
В а с и л и й И в а н о в и ч. Признаю. Что тут скажешь, папаша, от всего сердца признаю. (Уходит, посмеиваясь, в глубь двора, захватив топор и доски.)
Костя насвистывает.
С а б у н о в (осматривает колодец). Нет, солдат приятный. И, если втолковать, соображает.
К о с т я. Папаша?
С а б у н о в. Аиньки?
К о с т я. А ведь Мукден-то вы не взяли. Цусима-то позором была, а Порт-Артур вы отдали. Вот вам — царская ваша армия.
С а б у н о в. Отвяжись, не царский я! Я — русский. Я за Цусиму, может, по сей день душою болею. Я и теперь за все болею. Мне бы годы твои! Я бы фашистов ни за что не пустил! А ты песенки насвистываешь, радуешься невесть чему…
К о с т я. Не радуюсь, но и не плачу. Война не кончена. И разговор этот я прекращаю.
С а б у н о в. Что?
К о с т я. Прекращаю. Тут до шуточек я не охотник. Ни себе не позволю, ни вам.
С а б у н о в. Что?
К о с т я. То. (Уходит, тяжело опираясь на костыль.)
С а б у н о в. А-а! Он до шуточек не охотник. Разговор прекращает! Не позволит!
Е л и з а в е т а (в дверях). Так вам и надо. Сами пожелали слушать ихние грубости.
С а б у н о в. Да я из него бишбармак сделаю, щенок.
Е л и з а в е т а. Ведь просила вас не водиться с этими Любиными жильцами. И без того слухи.
С а б у н о в. Что еще такое?
Е л и з а в е т а. Папаша! Нам всю жизнь тут жить и Любе тоже. А они — фить, и нет их! Как это Люба допускает?
С а б у н о в. Не тебе, перчихинская порода, ее учить.
Е л и з а в е т а. Не мне, так людям. Все видят.
С а б у н о в. Что видят?
Е л и з а в е т а. Солдат крутится на дворе, как у себя дома. (Показывает на колодец.) Нате, пожалуйста. И вечерами они играют в подкидные дурачки, будто одна семья.
С а б у н о в. Так что ж такого? Молодец баба! Действует по-сабуновски. Смотри, как он ей все отремонтировал.
Е л и з а в е т а. Боком выйдем. Военная любовь — короткая.
С а б у н о в. Какая любовь?
Е л и з а в е т а. Понимать надо. Любина любовь.
С а б у н о в. Врешь ты, перчихинская заноза!
Е л и з а в е т а. Я, папаша, не перчихинская давно. Двенадцать лет, как сабуновская, вашего сына законная жена. Напрасно обижаете. О вашей фамилии пекусь. И о Любе. Промеж себя мы можем и ругаться, но она родная мне.
С а б у н о в. Тшш!
Входит Г а л и н а В а с и л ь е в н а, приодетая. В руках у нее все то же разноцветное тряпье.
Г а л и н а В а с и л ь е в н а. Здравствуйте, дедушка. Какой день сегодня прелестный!
С а б у н о в. До свиданья.
Г а л и н а В а с и л ь е в н а. Скажите пожалуйста, уже и колодец.
С а б у н о в (отвернулся). Да вот. Соорудил. Да.
Г а л и н а В а с и л ь е в н а. Вы?
С а б у н о в. Я.
Г а л и н а В а с и л ь е в н а (смеется лукаво). Смешно! Как будто бы не знаю кто!..
К калитке подходят А л е к с е й и Л ю б а.
А л е к с е й. Ну, Елизаветушка, а у нас прямо-таки форменное торжество получилось. Сначала ждали начальника участка, а приехал Иван Данилович и сам награждал отличившихся. Кому — обувь, кому — на платье. Всех — кто хоть чем-нибудь проявил себя. А с Любой вышла целая история!..
Л ю б а. Перестань, Леша.
А л е к с е й. А сама рада. И правильно, что рада, а что? (Елизавете.) Кроме своих, пришли из военного эшелона, из санитарного поезда, который стоит на втором запасном…
Л ю б а. Потом расскажешь, Леша. Ну, хотя бы без меня. (А самой весело.)
А л е к с е й. Как назвали нашу Любку по имени-отчеству, так и поднялся шум, рукоплещут, как в театре. Ее даже в краску бросило. Заботливая, кричат, вежливая, и кипяток всегда есть, и чистота, и с ранеными особое обхождение, и газеты, и сама придет порасскажет, а то и песенку споет, кому грустно. С ее песнями солдаты так и уезжают от нас…
Л ю б а. Будто уж и так…
С а б у н о в (угрожающе). Пой, пой.
Л ю б а. А что? У меня песни красивые, напрасно вы!
С а б у н о в. Красивые?..
А л е к с е й (посмотрев на отца и на Елизавету). С чего это вы уставились на нас?
Елизавета, хлопнув дверью, ушла в дом.
Не пойму! (Сабунову.) Недовольны чем, папаша!
С а б у н о в. Иди, иди за своей юбкой, с тобой разговору нету.
А л е к с е й. Странно, папаша. (Пожав плечом, уходит.)
Люба растерянно смотрит на отца, который, отойдя в сторону, стоит насупившись.
Г а л и н а В а с и л ь е в н а (подойдя к Любе, конфиденциально). Смешно, я думала, что вы все же понимаете… Разговоры давно идут, а сегодня дедушка, папаша ваш, тоже узнал.