Опомнился Владислав на земле. Чья-то нога в тяжёлом, оплывающем жидкой грязью сапоге вдавливала его голову в серую жижу, мешала дышать. Когда он, едва не задохнувшись, хлебнул липкой жижи, его ухватили за ноги, между лесом грязных сапог поволокли прочь от оставшейся в грязи фуражки. На краю окопа бросили. Всё дальнейшее происходило где-то вверху, над чавкающими сапогами и измызганными полами шинелей.
Хлопнул револьверный выстрел, голос подполковника Краевского захрипел надсадным криком:
– Прекратить!
В ответ один за другим защёлкали затворы винтовок и знакомый солдатский голос непривычно властно скомандовал:
– Окружить, отобрать оружие. Офицеров теперь сами будем выбирать, а этих – в землянку и охрану выставить.
Едва Вячеслав оторвал от жижи голову, в его лицо нацелился штык, – с конца, как с аптечной пипетки, часто сбегали дождевые капли.
– Ну что, ваше благородие, опамятовал?
– Ай, какой прыткий, револьвером нас надумал настращать.
– Паскуда! Ваньке зуб выбил.
Повинуясь движению упёршегося в кадык штыка, лежащий на животе Владислав ещё выше приподнял оскаленное от боли лицо. Вокруг чавкали, сходясь в круг, солдатские сапоги. Жидкая грязь заливала глаза, смутно были видны только щепотки пальцев, суетливо расстёгивающие неподдающиеся пуговицы на ширинках.
– Будет тебе крещение, ваше благородие – настоящая иордань.
Струи мочи с разных сторон потекли Владиславу на голову, залили глаза, побежали за ворот. Острие упиралось в горло – не пошевелиться. Наконец штык отпрянул, обжигая подбородок. Владислав уронил лицо в грязь, затрясся в молчаливом бессильном плаче. Вокруг снова засуетились, зачавкали грязью.
– Ну-ка посторонись, Ваньку пропусти.
Грязный сапог просунулся Владиславу под шею, приподнял из жижи голову.
– Ну, молись, господин штабс-капитан.
– Давай, Ванька, врежь ему за зуб сломанный.
– С-сука!
Серая фигура злобно замахнулась прикладом, неся спасительную темноту, в которой нет ни боли, ни слёз, ни позора…
Глава 18
В землянке было темно, только сквозь дверные щели пробивался серый свет. Значит, не ночь. В темноте кто-то хлюпнул водой, встряхнул коробо́к спичек. Владислав застонал, ощупывая забинтованную голову.
– Кто здесь?
– Янчевский.
Чиркнула спичка, снизу – как в детских страшилках – освещая небритое лицо солдата.
– Где тут у вас плошка? – Янчевский огляделся, зажёг фитиль, подсел к Владиславу на нары. – Как голова?
Владислав не ответил. В ушах шумело, как в детстве, когда приложишь к уху морскую раковину. Непроизвольно постанывая, он сел, привычно потянулся к нагрудному карману походной гимнастёрки за портсигаром и только тогда заметил, что он в исподнем белье.
– Курите, – солдат вытащил из кармана шинели пачку немецких папирос.
Владислав горько усмехнулся.
– Братаетесь?
– Братаемся.
– Нет уж, спасибо – я свои… – Подтянул к себе брошенную на край нар грязную и мокрую гимнастёрку, мял пальцами карманы в поисках портсигара.
– Вот в ней-то и вся беда, – сказал Янчевский, поправляя висящий на плече солдатский вещмешок.
– В чём?
– В гордости. Папиросами брезгуете, а табак национальности не имеет, и папироска эта в вас не стреляла. Всё равно за вражескую её держите.
Владислав по второму кругу стал ощупывать нагрудные карманы гимнастёрки.
– Да не ищите вы, кто-то из солдат, видно, забрал. Много злости у них на вас. – Янчевский привстал, потянулся папиросой к висящей на стене лампаде, загородил своей огромной тенью почти всю землянку. – Мы с вами давно воюем и то я вас не понимаю. А этот молодняк с вами в разведку не ходил и не знает, за что вы своего солдатского «Георгия» получили. Им всё равно… А папироску берите, табак хороший.
Владислав глянул на испачканную о китель руку, вытер её о бревенчатую стену.
– Сейчас вечер или утро?
– День… Пасмурно просто.
– Где все? – Владислав потёр одна об другую руки, взял у солдата папиросу.
– Им сейчас не позавидуешь. – Янчевский, экономя спички, протянул Владиславу окурок. – Прикуривайте… Есть решение солдатского комитета разжаловать Краевского и Гузеева в кашевары. Пусть потрудятся на благо солдат.
Первая же затяжка закружила голову, Владислав застонал, прижимая ладонь к уху.
– А Каламаев?
– Привели в исполнение. – Янчевский пожал плечами как по поводу неизбежного. – Решение комитета! Комитет-то у нас теперь большевистский. – Он помолчал, потом хлопнул ладонью по коленке, словно поставив точку под предыдущей болтовнёй. – Армиском направляет меня своим представителем в Петроград. Пришёл прощаться.
Он посмотрел на свои сапоги, по щиколотку залитые водой, затянулся и, выпуская носом струи дыма, поднял глаза.
– Вот как оно получилось, Владислав Андреевич… Врагами расстаёмся.
– За что же вы всех нас так не любите?
– А за что вас любить? За войну до победного конца?.. Хватит, навоевались. Не хотите вы понять: народ устал воевать. Он хочет пахать, сеять, детей рожать.
