Первыми оторвались от сатиры юноши с хохолками. Глядят на девушку восхищенно и немо. Близорукий полковник безотчетно сделал шаг к идущей девушке. Счетный работник раздвоил внимание: и сатиру нужно усвоить, и этот звук каблуков... Парень в ковбойке подмигнул парню в комбинезоне. Интеллигент повернулся к девушке медленно и откровенно. Молодые специалисты занервничали.
Женщины тоже стоят у витрины. Они теперь усерднее читают обличительные тексты. Красивая девушка поравнялась с ними. Они громче хмыкают и понимающе взглядывают друг на друга.
Тук-тук-тук... Нет девушки. Ушла.
В общежитии идет крупный мужской разговор. Все сидят по своим кроватям. В комнате всего-то два стула да табуретка. Оля села к Олегу Холодову. Куда же ей еще сесть?
— Меня в тот раз, когда ты завел заварушку со сверхурочной работой, предупреждали в парткоме... — Речь держит Пушкарь. — Тогда еще сказали, что Францева укоротить надо. А теперь звание коммунистического труда снимут. Это же на весь город позор, это же... Вкалывали целый квартал, как звери. И по производству, и с морально-бытовой стороны, и все учимся... На городскую Доску почета должны были занести... А теперь всем из-за одного страдать...
— Я не считаю себя виноватым, — медленно говорит Францев. — Меня повесили на доску не за то, что выпил... Я не позволю мне руки выкручивать.
— Но в этом плане был изъян, — грустно произносит Севочка, — не усидел на льве Касьян.
Никто не смеется этим стишкам.
— Снимайте с меня всякие там звания! Хватайте! Вывешивайте на стенку!
— Чего ты вопишь, как пацан? Не о тебе забота, о ребятах, о всей бригаде. — Пушкарь вроде сбавил тон.
— Все мы, любой бы из нас выпить не отказался, если, конечно, условия есть. Если хата подходящая и всё такое... Чтобы все свои. Ну вот, допустим, я женюсь, или еще что, вот первенство города выиграем, можем же мы?.. — Это Володя Рубин.
— У Михаила Пришвина есть такое высказывание. — Олег Холодов читает по своей тетрадке: — «Воздух от сжатия становится твердым, а человек от самоограничения — свободным».
— Вот и давайте. Валяйте, затвердевайте. Меня не в кокиль отливали. Я не поковка — человек. Не на станке меня делали... И не рубанком строгали... И мораль для меня — это не то, что на табличках написано... Ах, бригада комтруда, ах, какие мы правильные... Ах, план перевыполнили... А деталям на складе валяться?
— Ну, это, знаешь, не тема для дискуссии. — Пушкарь опять ярится.
— Ах, не тема? Чтобы всё шито-крыто...
— А чего тут говорить? Напился? Напился. — Это Севочка. — Все вместе принимали обязательство не пить? Принимали. Не пили? Не пили. Почему одному можно, а всем нельзя?
— Вот я и говорю... — Это Володя Рубин. — Давайте я сбегаю...
— Да подожди ты об этом. — Пушкарь перебил. — Не об водке речь идет. Почему ты, Францев, не хочешь жить, как все? Мы к тебе с открытой душой, а тебе итальянского языку подавай... В Эрмитаж все вместе пошли, так ты за первой же бабой увязался...
— Ты думай, Пушкарь!.. Я тебе не позволю... Я никому не позволю... Чтобы всякий лез нечистыми руками... Что ты понимаешь в этом?.. Может, ты свои чувства потратил на баб, и все они для тебя, эти бабы, как коленчатые валы... Что ты понимаешь?.. Ладно. Хватит. Как-нибудь проживу без вашей коллективной морали. На моем станке пусть пока Петька Рассказов работает. Больше никого не пускайте. Хороший станок. Вмиг заделают...
— А ты что, Паша, уже не будешь на нашем заводе работать? — Оля беспомощно так огляделась. — А как же ты будешь? Ой, мальчики, ведь это я во всем виновата. Я ему сказала, что художница с Широковым уехала на машине, он и напился с горя. Она, может, и не хотела ехать...
— Ты что-то зарулилась, подружка, не на свою воду гребешь... Только и не хватало еще об этом на бригадном собрании распространяться. — Паша хоть презрительно говорит, но морщится, заметно, больно ему.
— По-моему, мы не имеем права выпустить Павла из-под нашего влияния. — Олег Холодов говорит, будто клюкву жует. — Он не сразу, но постепенно может перевоспитаться и стать человеком... Ну, а если уж решил уйти.... — Похоже, такой вариант по душе Холодову.
— Да не бойся, ты, суслик, уйду…
Нет в комнате Паши Францева. Бригада пригорюнилась.
— Ну как же вы могли его отпустить? — Оля чуть не плачет.
— Вернется. — Пушкарь убежден.
— На солнце есть протуберанцы. Ушел от нас товарищ Францев. — Это Севочка.
На старте стоят академические лодки-четверки. Рулевые держатся за чалки. Чалки закреплены на быках моста. Судья-стартер на мосту.
Очень волнуется Оля. На судью глядит и на свою команду. Вожжи от руля держит, чалку держит, все шнуры перепутались. Оля не видит. Ей бы команду не пропустить.
Судья гудит в рупор:
— Первая вода, сдайте назад! Третья вода, подравняйсь с соседом! Пригото-о-ви-иться! Внимание! — Занесли весла гребцы... — Ма-арш!
Взбеленилась вода под веслами. Загомонили рулевые:
— Оп-па! Оп-па!
