Девушка, конечно, согласна с Пашей:
— Вот хоть нашелся человек, поучит тебя, как с цветами нужно...
Парень смутился, сунул нос в букет, будто надо понюхать. Сразу нашел розетку о пяти лепестках. Отдал девушке:
— На, съешь свое счастье.
Оба позабыли про Пашу.
Вагон теперь полон, и все будто знакомы, родня друг дружке. Спят. Судачат. Забивают «козла». Ночной рабочий поезд. Паша поглядывает на своих соседей по вагону и светлеет лицом. Даже улыбается чему-то. Встает, идет в тамбур.
Двое парней старательно царапают ключами по стеклу двери. На стекле написано: «Дверь открывается автоматически». Это было написано. Теперь, благодаря усердию парней, получилось: «верь рыгается ароматически».
— Молодцы, — говорит Паша, — изобретатели, Кирилл и Мефодий...
Парни блудливо подаются в вагон. Дверь автоматически въезжает в стенку. Францев выходит.
Он ступает по спрыснутому дождиком гравию. Ночь вся прозрачная, пахнет сосной и сиренью, и теплым парным дождем.
Францев заходит в дом. Окон в доме много, свет есть только в двух, на втором этаже.
— Здравствуй, мама, — говорит Павел, открыв дверь в комнату с фотографиями и похвальными грамотами на стене.
— Здравствуй, сыночек.
— Я к тебе на воскресенье. С понедельника нам, наверно, по полторы смены придется стоять. Месячный план горит.
— Может быть, хватит тебе уже всех этих планов, а, Пашенька? — Женщина поднялась из-за стола. На столе у нее стопа тетрадей. Женщина в очках. Учительница.
— Ты что это, мама, сочинения проверяешь? Что там нынешнее поколение пишет?
— Сейчас я тебе, Пашенька, голубцы разогрею.
— Ты меня прости, мама, я ничего не привез, прямо со смены — в электричку... Так вышло.
— Ох уж эти мне смены! Теперь у тебя и трудового стажа больше чем достаточно. Почему ты в институт на очное не подаешь?
Паша берет со стола тетрадку, читает вслух:
«Мой любимый литературный герой. Моим любимым литературным героем является герой романа Н. Островского «Как закалялась сталь» Павел Корчагин»...
— Это Коли Букатина сочинение, — говорит мать, — всё верно написано и грамотно, безусловная пятерка. Первый кандидат на медаль. А вообще-то разболтались ребятишки. Не хотят учиться. Всё равно на производство идти.
— Ну а хоть кто-нибудь что-нибудь интересное написал?
— Видишь, Пашенька, это же школа, я же им материал даю по программе.
— Я, мама, хочу в этом году на первенстве города Широкова победить, олимпийского чемпиона.
— Это что же, значит, опять будешь на своих лодках болтаться? А я-то думала, ты мне с огородом поможешь, со мной будешь жить, дома.
— Я ходил, мама, в среду, отмечался в очереди за холодильником. Теперь уже скоро я его тебе привезу.
— Да не нужен мне твой холодильник... Ой, про голубцы-то я и позабыла совсем.
Общежитие. В окно видна Невка. Вода притихла: ночь перевалила за середину. Бригада Пушкаря в своей комнате. Время спать. Только бригадир еще сидит за столом, а все по кроватям.
— ..Я его беру, — бригадир рассказывает, — а он мне, значит, что-то такое по-английски... Я ему: «Ладно, ладно, ты мне хоть что говори, а по-нашему ты фарцовщик. Продавал свое барахло, давай-ка теперь пройдем со мной...»
— ...А я тут иду по Невскому, — Володя Рубин приподнялся на локте, — красную повязочку спрятал в карман, думаю, что́ я, в пионерском отряде, и так разберемся, если что... Иду мимо кафе «Север», там очередь стоит, как всегда. Все хорошего хотят... Я тоже не прочь. Только встал...
— А вот почему, почему это так? — Севочка Лакшин скинул с себя одеяло. — Почему вот сейчас белые ночи, а мы все спим, и весь город спит? Почему люди не веселятся? Почему в кафе мороженое съесть нужно в очереди стоять?
— Вот Францеву заместитель нашелся: почему да почему. — Олег Холодов ворчит. — А Францев что, совсем с завода собрался уходить?
— Что он может без завода? — Пушкарь уже на койке сидит, брюки стягивает. — Завод ему всё дал. Заработок он имеет? Имеет. Специальность получил? Получил. Спортом занимается? Занимается. Почет ему нужен? Почет есть. Образования хочет? Так он на курсы иностранных языков поступил. Пожалуйста...
— Ему мы нужней всего. Токарюги. — Севочка Лакшин лежит носом в потолок. Сладко щурится. Сонный уже.
— Я вам тут одно место прочитаю... — Олег Холодов долго добывает из тумбочки толстую тетрадь в клеенчатых корочках. — Вот. Я Михаила Пришвина читал, у него одно место выписал, меня заинтересовало... «...Принудительная сила общественного труда требует от рабочего личного поведения, и тем самым каждому предоставляется выход в царство свободы».
— Ну, это ты загибаешь... — Пушкарь недоволен. — Что он, этот Пришвин, думал, что писал: «принудительная сила»? Кто тебя принуждает?
— Это у Пашки такая книга была: Михаил Пришвин. — Севочка встрепенулся. — Я не читал, а только смотрел. Он это место и подчеркнул, я помню...