– А присяга? А Россия?
– О-о! Потянуло нафталином из бабушкиного сундука!.. Разные мы с вами. С детства разными были. Вы ведь не помните меня?..
Пристально смотрел в глаза, в надежде, что Вячеслав вспомнит, но в глазах того по-прежнему было непонимание.
– Плот на Барских Прудах. Мальчишки с окраины. Тайник в дупле старой липы… Вспоминаете?
Янчевский пальцем подтянул вверх рукав шинели, повернул к тусклому свету кисть руки, показывая татуировку – синий кораблик.
– Так ты… – Владислав поднёс папиросу ко рту, но так и не затянулся – ошарашенно смотрел поверх руки на Янчевского. – Вот откуда мне лицо твое знакомо. А я ведь ни имени, ни фамилии твоей не знал, только кличку – Яня.
– Гимназистов у нас тогда не жаловали, как поймаем где-нибудь в проулке – били беспощадно. А вас уважали. Вы тогда нам «Остров сокровищ» читали. Всех с ума посводили этой книгой. Что там началось: пиратские флаги, деревянные сабли, чёрные повязки на один глаз, платки на головах.
Некоторое время он смотрел, как под струпьями табачного пепла прячется красный огонёк, потом поднял глаза.
– Когда весной вы раненого меня из болот на себе выносили, я всё время про книгу эту вспоминал. Странно – ночь, звёзды, мокрые кусты вокруг, пуля в ноге, а я думаю чёрт знает о чём. Ещё тогда хотел вам про детство наше напомнить, но всё время сознание проваливалось куда-то, запутался совсем. Где я? В каком времени? То ли на болоте, раненный в ногу, то ли на плоту на Барских Прудах… Вам и книге этой обязан тем, что читать выучился. Тяги-то у меня к грамоте не было до тех самых пор, пока книга эта не появилась.
Горько усмехнувшись, Владислав подтянул грязно-белый хлопчатый рукав, – на внутренней стороне его запястья был вытатуирован точно такой же вздутый парус с остренькими волнами вокруг, как у Янчевского.
– Будто в прошлой жизни всё было.
– Да, ухнуло времечко в прорву, – согласился Янчевский.
Давно, в подростковом возрасте, случайные друзья с заводской окраины решили сделать себе наколки. Владислав не мог ударить лицом в грязь и проявить трусость, тем более что решение и мотив наколки были навеяны «Островом сокровищ», которым он увлёк безграмотных мальчишек.
Как ни скрывал он наколку, а недели через две родители всё же обнаружили её. Разгорелся жуткий скандал: наколка у мальчика из дворянской семьи – вещь немыслимая.
Владислав потёр пальцами засохшую поверх наколки грязь, потянул вниз рукав.
– Много глупостей по малолетству сделано.
– Вам глупость, а мне – мечта, – ответил солдат. – Сначала мечтал на этом кораблике отправиться на пиратский остров за сокровищами, потом, когда вырос, думал, скоплю денег, уеду в Одессу, куплю шаланду, построю рыбацкую хижину на берегу. Теперь мечты у меня большие: неплохо бы в этот кораблик погрузить весь наш народ рассейский и увести его к новой жизни – без царей и капиталистов. А вы говорите – глупость.
– Да, разные мы… Но это ещё не повод для ненависти.
– Я тоже так думал, а теперь засомневался. – Янчевский кинул под нары зашипевший в воде окурок, поднялся, поправляя ремень. – Ладно, не берите в голову, – это я не про вас. Так, в целом размышляю. Вчера ребята хотели вас с Каламаевым в одной яме закопать, насилу отговорил их.
– Так это ты там командовал?
– Видать, плохо командовал, недоглядел: пока остальных офицеров разоружал, ребята вас чуть не кончили. – Янчевский откусил размокший конец папиросы, отплюнул его под ноги. – Ладно, что было, то было. Дальше что собираетесь делать? Насколько я вас знаю, присягу новому правительству не примете.
– Нет, не приму. Присягу дают один раз.
– Тогда послушайте совета. Время сейчас такое, что за вашу жизнь никто гроша ломаного не даст. Есть телеграмма Петросовета – всех неприсоединившихся офицеров считать врагами. Так что, чем дальше вы будете от фронта, тем безопаснее для вас.
Он скинул с плеча вещмешок, поставил его на край нар.
– Здесь солдатская гимнастёрка, фуражка. Шинель я на гвоздь у двери повесил. Сапогами не разжился, ну да ладно – сейчас солдатом в офицерских сапогах никого не удивишь. Уходите сегодня, как стемнеет, завтра может быть поздно. Доберётесь до станции, замашками своими офицерскими не бравируйте – дезертиров полны поезда. Там их некому сдерживать: офицеров из поездов в окна выкидывают. Если повезёт. Ну а не повезёт… Сами понимаете.
У Владислава будто стрельнуло что-то в голове. Взялся рукой за забинтованный затылок… Теперь он хорошо понимал. Мог представить, что творят по пути домой сорвавшиеся с фронта никем и ничем не сдерживаемые дезертиры. Но и здесь оставаться нельзя. Здесь тоже злобы – через край.
– Спасибо, – сказал Владислав, переставляя вещмешок от края нар к сырой бревенчатой стене.
Янчевский поднялся, развёл руками:
– Сделал, что мог. Так что за тот случай, когда из болот меня раненого на себе вынесли, – в расчёте.