— Хоп-па! — Оля рычит в рупор хриплым, страшным голосом.
Лодка рванулась так сильно, что руль, привязанный к чалке, слетел с петелек, взмыл выше моста.
И пошла лодка под мощными веслами, без руля, вкось, в берег.
Унесся мимо гвалт рулевых и белые махи весел...
— Ба́ковые! — плачет Оля. — Ба́ковые! Сильнее гребок!
А что могут сделать баковые? Невка поворачивает влево, а руля нет...
Команда не видит, не ведает, что случилось. Команда рубит веслами воду. Пусть рулевой следит за дистанцией...
Оля пробует рулить ладошкой. А лодка в берег, в берег заворачивает... Оля садится спиной к команде, опускает в воду ногу вместо руля. Туфельку смыло...
Въехали в берег. Гребцы очнулись от азарта. Отчаянно глядят вслед уходящим лодкам.
— Старт берем, старт! — кричит Оля. — Первый номер, толкнись веслом.
На первом номере Олег Холодов.
— У, японский городовой, — рычит первый номер, — куда смотрела, дура? У-у-у! — Слезы в его голосе.
Взяли старт.
...Уже на переделе Олин голос:
— Хрруп-пу! Хрруп-пу!
Догнали лодочный ряд.
И опять лодку вкось повело.
На гонку смотрит с берега Паша Францев. Вот он кинулся лётом вперед. Опередил лодки. Выскочил на бон. Там парнишка в байдарке притулился к плоту.
Паша выхватил у парнишки весло. Тот не ждал. Сразу перевернулся.
— Хрруп-пу! — Оля задает своей команде такт. — Ба́ковые, нажимай! Баковые!
Францев плывет с веслом наперерез своей бригаде.
— Олька! — кричит он. — Весло хватай! Весло!
Схватила. Правит.
Лодка прямо идет. Сейчас всех догонит. Олин голос уже не различить в общем гвалте рулевых...
Одну лодку обошли, еще одну... Времени нет. Финиш. Третье место.
Одиночки идут. Поглядеть на них сверху, как утята-хлопунцы бегут по воде, быстро-быстро шлепают крыльями. Силы много, а не взлететь.
Широков уже впереди.
Частит, торопится, нетверд в лодке Францев. Бежит вровень с ним по берегу бригада Пушкаря.
— Да-вай, Паша. Да-вай! Да-вай!
Красиво, плавно и мощно уходит всё дальше чемпион. Он первый на финише.
Вечером Олег и Оля пришли в кино.
Во всю квадратуру экрана раскинуто некое кафе. Или же некий ресторан. Некто толстый — за стойкой бара. Бармен. Некто худощавый и несчастный — по сю сторону стойки. На эстраде танцпрограмма, ревю, неприличное в пределах дозволенного кинопрокатом. Олег смотрит на экран. Оля смотрит на экран. Олегова рука ползет во тьме к Олиной руке. Доползла и накрыла сверху. И замерла. Некто на экране в неизбывной своей тоске хлопнул рюмку коньяку.
Олег и Оля глаз не сводят с кинофильма. Олег сжал пальцы. Оля ничего, не против. Еще сильнее сжал. Сграбастал.
Оля вдруг потянулась к Олегову уху и зашептала:
— Ты на меня сегодня в лодке так кричал. Такие слова говорил! С первого номера тебе не достать было, а если бы на четвертом сидел, так, наверное, веслом бы меня ударил. Я и не знала, что в тебе такое есть. Я думала, ты тихий.
По экрану бежит автомобиль, похожий на морскую свинку. Очень быстро сворачивает за угол, оставляет по себе дырявый ком дыма и очень громкий треск. На экране ночь. Человек в плаще выдвигается из-под ниши в свет фонаря и сумрачно смотрит вслед автомобилю.
Олег Холодов тоже смотрит вслед автомобилю. Он прижал Олину руку к своему боку и шепчет:
— Это потому, что я тебя люблю.
Паша Францев едет на мотоцикле по ночному Приморскому шоссе. Он приторочил на багажник холодильник «Ленинград». Очень трудно ему ехать с таким непомерным для маленькой машинки грузом.
На повертке в Солнечном Пашу остановил автоинспектор:
— И мотоцикл гробите, и холодильник страдает, хотя бы деньги пожалели, что уплочены за эту бандуру. Охота на транспорте сэкономить, а наши нервы тоже не застрахованы. Вот я вас пущу на трассу с негабаритным грузом, а сам буду тут с ноги на ногу переступать. Это всё равно что жену с приятелем в Сочи на отпуск отправить...
— Товарищ лейтенант, так я же со своим мотоциклом в законном браке. Я за него ручаюсь. Он у меня что хочешь вывезет...
Францев приобнял холодильник, несет его по говорливой лесенке на второй этаж, в материнскую комнату.
— Пашенька, — радостно, но в то же время и жалостно приговаривает мать, — ты сам здесь живи. Что же я буду одна-то прохлаждаться около холодильника?
— Мама, давай испытаем холодильник, я сейчас сбегаю за бутылкой вина, мы вино остудим.
— Тебе же пить нельзя, ты же в коммунистической бригаде.
— Я, наверно, уйду с завода.
— Ну и слава богу! Тебе учиться надо. Образование получить.
— Да нет же, мать, я не про то.
— А про что же?
— Я сбегаю за бутылкой...
Идет совещание районного актива. На сцене трибуна и президиум: три ряда стульев за столом. Председательствующий объявляет: