…И странной близостью закованный
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено…
Появляется человек в крылатке. Это Е в г е н и й П а в л о в и ч И в а н о в, но сейчас, пожалуй, он фантастичен, как все в этот вечер, — фантастична его крылатка и он сам. Но это — друг (мы будем называть его Женей). Он порывисто устремляется к Блоку.
Ж е н я. Сойти с ума! Второй день я мечусь по городу! Тебя нигде нет! Клянусь, я уже не знал, что думать!.. Я догадывался, но пойми…
Б л о к. Тихо, Женя. (Наклонился к нему.) Пошлость таинственна, но я не боюсь ее. Напротив, я окунаюсь в нее и трезвею от всего, что кружило меня в молодости так глупо и преступно.
Ж е н я. Перестань терзать себя! Нет сил смотреть!
Б л о к. А что я могу поделать, если кидает меня то в одну, то в другую сторону, и я уже не знаю, где мираж, а где жизнь?.. Женя, это… ты?
Ж е н я. Это я, Саша…
Б л о к. Ну да, конечно. Женя, Женя! Тогда скажи мне, трезвый, добрый, ясный, видел ли ты, как…
В соседнем доме окна желты.
По вечерам — по вечерам
Скрипят задумчивые болты,
Подходят люди к воротам…
…Я слышу все с моей вершины:
Он медным голосом зовет
Согнуть измученные спины
Внизу собравшийся народ…
Они войдут и разбредутся,
Навалят на спины кули…
Ответь мне! Что это за дурацкая астрологическая башня, на которую я влез?.. Скорей, скорей из этих проклятых розовых кустов, спуститься в ров…
Ж е н я. Успокойся.
Б л о к. Спуститься в ров, в лунную голубую траву. В ров, в траву, к земле, к живому… Ветер волком воет в улицах, проститутки мерзнут, люди голодают, их гнут, душат, вешают, трудно, холодно, мерзко… (Вдруг.) Смотри! Вглядись! Что это там? Какое светлое, мерцающее пятно! Оно неудержимо тянет к себе! Что это? Большой плещущий флаг? Или сорванный ветром плакат? Пятно растет. Люди идут. Вереницей идут люди. Словно бы движущийся зубчатый лес в Шахматове. А дальше, а дальше?.. А впереди? Какой-то нимб возникает. Странно, странно… Неужели не видишь?
Ж е н я. Там никого нет, там только метель. Тебе мерещится, Саша. Успокойся…
Бьет двенадцать часов. И вновь возникает В о л о х о в а.
В о л о х о в а.
Я в дольний мир вошла, как в ложу.
Театр взволнованный погас.
И я одна лишь мрак тревожу
Живым огнем крылатых глаз.
Они поют из темной ложи:
«Найди. Люби. Возьми. Умчи».
И все, кто властен и ничтожен,
Опустят предо мной мечи.
И все придут, как волны в море,
Как за грозой идет гроза.
Пылайте, траурные зори,
Мои крылатые глаза!..
Б л о к (Жене). Ты и ее не видишь?.. Сумасшедшая ночь, сумасшедшая ночь… (Идет к ней.)
Женя, уткнув рыжую бороду в воротник крылатки, остается неподвижным. Гаснут расплывчатые фонари над воображаемыми мостами, и весь этот зыбкий городской мираж уходит в тьму. И когда вновь загорается свет, он освещает одну из площадок сцены.
Утро. Петербургское, неяркое солнце высветило серые обои, окно. За столом сидит Л ю б а. Чемодан стоит возле. Входит Б л о к. Он не ждал ее.
Б л о к (тихо). Люба?
Л ю б а (подняла на него глаза). О, как ты выглядишь! Не спал? Уже много ночей не спал?
Б л о к. Да. Не спал.
Л ю б а. Вот видишь, приехала. (Торопливо.) Играла, много играла. Ибсена, Метерлинка…
Б л о к. Да, да.
Л ю б а. Рассказывать нечего. Сцену я бросила. (Голова ее упала на руки.) Так все отвратительно, так все отвратительно…
Б л о к. Не надо рассказывать. Я все понял.
Л ю б а (плачет). Понял… понял…
Б л о к. Ну вот, вернулась. Опять ты.
Л ю б а. Нет меня! Нет! Ничего не осталось.
Б л о к. Это пройдет, Люба!
Л ю б а. Никогда не пройдет! (Вскочила.) Видеть никого не хочу. Делать ничего не хочу!
Б л о к. Устала. Нервы. Пройдет. Ты такая деятельная. Ну, будешь изучать старую архитектуру, фарфор, кружева, книжные знаки, разыскивать старинные журналы…
Л ю б а. Не смей издеваться надо мной…
Б л о к. Но я, Люба…
Л ю б а (в отчаянии). Если бы ты знал, если бы только знал…
Б л о к. А я все знаю, Люба. (Вдруг направился к двери, и со спины видно, как он с силой ударился головой о дверь.) Ай!
Л ю б а. Что с тобой?
Б л о к (не ответил, повернулся к ней как-то странно и — опять к двери, опять головой). Ай!
Л ю б а. Господи, да что же это?
Б л о к (с коротким смешком). А я нарочно. Я протягиваю вперед руку, а ты думаешь, что я головой. Мне не больно, а тебе смешно.
Л ю б а. Не смешно.
