— От кого? Право, не знаю; только не от невесты.
— У него была невеста?
— Да. Инна Карстен. Только на конвертах, которые так пахли, были выдавлены буквы «А» и «Д».
Агент задумался. Он сразу потерял охоту продолжать беседу, простился с экономкой и ушел.
Он взял извозчика и поехал в один из лучших парфюмерных магазинов города. Там он подал продавщице листочек шелковой бумаги и попросил ее определить, какими духами эта бумажка надушена.
Продавщица долго нюхала бумажку, потом дала ее понюхать другой продавщице и, наконец, уверенно сказала:
— Это духи «Беттерфлэй», из лаборатории доктора Фрика.
— Могу я у вас получить флакон этих духов?
— К сожалению, нет. Доктор Фрик не продает свои изделия торговцам.
— Благодарю вас!
Агент раскланялся и отправился прямо к доктору Фрику.
— Могу я видеть доктора Фрика? — спросил он у одного из служащих.
— Доктор у себя в кабинете. Как прикажете о вас доложить?
Агент отдал свою карточку. Через несколько секунд он сидел в кабинете доктора Фрика.
— У меня к вам, доктор, есть небольшая просьба, — начал он.
— Я к вашим услугам, — любезно отозвался доктор.
— Вы изготовляете особые духи: «Беттерфлэй»…
— Да. Но… — доктор в недоумении смотрел на агента сыскной полиции, который вдруг заинтересовался духами.
— Вас удивляет, что я спрашиваю вас об этих духах? — сказал агент, угадав мысли доктора. — Дело в том, что я сейчас веду одно расследование, в котором единственной путеводной нитью могут служит ваши духи.
— Что же я могу для вас сделать?
— Я попросил бы вас, по возможности, указать мне, кто у вас постоянно берет эти духи.
— Это нетрудно, — сказал доктор, нажимая кнопку звонка. — Духи «Беттерфлэй» обходятся довольно дорого, их покупают немногие любители. Они почтя все принадлежат к числу моих постоянных покупателей. Сейчас, я велю дать вам книгу, в которой записаны все эти покупатели.
Через несколько минут книга лежала перед агентом и он немедленно в нее углубился.
Под буквой «Д» он сразу нашел имя, которое подходило под инициалы таинственных писем: «Баронесса Анна фон Дризе». Там же был обозначен адрес баронессы. У других покупателей буквы не совпадали с инициалами писем.
Агент записал адрес баронессы, поблагодарил доктора и отправился к ней.
По пути он заехал в полицейское управление и взял с собой полицейского офицера.
Теперь он ясно представлял себе ход дела.
Вулков хотел жениться… об этом узнала баронесса… она забросала его письмами… потом приехала к нему сама… объяснение… выстрел… в камине сжигаются письма…
К баронессе агент вошел один. Полицейский остался на улице.
На вопрос, дома ли баронесса, важный лакей ответил, что баронесса дома, но нездорова и никого не принимает.
Агент достал свою карточку и велел передать баронессе, что ему необходимо ее видеть по неотложному делу.
Через несколько минут баронесса его приняла. Это была красивая, стройная женщина с бледным лицом, на котором темными пятнами резко выделялись огромные глаза.
Баронесса вошла в приемную и молча остановилась у дверей. С ней в комнату ворвался пряный запах «Беттерфлэй».
Агент почтительно поклонился и заговорил, не спуская глаз с лица баронессы:
— Простите, баронесса, но я должен был вас видеть. Мне нужно передать вам очень важное поручение от моего друга, фабриканта Вулкова…
При этих словах баронесса покачнулась, еще шире раскрыла глаза, протянула перед собой руки и сдавленным голосом побормотала:
— Нет… нет… эго невозможно…
— Почему невозможно? — с искусственным спокойствием спросил агент. — Почему Вулков не мог поручить мне поехать к вам?
— Потому что… он… я ничего не понимаю…
Баронесса несколько пришла в себя, но все-таки глядела на своего странного посетителя с крайним изумлением. Агент спокойно продолжал:
— Ведь, насколько я знаю, Вулков — ваш хороший знакомый. По крайней мере, вы были с ним очень дружны до его помолвки с Инной Карстен?
— Да… да… но… я поссорилась с ним…
При этих словах баронесса опустилась в кресло и отвернулась от агента. Он сделал к ней несколько шагов и медленно, но решительно спросил ее:
— За что вы застрелили Вулкова?
Этот вопрос был так неожидан, что баронесса потеряла всякое самообладание. Она вскочила, а потом истерически разрыдалась.
Агент налил в стакан воды, дал ей выпить несколько глотков и, когда она начала успокаиваться, тихо сказал:
— Вы понимаете, баронесса, что я обязан вас арестовать?
Едва шевельнув бескровными губами, баронесса ответила:
— Понимаю.
— Другого исхода нет.
Она беззвучно прошептала, как автомат:
— Другого исхода нет.
Агент участливо взглянул на нее:
— Баронесса, если вам угодно, вы можете написать письма и переодеться.
Баронесса бросила на него благодарный взгляд, медленно повернулась и вышла из комнаты.
Агент размеренными шагами принялся ходить по приемной. Изредка он подходил к дверям, за которыми скрылась баронесса.
