— Они нарушили твой запрет, шаньюй, и подняли мечи
друг на друга.
Ильменгир сделал знак страже, и через минуту латники втолкнули в комнату двух безоружных воинов. Оба упали перед шаньюем на колени.
— Из-за чего вы обнажили оружие? — после тяжелого молчания спросил шаньюй,
Один из воинов, пожилой кипчак[11], с лицом, исполосованным шрамами, заговорил, медленно подбирая хуннуские слова:
— Он оскорбил меня, шаньюй. Он сказал про мои шрамы: «Это у тебя не следы боевых мечей, тебе изрезали лицо за какую-нибудь мелкую кражу»[12]. Но всякий, кто знает меня, может сказать: «Ой-Барс получил эти рубцы как воин и как мужчина».
Шаньюй кивнул:
— Я помню тебя, Барс равнины. Ты был сотником, когда я ходил за Белогорье[13], в землю динлинов. Но за что же этот молодой воин так жестоко оскорбил тебя?
— Я не хотел отдать ему в жены свою дочь.
— Он предложил тебе слишком маленький выкуп? Или тебе не подходит такой зять?
— Ни то, ни другое, шаньюй.
— Так в чем дело?
— Мы с ним из одного рода, шаньюй, — тихо ответил Ой-Барс, опуская голову.
У шаньюя изломилась левая бровь и резко обозначились скулы.
— Смотри мне в глаза, — приказал он молодому воину. — Ты слышал о моем законе: ни один человек не смеет жениться на девушке из своего рода?
— Слышал, шаньюй, — твердо ответил молодой воин. — Но я люблю только эту девушку.
— Тогда, наверное, ты слышал и о том, какое наказание ждет тебя?
— Да, шаньюй. Я должен умереть.
— И ты умрешь. Умрешь сегодня вечером на глазах у всего войска. А ты, Ой-Барс, ступай. На первый раз я прощаю тебя, но только на первый раз. Никто не имеет право пролить кровь соплеменника, кроме меня.
Оставшись одни, шаньюй и Ильменгир долго молчали. Потом советник сказал с горечью:
— Ты поторопился, шаньюй Мне жаль этого молодца. Его можно было бы отправить в пограничный отряд.
— Мне тоже его жалко, — раздраженно ответил шаньюй. — Но я казню его не из прихоти и не по злобе. Брать жен из чужого рода — это самый верный способ связать мои племена родственными узами, избавить их от вражды, собрать, как стрелы, в один колчан. И я добьюсь этого, даже если мне придется каждый день рубить головы ослушникам.
Глава 2
В апреле с юга прилетели теплые ветры. За несколько дней они съели неглубокий снег, и косогоры сразу запестрели ранними степными цветами.
Талые воды скапливались в разлужьях и, замерзая по ночам, сверкали на утреннем солнце, как соляные такыры[14]. По их гладкому льду с визгом носились маленькие ребятишки в овчинных шубах. Дети постарше, одетые в короткие войлочные кафтаны, под наблюдением взрослых воинов объезжали баранов. Одуревшие от обиды и злости, бараны делали немыслимые прыжки, стараясь сбросить своих седоков, потом бешеным галопом уносились в степь. Если «бараний всадник» возвращался из степи по-прежнему верхом, вся орава встречала его завистливыми криками: он выдержал испытание и теперь будет учиться верховой езде на настоящем боевом коне. Неудачники же (а их было большинство) плелись назад пешком, разукрашенные синяками и шишками. Их встречали издевательским хохотом и улюлюканьем.
С утра до позднего вечера в степи шли учения легкой и латной конницы. Бесчисленные сотни всадников строились в колонны, развертывались лавой и с диким гиканьем мчались вперед, на невидимого врага.
В нагульных табунах, где кони еще не бывали под седлом, молодые хунну обучались искусству бросать аркан. Латные сотни без устали рубились друг с другом, пробуя крепость мечей и рук. Но главным оружием воина считался лук. Поэтому шаньюй всегда сам присутствовал на состязаниях лучников. Сидя на подбористом караковом жеребце, он наблюдал с холма за военными играми стрелков и изредка делал замечания.
В День жертвы погибшим воинам были назначены главные учения. По приказу шаньюя отобрали три сотни молодых и сильных рабов. Все они когда-то были храбрыми воинами, и шаньюй немного сожалел о них. Но убитые в походах не примут в жертву труса, они могут обидеться, что им прислали служить слабого и малодушного раба. Да и что жалеть обреченных, если скоро конница шаньюя пойдет в набег и пленников некуда будет девать[15].
В назначенный час шаньюй в сопровождении Ильменгира и слуги мальчика поднялся на холм. Вставало огромное багряное солнце; степь дымилась, светлела и ширилась; ослепительно сияли ледяные такыры, и ветер гнал редкие облака по бездонно-синему небу.
Вокруг холма, на котором стоял шаньюй, до самого горизонта теснились конные сотни, съехавшиеся сюда из ближних и дальних улусов[16].
Шаньюй поднял руки к восходящему светилу, и все войско замерло. Слышно было только, как посвистывают на ветру сухие прошлогодние дудки да изредка фыркают кони.
— О могучее Солнце! — раздался над степью зычный голос шаньюя. — Я, твой сын, приветствую тебя и обращаюсь с просьбой: будь милосердно к моему народу, даруй его стадам тучные пастбища, его женщинам — детей, крепких, как бурьян, а его воинам — победу и славу! Пусть наши кони не знают усталости, пусть наши мечи не тупеют и наши стрелы поражают врагов так же верно, как твои лучи разят все живое в безводной пустыне!
