В это время Володя Рубин пристально и близко разглядывает Ренуаровы картины.
— Ну пошли, пошли дальше. — Францев всё куда-то торопится.
Дега́ нравится всем.
«Вечная весна», «Поэт и муза» Родена — эта тоже по душе токарям.
В раме большого окна — Дворцовая площадь. Можно отвернуться от полотен Гогена и смотреть в окно, и это тоже искусство.
Искусство действует на ребят. Они стали задумчивы, разбрелись по залам, не торопятся.
— Мне надо на тренировку, — Францев смотрит на часы, — иначе лодку займут до вечера. Вы тут теперь сами найдете выход.
— Ой, и мне тоже надо в гребной клуб! Ты на мотоцикле поедешь? — Оля смотрит на Францева просительно, будто даже с мольбой.
— На трамвайчике я. Адью!
Он бежит по эрмитажным залам, не глядит на сокровища мирового искусства.
Художница сидит на прежнем месте. Рисует.
— Вы же, наверное, устали так много рисовать... — Паша робеет.
— А, это опять вы...
— Вы когда из Эрмитажа уходите?
— Да... я и сама не знаю. Нужно обязательно завтра сдать, а то зачета не получу.
— Так у вас же всё готово.
— А... Вот то-то и есть, что не готово.
— У меня тренировка, я академической греблей занимаюсь. Хотя вообще-то могу одну тренировку и пропустить. Или ночью потренироваться. Ночи всё равно белые. Вы когда-нибудь сидели в академической лодке?
— Не-ет. Я по уши сижу в академической задолженности. Истматчик на меня зуб имеет...
— А какой у вас любимый художник?
— Для меня важнее всего в искусстве чистый, локальный, насыщенный цвет. — Девушка не глядит на Пашу. Она говорит о высоком, об искусстве. — Я не люблю в живописи мазню: полутона, полутени... Цельный цвет... Как у Матисса. Впрочем, вам это всё непонятно...
— Почему? Я тоже Матисса люблю. И вот ребят привел... Конечно, живопись сразу не раскусишь... Вот вам бы с нашей бригадой по Эрмитажу пройти. Всё объяснить. Мы ведь простые ребята... — Паша начинает лукавить... — Токарюги... А еще лучше бы ночью на спунинге покататься. Давайте? Я вам весь Ленинград покажу.
— О! Заманчиво. Только — я не люблю всяких рискованных предприятий. Я, знаете, человек организованный... — Девушка сдвигает брови и с видимым усилием что-то поправляет на своем рисунке. — Спунинг? Это что-нибудь вроде спиннинга? Рыбку ловить?
— Это лодка академическая. Не гоночная, а так, для учебы. Я за вами зайду сюда к шести часам. Потренируюсь сейчас и зайду. Договорились?
Ответа, согласия Павел не ждет. Убегает.
Олимпийский чемпион Широков тренируется на воде. Скиф-одиночка идет по Крестовке, режет надвое гладкую речку. Следом осторожно движется катер. Тренер командует в рупор:
— Рома, дорабатывай корпусом! И с подъездом спешишь.
...Из тесной Крестовки выгребли на большую воду. Там дожидается Широкова парень в одиночке.
Тренер командует:
— Сейчас пойдем до водораздела. Работай на очень спокойном подъезде. Акцентируй замедленный подъезд. Без старта пойдем. Давай...
Парень тоже зашевелил веслами. Подстроился к широковской лодке. Это Паша Францев. Гребет вровень с чемпионом.
Широков не глядит по сторонам. Руки его, плечи, корпус — всё работает, как маховик машины. Однако скосил глаз на соседнюю лодку... Чуть наддал. Ушел вперед от Паши Францева.
Паша прибавил. Опять вровень с чемпионом... Даже опередил.
Чемпион не вытерпел.
Пошла гонка.
— Эй, одиночка! Отвалите в сторону! — Это тренер кричит Францеву. — Вы срываете план тренировки.
Паша всё впереди чемпиона. Он частит веслами изо всех сил. Широков гонит лодку. Сейчас он достанет парня. Сейчас... Паша бросает весла. Он уходит из гонки победителем...
Катер сравнялся с его лодкой.
— Вот взять бы тебя сейчас и опрокинуть к чертовой бабушке. — Тренер грозит кулаком Паше. —Тоже мне нашелся Маккензи... Молотишь веслами без толку. Ведь гребок не заканчиваешь. Вальки тянешь себе на пуп. Выше их нужно вести, выше! И на сляйде егозишь... А вообще можешь гресть…
Павел Францев взбегает по ступенькам эрмитажного подъезда, переминается, страдает в длинной очереди за билетом. Опередить, перегнать тут никого нельзя. Зато с билетом в руках он быстро опережает приверженцев искусства.
Девушки нет на прежнем месте. Только беломраморчая античность. Францев рыскает, ищет. Не могла эта девушка уйти без него. Он очень торопится, в нем бьется победительная телесная радость после весел, после Крестовки и Невки, после победы над олимпийским чемпионом Широковым.
Но художница ушла. На самом деле, почему бы ей не уйти?
Францев останавливается перед античной богиней Дианой и тупо глядит на нее. Он говорит Диане:
— Вот тебе тут просто стоять. А меня обманули. Ты-то вся каменная, а я нет.
Диана смотрит вдаль белыми выпуклыми глазами.
Францев постучал костяшками пальцев по ее полированной голени.