Холодов обиделся, спрятал тетрадку в тумбу:
— Я Пришвина читал, когда еще в ремесленное училище поступал, я из Луги приехал в город, с собой всего три книжки и привез...
— ...Так вот, значит, стал я в очередь, — Володя Рубин всё о своем. — Стою. Только подошел к двери, швейцар ее на задвижку. Всё. Время кончилось. Я повязку сразу надел на рукав, стучусь к нему: «Давай-ка открывай, мы дружинники». Он, конечно, открывает, а те, что за мной, подняли хай...
— И применили к тебе принудительную силу. И ты не попал в царство свободы. Ариведерчи, как бы сказал наш итальянец Паха Францев. Всё! Давайте кимарить. — Севочка натянул на себя простыню до самых кудрей.
Все спали, когда явился Францев. И весь город спал, потому что воскресенье. Павел прошел пешком от Финляндского вокзала до общежития. Он постоял на мосту и поглядел на невскую воду, как она заплескалась под первым, туманным и мягким лучом солнца.
Вахтерша дремала на своем стуле. Она не услышала Павла. Он очень осторожно снимал ботинки, чтобы не разбудить свою бригаду.
К открытию бригада Пушкаря явилась в Эрмитаж. Ее привел сюда Паша Францев. Он уверенно встал в очередь за билетами, пошел первым через контроль и дальше, с выражением верховодства и всезнания.
Рулевой Оля тоже пришла вместе с бригадой.
...Возле одной из эрмитажных колонн сидит на раскладном стуле девушка. Перед ней мольбертик. Она рисует интерьер Эрмитажа.
Павел остановился за спиной у девушки. Бригада пошла дальше, только Оля оглянулась на Павла. Францев намеренно не заметил этого взгляда, свободно и легко, так, чтобы всем было слышно, обратился к художнице:
— Что это у вас, задание такое — рисовать или так, для себя?
Художница красивая. Она не удостоила Павла особенным вниманием.
— Академическое задание по графике.
— А вы что, в Академии художеств? — Паша мнется. Вопросы, которые он задает девушке, не очень-то нравятся ему. Но других вопросов не придумать.
— Раз уж пришли в Эрмитаж, — говорит девушка, — так хоть смотрите картины. И не мешайте работать.
— А вы будете здесь весь день рисовать? — Павел даже морщится, так стыдно ему говорить это. Он начал разговор, чтобы похвастаться перед бригадой и особенно перед Олей непринужденностью своих манер и равноправным положением в Эрмитаже. А теперь нельзя просто так отойти. К тому же девушка хороша, Павлу очень нравится, как она нарисовала колонны,
— Идем, Францев! — Это ребята кличут издалека, с лестницы.
...Вот они движутся все вместе по залам Эрмитажа. Поглядывают на картины. Остановились подле Адама и Евы. Подмигнули друг другу. Оле это неинтересно.
Олег Холодов с ней рядышком норовит.
— Вот, ребятишки, такую бы жену, как там внизу, к которой Пашка приставал. — Это Севочка Лакшин мечтает. — Она бы меня рисовала, а я бы ей позировал.
— Ага. А зарплату бы вам Пушкин платил. — У Пушкаря, как всегда, трезвый взгляд на вещи.
Францев ведет бригаду рысисто из зала в зал. Он знает, что́ здесь нужно смотреть первым долгом, а что — походя.
— Сейчас пойдем на третий этаж. Там современное искусство Запада. Гоген и Ван-Гог.
...Рафинированный ценитель искусства, несколько апоплексический, восторженный и в то же время размеренно скупой в движениях ленинградец разглядывает пасторали Ватто. Он поворачивается на слова Францева:
— Я прошу прощения, молодые люди. Э-э-э... Ван-Гог жил в основном, главным образом, в предшествующем веке.
— Не имеет значения, — говорит Паша Францев, — он более современный, чем многие наши нынешние...
— Ну-с, если угодно... — Ценитель пожимает плечами.
Олег Холодов всё же отбился от магистрального хода бригады. И Олю увлек. Они стоят у часов с павлином. Оля всему рада подивиться.
— Вот смотри, — говорит она, — тогда ни станков не было, ничего, всё вручную, а какие красивые вещи делали. Вашему бы цеху такой заказ не выполнить...
— А Пашка сегодня не ночевал в общежитии, — говорит Холодов. — Только утром пришел... Давай лучше здесь походим. Он всё на третий этаж тянет, будто больше всех понимает. Я еще когда в ремесленном учился, карикатуры в стенгазету рисовал.
— Ой, что ты, надо всем вместе держаться! Когда много народу, каждый хоть что-нибудь скажет. Так интереснее, чем просто ходить и глазеть.
Францев уже ведет бригаду по третьему этажу. — Вот это, значит, Пикассо. Он голубя мира нарисовал... Великий художник.
— А чего тут великого-то? — Пушкарь сомневается. Он смотрит на картину, исполненную в манере кубизма. — Я бы таких красоток тоже мог намалевать, если бы время свободное было.
Бригада Пушкаря входит в зал, где развешаны полотна Матисса. Токари не прочь посмеяться над такой живописью, но безотчетно все притихли, потому что в зале действует непонятная и властная сила цвета.
Бригада молчит, одна Оля решается вслух сказать:
— А мне нравится. Смотрите, какой у него пиджак красный. Кажется, даже загореться может.