Б л о к. А я думал…
Л ю б а (вскочила). Ты лучше скажи! Без жалости! Без жалости! Когда я играла здесь, ты смотрел, ты видел — я ужасно играла?
Б л о к. Нет, почему же? Напротив, напротив. Я слишком холоден, чтобы восторгаться. Но… уверяю тебя. Ты была красива. Ну… пожалуй… немного переигрывала от волнения.
Л ю б а. Так, так. Поняла, поняла. И все-таки поехала!.. О боже мой… Что ты смотришь на меня так?
Б л о к. Я… Ничего.
Л ю б а. Так знай же, что бы, как бы ни получилось… И пусть я бездарна, пусть!.. Знай же, знай, что именно т а м я была счастлива, безумно, до самозабвения, как никогда не была и не буду с тобой! Была счастлива! Была, была! (Стремительно повернувшись, уткнулась в подушку.)
Б л о к (мягко). Не надо в твоем положении делать резких движений.
Л ю б а (плечи ее начали вздрагивать, она уже не сдерживала рыданий). Какие ужасные, грязные, грубые люди…
Б л о к (присел около нее). Вот ты приехала. Видишь, как сразу спокойно. Хорошо. Опять ты. (Тихонько, как рассказывают сказку малому ребенку.)
На разукрашенную елку
И на играющих детей
Сусальный ангел смотрит в щелку
Закрытых наглухо дверей…
Она понемногу затихает.
А няня топит печку в детской,
Огонь трещит, горит светло…
Но ангел тает. Он — немецкий.
Ему не больно и тепло.
Она совсем затихла.
Сначала тают крылья крошки,
Головка падает назад,
Сломались сахарные ножки
И в сладкой лужице лежат…
Она приподняла голову и смотрит на него.
Ломайтесь, тайте и умрите,
Созданья хрупкие мечты,
Под ярким пламенем событий,
Под гул житейской суеты!
(Не глядя на нее, немного грустно и очень спокойно.) Знаешь, Люба… Я вот думаю… У нас нет детей… А теперь будет. И может быть, мы назовем его… Митя? Наш — Митя. Если будет мальчик. И все равно — наш. Митенька. Как звали твоего отца.
Т е м н о
ОТДЕЛЕНИЕ ВТОРОЕ
На сцене — Б л о к. Он — в хаки, форме вольноопределяющегося. В кулисах виднеется Р е ж и с с е р. Некоторое время он настороженно вслушивается, потом незаметно исчезает.
Б л о к.
Рожденные — в года — глухие —
Пути — не помнят — своего.
Мы — дети — страшных — лет — России —
Забыть — не в силах — ничего.
Испепеляющие годы!
Безумья ль в вас — надежды ль — весть? —
От дней войны — от дней — свободы —
Кровавый — отсвет — в лицах — есть.
Есть — немота — то — гул — набата —
Заставил — заградить — уста.
В сердцах — восторженных — когда-то —
Есть — роковая — пустота.
И пусть — над нашим — смертным — ложем —
Взовьется — с криком — воронье, —
Те — кто — достойней — боже, боже —
Да у́зрят — Царствие — твое!
Блок ушел. Слева выходит А н д р е й Б е л ы й.
Б е л ы й. Грязно, серо, суетливо, бесцельно, расхлябанно, сыро; на улицах — лужи; коричневатой слякотью разливаются улицы; серенький дождичек, серенький ветер и пятна на серых, облупленных, нештукатуренных зданиях; серый шинельный поток; все — в шинелях; солдаты, солдаты, солдаты — без ружей, без выправки; спины их согнуты, груди придавлены; лица унылы и злы… Изолгано все. Нашутили, исшутили, прошутили. Все разваливается. Страшно. И никто еще не смеет произнести: рухнуло. (Исчез.)
Скрипит, повизгивает шарманка на дворе: «Все пташки-канарейки так жалобно поют…»
Квартира Блока. Л ю б а ходит по комнате, держа листки, и учит роль.
Л ю б а (без выражения). «Мне стыдно, право стыдно, я уйду, право уйду, тетушка, посидите за меня. (Репетирует книксен и — после небольшой паузы.) Нет, право, уйду, уйду, уйду…» (Отбежала в сторону, высунулась в окно, увидела шарманщика, завернула монетку в бумагу.) Эй! Лови! Только, ради бога, убирайся! (Монетка брошена, шарманщик заковылял прочь, и она продолжает, повернувшись к зрителям.) «Право, такое затруднение — выбор. Если бы еще один, два человека, а то четыре… а то четыре…»
Выкрик татарина: «Старого платья берем!»
Внизу проходит Б л о к. Останавливается.
Б л о к. Мама! С призывом моим, кажется, все улаживается. Зоргенфрей устраивает меня в Земско-городской состав. Таким образом буду я табельщиком тринадцатой инженерно-саперной дружины. Вышли нотариальную копию моего университетского диплома, и меня аттестуют зауряд-чиновником. Это все же лучше, чем быть солдатом. Направляют меня на станцию Лунинец, Полесских железных дорог, где-то в Пинских болотах. Болота, болота… Вчера у Любы не было спектакля в Михайловском полку, и она играла на станции Обухово. Присутствовали местный пристав и мальчишки на заборе, а вокруг происходило гуляние, так что слова актеров были заглушены, но Люба всех перекричала. Сейчас она готовит роль Агафьи Тихоновны в гоголевской «Женитьбе». Господь с тобой. Твой Саша.