Тут я распалился и несколько раз стукнул лбом об стол.
— Бруно, что ты?
— Не волнуйся, это я от избытка чувств. Но дело не только в дерьме и трудностях. Когда мне будет весело, когда я буду доволен и счастлив, ты нужна мне еще больше, потому что без тебя не надо мне ни веселья, ни счастья.
Последние слова, в свежеусвоенной манере я уже прорычал в самом нижнем регистре — вот уж воистину, с кем поведешься, с тем и наберешься.
— Бруно, ты хороший и добрый человек. И тебе нужна такая же нормальная, хорошая девушка. Ты заслуживаешь самого большого счастья. А я старая тетка с большими…
— Это-то мне и нравится.
— Бруно, не хулигань. С большими проблемами, как ты уже понял. Я не собираюсь ломать тебе жизнь. И спасибо тебе, я никогда не забуду, что ты для меня сделал.
— Да что же ты ничего не ешь? — огорчился я. — Шампиньоны совсем неплохие, ветчина тоже, и вот эта колбаса мне страшно нравится с детства. У тебя коньяк не тронут. Вообще, где твой волчий аппетит? Ты что же, думаешь, я ждал какого-то другого ответа? Ничего ты не поняла. Такому шальному парню как я, как раз и нужна такая жена как ты. И тебе нужен именно такой сумасброд. Это не значит, что мы какая-то идеальная пара, ругаться будем как миленькие. Но никуда нам друг от друга не деться. Такая любовь как гарпун — вытащить можно только вместе с кишками. Давай пожалеем мои кишки… Вообще, обо мне ты подумала? Каково мне без тебя? Разумеется, нет, вот он, звериный оскал эгоизма… Я твой Маугли, и возиться тебе со мной до конца дней, даже и не надейся отвертеться.
— Я вообще-то не против, — ответила Брюн. — Только дай мне собраться с мыслями.
На следующий день проспали, естественно, до обеда.
— Позвони Амалии, она волнуется, — спохватился я, толком еще не продрав глаз и головой вниз, руками по полу сползая с дивана.
— Уже позвонила, соня, — отозвалась Брюн сквозь плеск воды из-за кольцевой занавеси с рыбками, изображающей ванную. — Тебе привет.
Есть такие девушки, которых хлебом не корми, дай только забраться в ванну с гелями, пенами, шампунями, кремами и еще незнамо чем — водоплавающие какие-то. Зевая до хруста в челюстях и лязганья зубов, я взялся за уборку — для начала оттащил всю посуду в мойку, потом принялся скатывать пледы, благо всякая там химчистка здесь же, в цокольном этаже — но тут рука моя дрогнула.
И не только рука.
У меня два пледа — как объясняли знающие люди, один цветов Стюартов, второй — клана МсКормиков; кто из них кто — понятия не имею. Вчера обоих уравнял в правах слой черно-серой шерсти, удалить который элементарно-механическим путем, в смысле вручную, нечего было даже думать. Сейчас я заворожено поводил ладонью по шершаво-пушистой поверхности — ничего. Девственная чистота, или как корова языком. Я крепко поскреб в затылке. Парадокс сознания — почему-то шерсть вервольфа представлялась мне более материальной, чем сам вервольф. Постучав извилиной об извилину, я быстрым шагом направился к пылесосу и, раскрыв пластмассовое чрево, заглянул в пылесборник. Та же картина. Мешок пуст.
Ай-ай-ай. Где-то ведь я недавно слышал это выражение. Мешки пусты. Сдается, не мне первому пришла в голову мысль собирать шерсть оборотней…
Тут и Брюн появилась передо мной во всем великолепии.
— Собирайся, мы опаздываем, — объявила она. — Амалия и Хельмут через час уезжают в Красный Замок, Хельмут прямо оттуда едет в Дортмунд, а потом в Берлин…
— Да-да, помню, к Хеклерам, занудные ребята…
— … а вернется он только к шестнадцатому, то есть к самому празднику, так что все заботы возлагаются на нас. Амалия просит, чтобы ты обязательно был и что-нибудь придумал, потому что девочки в тебе души не чают. А мне еще надо успеть в Госпиталь, вот какая у нас программа. Просыпайся, лежебока!
Она снова повалила меня на диван и немного помесила. Мать честная, я и забыл, ежегодное сборище, двойной день рождения! Штука в том, что дочери Старого Карла откололи невероятный номер: родились в один день — с разницей в четыре года. Это событие отмечается грандиозными торжествами, так было заведено, когда еще была жива Мария, и теперь Старый Карл пунктуально следует канону заведенной некогда традиции. Мне на этом празднестве обычно отводится роль присяжного увеселителя — единственный случай, когда папаша Ветте, пусть и со скрежетом зубовным, но терпит мои шуточки и выкидоны.
Мы помчались сломя голову, но Амалию и Старого Карла застали уже у самого лимузина. Магдалены видно не было, и это подтверждало мои предположения о серьезных переменах в архитектуре семейства Ветте. Впрочем, как вскоре выяснилось, у красавицы Магды нашлись другие важные дела. Увидев нас, Амалия прослезилась и с утробным клокотанием обняла Брюн так, что та практически утонула в ее необъятных телесах — минуту были видны только ноги да шапка волос. Старый Карл уставился на меня с некой странной, почти грустной задумчивостью — впервые я видел его в подобном состоянии — и, помолчав, спросил:
— Как ты, успеешь закончить эскизы до шестнадцатого?
