А н я. Перестань изображать! Говоришь какую-то чепуху!.. А зачем я пришла? Как ты думаешь, зачем я пришла? Как будто бы я пришла, если бы не такие события…
С е р е ж а (резко повернулся к ней). Какие еще события?
А н я. По-моему, это так интересно, что я полетела к тебе, чтобы поделиться. Ну, что ты уставился на меня, как полоумный индеец? Дикий совсем. Сидит и не знает, что вечер у нас будет, это уже факт!
С е р е ж а. Какой вечер?
А н я. Господи, он не знает! Вечер в школе. Здорово придумали. Он будет называться «Вечно женственное».
С е р е ж а. Как?
А н я. «Вечно женственное». Папа вначале скажет небольшое слово о литературных образах, о Шекспире, о Блоке. А я буду Офелией. Сегодня была первая репетиция. Ставят Мартини и Рощина. Странно, что не пришел Миша. Гоняет и гоняет, как ты. А он как раз должен был изображать Лаэрта.
С е р е ж а. Мишка?
А н я. Свинья такая, вместо него подыгрывал Олег Ковалев. Смотри, вот как было. (Вскакивает, танцует и напевает.) Это я Мишке, то есть теперь Олегу: «В могилу, в могилу, в могилу его!.. Как идет этот напев к шуму колеса на самопрялке! Вот незабудки, это на память: не забывай, не забывай меня! А вот повилика — она означает верность друга! Вот вам хмель и васильки! А вам полынь — она горька, как горько бывает раскаяние…
Так не придет он к нам опять,
Его нам больше не видать…»
С е р е ж а. Оставь! Я не могу этого слушать…
А н я. Тебе не нравится? Я плохо читаю? Я плохо танцую?
С е р е ж а (раздраженно). Не то!
А н я. Что — не то? Объясни? Если плохо — объясни!
С е р е ж а. Ну, и еще что?
А н я. Я сказала: живые картины. А потом, конечно, танцы…
С е р е ж а. Почта духов, фанты. Тра-ля-ля, тра-ля-ля…
А н я. Тоже не нравится?
С е р е ж а. Может быть, еще мундирчик с серебряными пуговицами вытащишь, если его еще не обменяли на картошку?
А н я. Умерь пыл. Волковича не будет.
С е р е ж а. Ерунда это, понимаешь? И это сейчас как ножом по тарелке.
А н я. Ты не танцуешь, тебе скучно, вот ты и злишься. Я не такая умная, как ты, и я всегда любила наши гимназические балы. И я уже думала, что они канули в вечность, а они возвращаются. Боже, как все сложно в жизни… Ну, представь себе, я выбегу, у меня будут растрепанные волосы, и я буду разбрасывать цветы…
С е р е ж а. К черту все это, к черту!..
А н я. Цирк. Он вообразил, что если я решилась прийти к нему, вот так взять и прийти, то он может кривляться и изображать какого-то Гамлета. И еще смеешься над Волковичем, что он позер! Сам ты позер! Сам! Как я раньше этого не видела. Вот, на — съел? Я ухожу от тебя и не желаю с тобой разговаривать. Иди выгляни на улицу и посмотри, нет ли там кого-нибудь, а то увидят, как я выхожу от тебя, и начнутся сплетни… Господи, уже половина первого!
Слышны раздельные, одинокие выстрелы.
(Охнув.) Стреляют.
С е р е ж а (тревожно прислушиваясь). Кажется, у Загородного.
А н я. Неужели опять какая-нибудь банда?
С е р е ж а. Если бы банда…
А н я. А что же, если не банда? Я боюсь.
С е р е ж а. Я тебя провожу.
А н я. Мне страшно.
С е р е ж а. Пустяки. Идем. Мне еще надо забежать к Мишке. Обязательно надо. Он, наверно, дома, как думаешь, а? Наверно — дома, наверно — дома. Идем, идем!
А н я. То есть как это мы выйдем вдвоем? Ты соображаешь? Нет уж, спасибо. Потуши лампу. Посмотри в окно. Ну?
С е р е ж а (раздраженно). Да нету никого на улице! В конце концов, ты кого боишься? Бандитов или кумушек?
А н я. Посмотрите, как он стал со мной разговаривать! Я не привыкла к этому, слышишь? Здравствуйте пожалуйста, теперь он смеет! А помнишь, как ты в белых наглаженных штанах полез в болото, в тину? Кто приказал?
С е р е ж а. Ты.
А н я. Да, я. Я сказала: «А ведь не полезешь, даже если я попрошу, потому что только так, только хвастаешься, что на все готов ради меня…» Сказала, и ты полез, как дурачок, шагнул и ухнул. Я чуть не лопнула от смеха. Боже мой, что за вид у тебя был, и улыбался еще…
Опять слышны выстрелы.
С е р е ж а (нервно). Ну, идем же, идем!..
А н я. Оставь меня. Я пойду одна. (Уходит.)
Он не бежит за ней.
С е р е ж а (торопливо убирает бумаги в ящик стола. Некоторое время стоит, автоматически повторяя). «Как пройти к Ромодановскому?..» (Гасит свет и выходит.)
Зловещую тишину прервал еще один выстрел, и все постепенно погружается в полную тьму.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Вообразим, что мы на спусках Загородного сада, круто сбегающих к темному бору. Мутный, словно из тумана сотканный луч высветил фигуру, и мы узнали в ней М и ш у Я л о в к и н а. Он шарит глазами, не понимая, куда идти дальше… Но вот, кажется, кто-то возникает в призрачном свете…
М и ш а (шепотом). Как пройти к Ромодановскому?
