– Вы разрешите мне говорить откровенно, сударыня? – спросила Ева с необычной для нее робостью.
Амелия спокойно взглянула на нее.
– Мы же давно условились, Ева, что ты можешь говорить мне все, что считаешь нужным. К чему эти церемонии?
Ева подалась вперед.
– Сударыня, – горячим шепотом выпалила она, – мне все это не нравится. И то, что творится в этой стране, и то, что вы здесь, и этот замок, и эти люди. Ведь видно же, что они что-то затевают. И не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что они хотят вернуть короля. И если уж я, простая служанка, вижу это, то и… ну, те, кого называют синими… республиканцы, которым только без короля и хорошо, они ведь тоже догадаются. И тогда… – Она запнулась. – Я за себя не боюсь, сударыня. Мне за вас страшно, что, если с вами что-то случится?
Но Амелия покачала головой.
– Ничего не случится, – сказала она. – И никто ни о чем не узнает. – Она посмотрела на лежащую перед ней книгу и захлопнула ее. – Роман какой-то скучный… Знаешь что, принеси-ка мне лучше ноты.
Пока Ева искала ноты, в одной из комнат замка человек заканчивал писать письмо.
«В революционный комитет города Амьена.
10 апреля I года единой и неделимой Французской республики.
Спешу уведомить вас, что в замок хорошо вам известного Александра де Доль на один день приезжали его родственники, господин виконт…»
Тут неизвестный спохватился, зачеркнул два последних слова и поставил вместо них предписанное республикой «гражданин», после чего вновь принялся скрипеть пером. Писал он медленно, потому что изменил почерк: в случае, если письмо попадет не в те руки, ничто не могло указать на его отправителя.
«…гражданин Оливье де Вильморен и гражданин Арман де Бельфор. Они прибыли из Парижа и привезли новость об измене генерала Дюмурье. Гражданин Оливье приехал в замок не совсем по своей воле, потому что здесь его ждет невеста, к которой он не слишком расположен. Это и есть та особа, о которой вы меня спрашивали, гражданка Амелия фон Хагенау. Касательно же того, не может ли она быть шпионкой роялистов, я должен ответить вам отрицательно. Все время, которое она находится в замке, я не упускал ее из виду. Она еще не вполне оправилась после болезни и целыми днями только и делает, что читает книги, гуляет в саду, говорит о цветах с господином маркизом…»
До него донесся мягкий фортепианный аккорд. Человек поднял голову, прислушиваясь к нежной мелодии, и на лице его возникло мечтательное выражение. Он вздохнул и приписал:
«…и играет на рояле. Полагаю, вышеозначенная особа никак не может являться шпионкой. Ее бумаги в полном порядке, ее рассказы полностью соответствуют тому, что мне известно о невесте господина…»
«А, черт!» – выругался про себя человек, зачеркивая опять не к месту вылезшего «господина».
«…гражданина Оливье. Несомненно, она является той, за кого себя выдает, что и доказывает отсутствие интереса с ее стороны к тому, что происходит во Франции.
Если мне удастся выяснить что-то новое о ней или об обитателях замка, я обязательно вам сообщу.
Сознательный гражданин».
А этажом выше Амелия, не подозревая о том, какая опасность нависла над ней из-за бдительности некоторых сознательных граждан, принялась наигрывать меланхолический ноктюрн.
Прошло несколько дней, и каждый день приносил новые слухи и новых гостей. В замке побывал разносчик товаров. У него была военная выправка, и сразу становилось ясно, что разносить он может разве что шпаги и пистолеты. Впрочем, доставил он на самом деле письмо для передачи «господину де Бельфору». Стоило ему уехать, как явилась какая-то дама под густой вуалью. Она долго говорила с хозяином замка о недавних волнениях в Амьене и выясняла, сможет ли маркиз воспользоваться этим недовольством и поднять округу. Но маркиз тактично ответил, что момент упущен, и дама уехала, весьма разочарованная. Из Парижа доходили странные новости: депутат Марат, ярый якобинец, арестован и предан революционному трибуналу.
– Ах, как было бы хорошо, если бы синие перегрызли друг другу глотки и король вернулся! – ликовала Анриетта. – Неужели это уже начинается?
Однако, к ее величайшему сожалению, Марата оправдали – эту весть привез вернувшийся Арман де Бельфор. Он прочитал письмо, которое ему отдал маркиз, и сжег послание, причем позаботился растереть даже оставшийся от него пепел.
– А где господин виконт? – спросил маркиз.
– Поехал к графу Ларошжаклену.
– Что вы предполагаете предпринять?
Арман ответил не сразу.
– Плохо то, что среди наших нет единства. Вы же видели эту даму, которая интригует от имени графа Артуа. Граф Прованский[12] тоже не всегда… – Он поморщился. – Наш король находится в заточении вместе со своей матерью. Так быть не должно! Их надо спасти, пока не случилось непоправимое.
– Вы настоящий рыцарь без страха и упрека, – заметил маркиз.
– Нет, – отрезал Арман. – Но я ненавижу, когда мучают женщин и детей.
– Значит, вы вернетесь в Париж?
Арман хмуро взглянул на него.