Она поняла его. Через четверть часа за дверями раздался выстрел.
Вскрытие показало, что баронесса застрелилась из того же револьвера, из которого был убит Вулков.
Евгений ХохловПАЦИЕНТ(Из записок врача)
— Я вас слушаю, — сказал я и плотнее уселся в кресло.
Длинными желтыми пальцами начал он скручивать папироску. Видно было, как он волнуется. Руки у него тряслись, и весь он был какой-то растерянный и жалкий.
Пока он, просыпая табак и портя бумажки, делал себе огромную несуразную папироску, я внимательно рассмотрел его.
Передо мной отдел старик из типа таких стариков, которым можно дать 50–60 и которым зачастую под 40. Борода — не то рыжая, не то серая — клочьями облепила грязный подбородок, точно приклеенная скверным парикмахером на любительских спектаклях. Мокрые усы и редкие встрепанные волосы могли навести на мысль, что перед вами сидит алкоголик. Так не без некоторого чувства брезгливости подумал и я, но… но сейчас же убедился в ошибочности своего предположения.
Наши глаза случайно встретились. На меня выпукло смотрели серые, бесцветные глаза с выражением какой-то сознательной внутренней работы. Я как-то съежился и отвернулся.
Очевидно, он давно уже переживал что-то.
Сюртук у него был грязный и галстук смятой тряпкой болтался на шее.
Он вставил папиросу в обкуренный пенковый мундштук и два раза судорожно затянулся.
— Доктор, — начал он хриплым, трескучим голосом, — вот уже два дня, как у меня дома творится что-то неладное. Каждый вечер приходит она ко мне и вот тут…
Он опять глубоко затянулся.
Я психиатр. Здесь, за этим вот столом, я видел тысячи больных, одержимых видениями и галлюцинациями. Очевидно, передо мной один из таких.
— …Вот тут начинается самое страшное. Собственно, в том, что она приходит, нет ничего особенного, так как это моя дочь родная, единственная дочь, но каждый раз, как она уходит…
Снова глубокая затяжка.
— …Каждый раз, как она уходит, у меня начинается истерика. Но и тут нет ничего особенного. Наши семейные дела дают достаточный повод к этому…
Комната наполнилась густыми волокнами дыма. Меня начинал раздражать этот изнервничавшийся человек. Но иметь дело с такими людьми — моя профессия, и я решил терпеливо слушать.
— А третьего дня я убил ее, — как-то неожиданно разгораясь, вдруг выпалил он и снова потух.
Я подскочил в кресле.
— Послушайте, это слишком, — сказал я. — Вы говорите это мне, постороннему для вас человеку, обязанному по закону сообщать о преступлении. Я помогу вам, если вы чувствуете себя не совсем здоровым, но согласитесь — вы должны были заявить об этом властям, если не хотите скрывать преступление. А раз вы сказали мне…
— Да, но дело в том, что вчера она опять пришла ко мне.
Я понял, что имею дело с сумасшедшим. Мне стало стыдно своих слов, и я участливо посмотрел на своего собеседника.
— Не волнуйтесь, — мягко сказал я. — Не волнуйтесь и расскажите, как все это произошло. Мы все разберем, все обсудим…
Он горько усмехнулся.
— Да я нисколько и не волнуюсь. Вот вы меня считаете сумасшедшим, а между тем, вчера я видел ее собственными глазами, говорил с ней, а на прощанье поцеловал ее в знак примирения… А третьего для я убил, убил ее.
— Послушайте, — сказал я, — расскажите мне все подробно. Ну, как ваши дела с ней. Ведь я, — я коснулся его рукава, — ведь я вам хочу только добра. Доверьтесь мне!
Он помолчал. Меня начинала интересовать эта жалкая фигура. За пеленой из дыма сидел он, сгорбившись, и подавленно ворочал своими выпуклыми глазами. Папироса его потухла, он сбросил пепел и начал тихим-тихим голосом и растягивал слова:
— Еще лет десять тому назад был я свеж, юн и полон энергии. Волосы у меня были густые, бороду я брил и мог считаться если не красивым, то во всяком случае человеком, могущим обратить на себя внимание. И вот это внимание оказала мне красивейшая женщина нашего города. Все прекрасное, что может дать небо человеку, а в особенности женщине, все эго было у нее в изобилии. Идеально сложенная, с тонкими изящными чертами лица — она вся была, как богиня. Грациозный ум, искрящееся остроумие и глаза… Да, эти глаза отняли не одну ночь сна и у меня, да и у всех молодых людей нашего города… Но… Доктор, скажите, какая женщина прекрасна без «но». Точно для окончательной отделки вкладывает природа в душу идеальнейшей женщины что-нибудь порочное. И — странное дело! — ее порочность только обостряла ту страсть, которая охватила всех нас. А что Ольга была порочна — говорило в ней все. И ее зовущие глаза, и ее походка, вся такая сладострастная и пьянящая. Я опьянел, ее хмель опутал мое сердце и волю — и отрезвел я только некоторое время спустя, когда было уже поздно.
Он говорил плавно. Как-то странно было слушать эту связную речь из уст душевнобольного. Но я знал много подобных примеров и теперь, слушая его, я верил, что был он когда-то и юн, и бодр, и красив.