Я обомлел и онемел. Вдумайтесь — Старый Карл спрашивает у меня, уложусь ли я в срок! Задушевным тоном! Это вместо обычного: «Эскизы к шестнадцатому, в девять у меня, и опоздай хоть на минуту, бездельник!» Это что же такое творится? Уже сев в машину, он опустил стекло, поманил меня и страшным шепотом просвистел:
— Она согласилась?
— Думает.
— Думает… — саркастически повторил Карл, и на этом встреча на высшем уровне завершилась. Автоматические ворота медленно отворились, и похожий одновременно и на платформу, и на вагон «майбах» унес царствующую чету прочь.
Мы вошли в дом, Брюн поскакала переодеться и разобраться с вещами, потом решили перекусить, потому что оголодали, пропустив и завтрак и обед, по команде старины Фердинанда нам соорудили более чем приличный стол, и тут мы столкнулись с Руди, летящим куда-то на всех парах.
— Ага, отлично! — закричал он. — И мне тоже тарелочку, за два часа до начала, то, что надо, никуда больше не потащусь! А вы идете?
— Это куда?
— Бруно, да ты совсем забыл, на каком свете находишься! Брюн, тряхни его, у меня рука не достает. Посмотри на календарь — сегодня бал, закрытие «Рейнского сезона»! Ты что, на набережной не был? Пол-реки перегородили, протокольная съемка, я танцую с принцессой Беатрисой!
— Принцесса Беатриса — дура, — заметил я. — Передай ей это с приветом от меня.
— А, у тебя все дураки, — отмахнулся Руди. — Ты и Георга обругал… Брюн, вообрази — торжественный момент, вся верхушка, а Бруно вдруг заявляет наследнику престола, что тот полный идиот. Георг парень нервный, в крик. Скандал, нас вывели, ну, мы духом не упали, поехали веселиться дальше. А Георг остервенел, напился совершенно в стельку и решил выяснить отношения… Сидим у Кристины, два часа ночи, вламывается принц, с ним свита, охрана одна, охрана другая, полиция гоняет журналистов, Георг лыка не вяжет, с порога падает Бруно на грудь и рыдает: «Штейнглиц, говорит, я и сам знаю, что я кретин, но зачем ты при всей публике?» А Бруно так хладнокровно ему отвечает: «Спокойно, Георг, сейчас мы с тобой выпьем еще по одной, и все встанет на свои места». Выпили, и тут у Георга вконец крышу снесло. Где тут у вас, кричит, балкон над Рейном, я всем объявлю: да, Штейнглиц не соврал, я полный идиот, и плюю на вас, и брошусь в хладные воды! А у Кристины и вправду терраса — Георг как рванет, хорошо, Бруно успел перехватить, так он его метра два протащил, и какой-то журналюга успел-таки сделать снимок. Этот репортер, пока шел весь сыр-бор, подогнал откуда-то пожарную машину с корзиной на такой выдвижной штанге и засел там с телеобъективом как напротив кристининой террасы. Потом эта фотография заняла где-то первое место: у принца пол-лица — разинутый рот да ноздри, глаза закрыты, рука вперед, как у вождя на митинге, а ярусом ниже — голова Бруно — рожа зверская, вся такая сосредоточенная, вылитый Джейсон Стэтхем, держит Георга мертвой хваткой… Я тоже попал в кадр, да меня отрезали… Старый Карл тогда просто взбесился: «Ну, говорит, хороши вы оба!»
— Брюн, — сказал я, — давай позовем дедушку Вольфа, а то как-то неудобно.
Старый солдат выглядел, прямо скажем, далеко не лучшим образом, но страйкбольный камуфляж со всеми причиндалами сидел на нем безупречно.
— Здравствуйте, майор, как видите, у нас сегодня редкий денек затишья, так что я предлагаю вам вместе пообедать, присаживайтесь… У меня хорошие новости. В штабе собираются сделать вам сюрприз, но я не поклонник подобных вещей и коварно раскрою их планы: получено решение о присвоение вам звания подполковника. Несколько дней, придут документы, и мы будем вас поздравлять. Я знаю, вы не пьете, это разумно, но, может быть, в такой день…
— Благодарю вас, господин полковник, — отвечал дедушка, и в самом деле принимаясь за еду. — Не скрою, мне приятно признание моих заслуг перед отечеством… хотя я и догадываюсь, что обязан этим исключительно вам.
— Оставьте, майор, такие офицеры как вы — главное достояние наших вооруженных сил. Посмотрите лучше вокруг, какая чудесная осень, настоящее бабье лето, словно и нет никакой войны…
— Вы правы, господин полковник, — кивнул Вольфганг. — Скажу еще раз — я рад званию, но уже принял решение. Это моя последняя кампания. Если уж Господь не удостоит меня смерти в бою, то по заключении мира я выхожу в отставку. Чувствую, что пришла пора. Я совсем уже не тот.
— Боже мой, майор… Но что же вы станете делать? Чем займетесь?
— Я получил письмо от сестры, из Дюссельдорфа… у нас там дом, его построил еще мой дед. Мои племянники выросли… я помню их совсем еще детьми, а теперь уже у них самих дети, и тоже взрослые люди, их я вообще никогда не видел… Отправлюсь в родные места, представляете, полковник, они мне снятся.
— Боже мой, Бруно, — воскликнула Брюн, — это ужасно, немедленно заканчивай войну и верни дедушку домой!
— Верно, верно, — согласился Руди. — Заключай мир, один черт не знаете, с кем воюете — если даже с русскими, то однофигственно вам вдвоем с дедом Сталинграда не взять, хоть всю Аргентинскую сборную вместе с Марадонной запиши к себе в полк!