– Возможно, что все решится вовсе не в Париже, – ответил он. – Синие никак не могут справиться с тем, что творится в Вандее, и это вселяет в нас надежду. Кроме того, я виделся с одним человеком, который приехал из Англии. Похоже, что англичане решили всерьез приняться за дело, потому что они собирают армию, чтобы воевать на континенте. – Он слегка замялся. – А невеста Оливье еще здесь? Признаться, я ее не видел.
На самом деле он не слышал ее пения, когда подъезжал к замку, и отчего-то это вселило в него беспокойство.
– Да, она здесь, – ответил маркиз.
Когда Арман вошел в гостиную, Амелия и Тереза сидели на диване по бокам от Анриетты и о чем-то шушукались. Тетушка Клементина смотрела на них из угла с умилением.
– Но голова кружится ужасно, – донеслись до Армана слова Анриетты.
– Ну, это лучше, чем тошнота каждый день, – легкомысленно заметила Тереза.
– Головокружение – это хорошо, – с видом знатока объявила тетушка Клементина. – Тошнота – это к девочке, головокружение – к мальчику. А Себастьен так хочет сына!
– Все эти приметы – глупости, – возразила Амелия. – Я знаю, у моей матери кружилась голова, когда она меня ждала.
Она подняла голову, поймала взгляд Армана – и покраснела.
– Ну, вас трудно спутать с мальчиком! – сказал он, подходя к дамам, но сразу понял, что шутка вышла неудачной: не говоря ни слова, Амелия встала и вышла за дверь.
– Арман! – укоризненно сказала тетушка Клементина. Но тут же обо всем забыла, стоило ему улыбнуться. Она обожала Армана – этот отчаянный повеса напоминал ей кавалеров времен молодости, а то, что он постоянно рисковал своей жизнью, только прибавляло ему привлекательности. Она ограничилась тем, что потрепала его по щеке, когда он подошел, чтобы поцеловать ей руку.
– Я привез вам письмо, – шепнул Арман Терезе, когда Анриетта отошла.
Она взяла конверт, узнала почерк Оливье и просияла.
– Не обращайте на нее внимания, – сказала Тереза, указывая глазами на дверь, в которую вышла Амелия. – Она просто неотесанная немецкая глупышка.
Арман был несогласен, но, зная женщин, предпочел свое мнение оставить при себе. Его мучило, что он обидел Амелию – или, во всяком случае, сказал что-то, что она сочла обидным; и он отправился искать ее, чтобы просить прощения.
Он нашел ее в гостиной, где находился стол с шахматами и на стене висел женский портрет.
– Если я чем-то задел вас, сударыня, – неловко начал Арман, – я искренне молю вас о прощении.
Он натолкнулся на ее безразличный взгляд, как на стену, и остановился.
– Наверное, я должна поблагодарить вас за прекрасные письма, – сказала Амелия.
– Я не писал вам писем, сударыня, – поспешно проговорил он.
– Я видела у маркиза письма от виконта и от вас. Те, которые получала я, написаны вашим почерком. – Она распрямилась и посмотрела Арману прямо в глаза. – Наверное, с моей стороны было опрометчиво приезжать сюда без предупреждения. Передайте вашему другу Оливье, что я не считаю ни себя, ни его связанными каким-либо словом или обязательствами.
Арман хотел протестовать, лгать, уверять ее, что она не права, что она все не так поняла, что Оливье ее любит и жизнь отдаст за нее. Этого требовало его воспитание, которое предписывало защищать женщину от всего, что могло ее задеть, в том числе и от нелицеприятной правды; этого требовал его опыт общения с прекрасным полом, этого требовала его преданность другу. Он начал говорить – но Амелия просто не пожелала слушать. Она смерила его взглядом, полным королевского презрения, и ушла.
Он почувствовал, что растерялся. Это случалось не часто, и совсем редко – когда он имел дело с женщинами. В конце концов, все складывалось хорошо – она больше не считала себя связанной с Оливье, она была свободна, и он мог открыто за ней приударить, потому что она ему нравилась. Но он сейчас же понял, что теперь ее ничто не удерживало в замке, что она могла вернуться в свою страну, и в этом случае он уже ее не увидит. Встревожившись, он поднялся к маркизу.
– Кажется, я совершил ошибку, – проговорил он и вслед за этим пересказал хозяину замка разговор, который только что был у него с Амелией.
Выслушав его, маркиз вздохнул.
– Не мне ее судить, если она захочет покинуть замок, – сказал он. – И, разумеется, я не собираюсь ее удерживать.
Сердясь на себя за то, что этот недалекий садовник (как его именовал про себя Арман) заранее угадал его намерение, молодой человек все же поставил маркизу на вид, что на дорогах неспокойно, что если Амелия отвергает всякие обязательства, Оливье может с ней не согласиться, что воля родителей – такая вещь, с которой надо считаться, и вообще… Он наговорил бы невесть сколько глупостей, но тут прибежал встревоженный Лоран и сказал, что только что в замке появился раненый, и этот раненый – виконт де Вильморен.
Все заметались. Маркиз послал за доктором – единственным, которому можно было доверять. Терезе сделалось дурно, и Клементина стала приводить ее в чувство. Анриетта с Розой стали готовить корпию для перевязки. Амелия вызвалась им помогать, но с непривычки это плохо у нее получалось, и Тереза, придя в себя, вызвалась ее заменить. Доктор явился только через несколько часов, когда раненый потерял много крови. Впрочем, по словам эскулапа, который наконец вытащил пулю, самое страшное раненому не грозило.