Появляется человек. Это — М и т я В о л к о в и ч.
В о л к о в и ч. Мишка? Вот не думал, не гадал, что до этого докатишься! Ты? С этим отребьем? (Схватил его за руку.)
М и ш а. Пусти!
В о л к о в и ч. Допрыгался.
М и ш а. Пусти, я говорю! (Отбросил его руку.)
В о л к о в и ч. Болван! Даже не сукин сын, а просто болван! Переловили твоих офицеришек поодиночке как кроликов. Давай сворачивай, не до тебя!
М и ш а (он уже в истерике, отскочил назад). Ни с места! Буду стрелять!
В о л к о в и ч. Брось эти штуки, идиот! Хорошо, что на меня напоролся. Одним словом, давай пока деру, а потом сам придешь с повинной.
М и ш а. Стой, я сказал! (Вынул руки — в обеих по револьверу, а руки дрожат.)
В о л к о в и ч. Опусти, это тебе не игрушки.
М и ш а. Ни шагу!
В о л к о в и ч (спокойно). Да ты что, белены объелся?.. Ну, коли так, подымай руки и не вздумай шевелиться. Сам на себя пеняй, тоже мне… деятель… Антанты…
М и ш а. Не подходи! Не подходи, не подходи, говорю! (Лицо его искажено ужасом, и он стреляет сразу из двух револьверов.)
Волкович падает.
Митька! (Подбегает к нему.) Митька, Митька! (Тормошит его.) Да что же это, что же это… (Силится приподнять его.)
Вбегают два человека: один в красноармейском шлеме — А н д р ю х и н, другой в кожанке — К р у м и н ь. Скрутили Яловкину руки. Круминь бросился к Волковичу.
К р у м и н ь. Митюш… Митя… (Рванулся было к Яловкину.) Негодяй! (И, закрыв лицо руками, снова склонился над Волковичем.)
М и ш а (Андрюхину). Не выкручивай руки. Развяжи. (В тихом отчаянии.) Не сбегу я…
А н д р ю х и н. А ну молчать! За мной, сволочь! (Грубо толкает его.)
Суетливо поднимается в свою светелку т е т у ш к а М и л а, приобняв, ведет за собой А н ю, усаживает на золотой пуфик, хлопочет, подскакивая достает чашку, трогает кофейник, не остыл ли.
Т е т у ш к а М и л а. Ах, как хорошо, что вы зашли, деточка! Вот сюда, сюда садитесь. Давеча он пришел, когда уже светало, а я притворилась спящей, и он сразу пробрался к себе. Заглянула, а он спит и даже не разделся. Так и лег, прямо в сапогах. Кофий еще не остыл. Вы не знаете, он всегда возвращается сам не свой, если поссорится с вами. Но ведь вы помирились? Не правда ли — вчера утром помирились?
А н я (неуверенно). Кажется, да.
Т е т у ш к а М и л а. Я вам в эту чашечку.
А н я. Спасибо.
Т е т у ш к а М и л а. Это его чашечка. Помирились — а он опять сам не свой?
А н я. Не пойму, честное слово, на этот раз я на редкость ни в чем не была виновата. Забежала к нему в Подотдел, хотела поделиться насчет нашего вечера, а он вдруг разозлился.
Т е т у ш к а М и л а. Характер у него в отца. Тимоша тоже был кипяток и ужасно ревнив. Кушайте, кушайте. Вот коржики испекла. (Весело подмигнув.) Съездила обыденкой в Ромодановское, выменяла подсвечники, три вуалетки и Тимошины штаны из-под вицмундира на яйца и масло… Сережечку подкормить надо. Ему по осени в Москву ехать. Он ученым будет, как и Тимоша. Вы маслицем намазывайте, я ведь к вам как к своей.
А н я. Да что вы, мне неловко, право.
Т е т у ш к а М и л а. Ну что неловкого, не стесняйтесь. Я еще и мукой разжилась. Здесь, на базаре. Мон дьё, такой жох попался! Нынче-то пасха! Такой жох, такой жох! Но меня не проведешь! Я ему дырявый оренбургский платок подсунула. То есть как это — я без кулича? И глядите, яйца уже покрасила!
А н я. Чем это вы?
Т е т у ш к а М и л а. Да еще царской краской, в пакетиках.
А н я. Чудесно как.
Т е т у ш к а М и л а. Раньше Сережечка сам красил. Но главное — сахар. При его-то умственной работе?.. Вы кладите, кладите, вы у меня давно как своя. Это от чужих прячешь. С вами я уже примирилась. А что делать? Кушайте.
А н я. Право, так вкусно, Людмила Яковлевна.
Т е т у ш к а М и л а. И коли мы с вами сейчас вдвоем и пока он спит, давайте-ка поговорим. Как же нам быть? Без обиняков скажу, он в вас влюблен до того, что у меня опускаются руки.
А н я. Да нет же, нет, мы с ним друзья. Разве я позволила, если бы что?
Т е т у ш к а М и л а. Ах боже мой, ну назовем это «амитье амурез», влюбленная дружба. Но жениться ему рано, Анечка. Вы это сами понимаете. А теперь он вот-вот уедет в Москву. Как он там издергается, если он тут дергается?!
А н я. Но, может быть, мне удастся поскорее кончить школу и стенографические курсы по системе Животовского, и тогда я тоже поеду в Москву!
Т е т у ш к а М и л а. Ох, да что вы… Это уже совсем безумие!
А н я. Как будто я не понимаю. Когда папа читал на комкурсах, мы хоть военный паек получали. А теперь? Ну какой паек у учителя? Ему бы одному перебиться.