Тотчас явилась служительница музея:
— Молодой человек, уберите руки! Это же античная скульптура. Ей от роду три тысячи лет. Некрасиво...
— А, все они одинаковые, — говорит Францев, — что три тысячи лет назад, что сегодня... Души в них нет. В женщинах...
Он понуро бредет по Эрмитажу. Губы у него шевелятся. Какие-то плохие слова произносит Францев.
Но вдруг он видит девушку. Художницу. Она сидит подле большого окна, а за окном зимний садик, а на стене полотна древних итальянцев: торжественный мрак фона и властительная, спелая обильность нагого человеческого тела.
Францев вначале видит только девушку и замирает даже от радости, но тотчас замечает, что парень возле нее — стоит не ради итальянской живописи.
Паша тихо движется к девушке, а сам глядит на картины. Вот уже ему слышен разговор девушки с парнем...
У парня пиджак разрезан на правом бедре и на левом.
— Вы верите в любовь с первого взгляда? — говорит парень.
— Вы себя имеете в виду?
— Какое это имеет значение: я или не я? Любовь — это абстрактное понятие... Вы не были еще в ресторане «Нарва»? Очень современное заведение.
Францев в два шага покрывает расстояние от итальянского искусства до художницы. Лицо его серьезно. Он не замечает парня. Он говорит дэвушке:
— Ну пойдем же. Я тебя внизу искал. Пойдем. — Он глядит на нее прямо и строго. Протянул ей руку. Она еще не решилась. А времени уже нет колебаться. Потому что рука — вот она, подана. Девушка кладет свою ладонь на Пашину руку и подымается с раскладного сиденья.
Парень, сторонник любви с первого взгляда, шаркает подошвами. Он перенес свое внимание на Тициана.
Францев ведет девушку за руку к выходу. Он закинул себе на плечо ремень ее ящика-мольбертика. Несет также раскладной стул. Девушка еще как бы упирается. Ее никто не водил вот так за руку, не спросив. Но столь велика определенность Пашиной руки и походки и взгляда, что противиться этому нельзя.
Паша дружески похлопал Диану по голой голени.
— Ничего, старушка, не горюй, три тысячи лет — это тоже неплохой возраст.
...У подъезда Эрмитажа стоит Пашин мотоцикл.
— Вот мое ландо. Меня зовут Павел Францев. Токарь седьмого разряда. Член бригады коммунистического труда Германа Пушкаря. Вам достаточно этих титулов?
— Вполне. С гаком.
— Сегодня я победил в гонке олимпийского чемпиона Романа Широкова.
— О-о-о! Широков... Он к нам в Академию приходил, Скандиевскому позировал. Скандиевский его портрет писал.
— Еще видно будет, что за экстра... На Хенлейской регате он бросил весла, этот корифей...
Францев завел мотор. Мольбертик на ремешке так и не снял с плеча. Приглашает девушку:
— Садитесь. Как вас зовут?
Тарахтит мотоцикл своими двумя цилиндрами.
— Майя... Только я не знаю, как ехать на вашей таратайке. Нужно было брюки надеть...
— Ничего. Я быстро поеду…
Ходко шуршит колесами красный мотоцикл вдоль Невы. Девушка близко прислонилась к спине Паши Францева. Дворцовый мост... Академия художеств...
Паша похаживает в скверике. Ждет.
Опять они едут. Теперь уже с ними нет мольберта и стульчика. Майя надела голубые брючки и черный свитер...
У входа в гребной клуб они видят Широкова. На Пашу Францева Широков не посмотрел, а девушку заметил. Сел в свою «Волгу». Покатил.
— ...Василий Ильич, я спунинг возьму, — говорит Францев боцману. — Вы меня не дожидайтесь, Я когда приду, лодку поставлю и эллинг запру. Ключ у меня есть.
— Запрешь-то ты запрешь, а только как завтра утречком к станку станешь? Ведь тренировался уже. Развлекался бы лучше, или с барышней в молодежное кафе сходил.
— Так я же не один, Василий Ильич...
Боцман выходит из эллинга, видит Майю.
— Ага. Ну-ну. На спунинге — это самое милое дело... Всё-таки лодка... вода... Нужно ей отдать справедливость... Придешь, керосинчиком не забудь обтереть...
Вода черная, по ней плавают большие лунные плошки. Вода будто взбегает на берега и там светлеет. Всё белесо и зыбко. Дома на набережной, кажется, подступили вплотную к Неве.
Пыхает паро́м, подает признаки жизни крейсер «Аврора».
Слышно, как шаркают по набережной полуночники.
По Летнему саду свист: сторожа изгоняют тех, кому было мало для своей любви целого дня.
Черные, как пистолетные дула, нацелены в небо минареты мечети на Петроградской стороне.
Паша Францев чуть-чуть подгребает веслами. В корме сидит, держит постромки руля Майя.
— Чувствуете? — говорит Паша. — Вроде даже вода вздрагивает. Это наш завод. Я здесь работаю. А вон там наше общежитие. Вся наша бригада в одной комнате живет. Хорошие ребята. Только какие-то покорные. Привыкли, как скажут, так и жить. Вот в первой декаде заготовок не было, а сейчас накачку дали, штурмовать будем. Нужно план дожимать, чтобы сто четыре процента.
— Вы совсем как в романах Кочетова, — говорит Майя, — даже в лодке на производственные темы разговариваете.
— Это — академическая лодка. В ней целоваться нельзя, сразу перевернешься.