Закончив молитву, шаньюй повернулся к Ильменгиру и взглядом сказал: «Пора».
Советник взмахнул рукой, и к холму рысью подъехали триста всадников. Под ними были сытые быстроногие кони, но ни у кого не было оружия. Впереди всех на вороном жеребце ехал широкоплечий молодой мужчина с волосами, как бело- золотистая овечья шерсть. Он дерзко взглянул в лицо шаньюю и Отвернулся.;
— Какие сотни тебе угодно назначить для испытания, шаньюй? — к спросил Ильменгир, наклоняясь в седле.
— Выбери сам.
Советник кивнул и наугад стал выкликать имена сотников. Всего он назвал тридцать имен, так что на каждый отряд выпало по десять жертв. Названные сотни во главе со своими начальниками выстроились на равнине слева от холма. Остальное войско разъехалось по буграм, откуда было удобнее наблюдать за ходом предстоящей травли. Всадники-жертвы разбились на десятки и остановились в двух полетах стрелы от своих пал Мей:
Шаньюй достал из саадака[17] лук с костяной накладкой, вытащил из колчана стрелу с тремя широкими железными лопастями и неторопливо положил ее на тетиву. И как только стрела с леденящим душу свистом ушла в небо, всадники- жертвы и их преследователи сорвались с места. Степь загудела под копытами трех тысяч коней, а стылый весенний воздух содрогнулся от рева конной орды[18].
Шаньюй всем телом подался вперед, ноздри его горбатого хищного носа раздувались всякий раз, когда в спину какого-нибудь беглеца по команде начальника вонзались десятки каленых стрел и он, взмахнув руками, падал с коня. Убитых слуги приносили к холму и считали, сколько стрел поразило раба. По количеству их определялась меткость стрельбы в каждой сотне.
Все дальше в степь уходили сотни, все меньше оставалось жертв. У шаньюя было отличное зрение степняка, и он видел, что скоро все кончится. Пожалуй, Ильменгир не успеет перевернуть свои песочные часы в пятый раз, как было загадано. Что ж, это хорошо. Значит, воины не разучились держать в руках смертоносный хуннуский лук и стрелы их по-прежнему бьют без промаха.
— После состязания… — начал шаньюй и умолк на полуслове: в Нижайшем к нему отряде происходило что-то непредвиденное.
Один из безоружных беглецов, плечистый и рыжеволосый, вдруг повернул черного, как ночь, коня и, пригнувшись к самой луке седла, ринулся на своих преследователей. Туча стрел взметнулась ему навстречу, но то ли хунну оторопели от такой неслыханной дерзости и не успели прицелиться, то ли всадника хранили его духи — он остался в седле.
Через мгновение вороной конь врезался в ряды хунну, и тут случилось такое, от чего у шаньюя вспухли на скулах крутые желваки. В руке рыжеволосого смельчака словно по волшебству возник сверкающий изогнутый меч. И началась безмолвная за расстоянием рубка. Всякий раз, когда в воздухе вспыхивали струистые высверки кривого меча, шаньюй прикрывал глаза медными веками. Он знал, что его воины не любили и даже боялись рукопашного боя и вступали в него только будучи вынужденными.
«Это моя ошибка, моя вина, — со стиснутыми зубами думал шаньюй. — В ближней схватке бессильны и стрелы, и аркан, в умении владеть которыми хунну не знают себе равных».
— Велю взять рыжего живым, — сказал он Ильменгиру, и тот умчался в степь исполнять приказание.
Шаньюй отвернулся и старался больше не смотреть в ту сторону, куда поскакал советник.
Рыжеволосого привел на аркане за своим конем сотник Ой-Барс.
— Развяжи его, — сказал шаньюй, вглядываясь в крупное с прямым носом и высоким лбом лицо пленника.
Ой-Барс спешился и с видимой опаской освободил от петли шею рыжеволосого.
— Сколько он убил твоих воинов, сотник?
— Полтора десятка, шаньюй. Он убил бы и больше, но у него сломался меч.
— Подойди поближе, — сказал шаньюй пленнику, и тот без боязни поднялся на холм.
Только теперь владыка разглядел, что пленник необыкновенно высок ростом, выше головы шаньюева коня.
— Откуда ты родом?
— Из страны динлинов, государь.
— Я так и думал. Только там рождаются такие рослые люди с глазами, как синее железо[19]. Как твое имя?
— Меня зовут Артай.
— Наверное, тебе покровительствуют могучие духи. Иначе почему ни одна стрела не поразила тебя? Но ты все равно умрешь. Кровь, пролитая тобой, просит жертвы.
— Нет, великий хан! — раздался вдруг детский голос. — Не убивай его. Будь справедливым! Ведь этот храбрый воин защищал свою жизнь!
Шаньюй с удивлением разглядывал мальчика-слугу, который упал перед ним на колени.
«Безгласный раб заговорил, — подумал он с усмешкой. — Завтра, того и жди, заговорят лошади и бараны». Эта мысль развеселила шаньюя, и он спросил благосклонно:
— Почему ты просишь за этого человека, маленький раб? Разве он твой родственник?
— Да, великий хан! Он мой брат. Нас разлучили твои воины, когда мы попали в плен. Если ты простишь Артая, он принесе