«Все деньги мира» Ридли Скотта: богатые тоже плачут
Начнем с того, о чем обязательно будут писать все. Изначально режиссер хотел на роль Гетти именно Пламмера, но продюсеры настояли на Спейси, как на более узнаваемом и кассовом лице. В «возрастном» гриме Спейси не был похож ни на себя, ни на Гетти. Потом начался ураган вокруг харрасмента, Спейси вырезали из фильма, потеряв на этом 10 миллионов долларов, и роль самого богатого человека на земле все-таки сыграл Пламмер. И хватит об этом.
У Ридли Скотта получилась семейная драма, обернутая в политэкономию, или наоборот, политэкономия, упакованная в семейный детектив. Сын главного богача залечивает душевные раны наркотиками, потому что его всесильному отцу всегда было не до него. Внук тоже хиппует и открыто улыбается миру, пока утрированные «джулико бандитто» не затащат его в минивэн на ночной римской улице.
Пара слов о детективном жанре вообще. Зритель привык сомневаться в компетентности полиции, если речь идет о серьезном преступлении. Там, где действует государственный выяснитель истины, мы имеем дело с утопией официальной власти. Но в такую утопию массовый зритель верит слабо, он верно чувствует, что одними «хорошими следователями», в пределах системы, нельзя сделать ничего. Поэтому гораздо чаще перед нами частный, независимый гений (Холмс, Фандорин, мисс Марпл), свободный предприниматель сыска и приватизатор правосудия, нередко отчисленный из органов за излишнюю принципиальность и непримиримость, и все же именно с его помощью система побеждает демонов криминала, потому что частная и оплаченная услуга в буржуазном сознании всегда эффективнее государственной и общедоступной. Детектив почти никогда не касается основ системы и ее внутренней механики, создающей причины большинства преступлений. Это понимали советские режиссеры; экранизируя, например, «Карман, полный ржи» Агаты Кристи («Тайна черных дроздов»), они любили в финале показать зрителю, что конкретное зло наказано, но его корни отнюдь не вырваны (в книге Кристи ничего такого нет). Детектив склонен к фатализму, основанному на том, что причиной преступления принято считать природу человека, а не устройство системы, неизменные законы бытия, а не общественные отношения, которые программируют саму возможность преступления. В классическом английском детективе мы имеем дело с тщетностью аналитического ума. В американском детективе – с тщетностью прямого действия. И то и другое бессильно там, где частная собственность и рыночная конкуренция создают возможность для непрерывного дележа. В сериале про Декстера (по роману Джеффри Линдсея) эта неустранимость причины преступления предельно утрирована – очаровательный маньяк, служащий в полиции, сам находит чудовищ и разбирается с ними по-своему. Агент системы является и преступником и возмездием одновременно, и из этого круга нет выхода.
Но вернемся к Ридли Скотту. Основанная на документальной книге Джона Пирсона («Painfully Rich») история, из которой не выжмешь никакой морали, кроме той, что олигарху не стоит быть слишком жадным, а похищать детей даже из самых богатых семей нехорошо и чревато.
Сюжет держится на постоянном напряжении между ценой и ценностью. Главный вопрос фильма: все ли можно купить за деньги? И вот эти вот вещи, которые все же нельзя купить за деньги, сколько они все-таки стоят?
Простое и добротное кино движется сквозными рифмами. Супруги пишут письмо, надеясь быть принятыми в семью миллиардера, и вот уже их сын отвечает на письма с мольбами других несчастных о помощи; наконец, став заложником, он сам пишет такое же письмо, умоляя заплатить за него.
Или другая рифма: и в мафии, и «при дворе» главного олигарха находится тот, кто в последний момент выступит против своего босса и этим спасет похищенного. Структура мира шантажистов и мира шантажируемых одна и та же.
Все происходит в переломном 1973-м на фоне нефтяного кризиса. Этот год похоронил целую эпоху, закончилась золотая пора, когда неравенство в западном обществе снижалось, а средний класс рос. За двадцать лет успело вырасти целое поколение уклонистов (от карьеры) и бунтарей (против системы), и остро встал вопрос: если лучшие из молодых будут демонстративно тусоваться, медитировать, протестовать и самовыражаться, кто вообще продолжит бизнес и службу? В следующее за 1973-м десятилетие неравенство вновь пустилось в рост, и вскоре число «мечтательных бездельников» сократилось до приемлемого.
Криминальную историю о похищении юноши с внешностью невинного агнца (Чарли Пламмер) можно понять как политическую драму, поэтому в сюжете ненадолго возникают «Красные бригады» – городские партизаны в комнате с Лениным на стене обвиняют богачей в краже будущего у всех трудящихся.
В том же самом году аналогичная левацкая группировка в Калифорнии похитила внучку медиамагната Херста с требованием накормить всех бедняков штата, но Петти Херст расхотела освобождаться и перешла на сторону своих похитителей, чтобы грабить банки вместе с ними. Гетти и Херст – два самых знаменитых похищения богатых отпрысков той эпохи, живые эмблемы.
Для одних политический пафос это всего лишь оправдание криминала, но для других наоборот – в любом преступлении стоит искать политический смысл.
Отрезанное ухо – плата за иллюзию «мирного сосуществования» бедняков и богачей, изъятая, как налог на роскошь, часть счастливого и беззаботного тела, страшноватый окровавленный знак неснимаемого социального конфликта: вы не хотели о нас слышать, потому что жили на другом социальном этаже, слишком высоко, и за это некоторые из вас останутся без ушей.
Любимый образ Ридли Скотта – сильная женщина, а точнее, становящаяся сильной и даже отчаянно-непобедимой («Чужой», «Солдат Джейн», «Тельма и Луиза»). О том же его знаменитый рекламный ролик «1984», где Ани Мейджор бросает молот в экран как вызов электронному тоталитаризму будущего.
В «Деньгах» героиня Мишель Уильямс убедительно дерется телефонной трубкой и, вздернув нос, ставит ультиматум главному богачу мира.
Но любимая политическая идея фильмов Скотта, даже если он снимает античный «пеплум», это реформизм и разумный компромисс. Ты можешь изменить систему, не объявляя ей окончательной войны. Система пластична и сделать это позволяет, если быть достаточно упрямым и умным. Подпольная романтика не близка режиссеру ни в каком виде, и это отличает его от многих в Голливуде (Кэмерон, Стоун, Вачовски).
В 2013-м Скотт продюссировал «Группировку „Восток“» – предостерегающее кино о том, что «любые» средства в борьбе с убивающими природу аморальными корпорациями не доведут экологических романтиков до добра и нужно идти другим путем.
В «Деньгах» к этой идее добавляется также неприятие коллективной ответственности. Каждый отвечает за себя, а не за свой класс, слой, круг, финансовую группу и т. п.
В фильме Пол Гетти – та часть системы, которая не может себе позволить сострадания, его невестка Гейл, наоборот, отвечает за этику и волею судеб наследует состояние, а главный агент семьи по безопасности (Марк Уолберг) – тот, без кого она не справится со злым роком. Для матери похищенного агент ненадолго становится призраком того идеального мужа, которого у нее никогда не было.
Портрет Гетти пополнит длинную киногалерею мудрых и циничных капиталистов в старости, начатую еще Орсоном Уэллсом («Гражданин Кейн»). Убедительно сыгранный нефтяной олигарх, говорящий увесистыми афоризмами, вроде: «Стать богатым может любой дурак, куда труднее быть богатым». У него есть свой кодекс – все, включая детей, должны участвовать в бизнесе, и потому все имеют право на свою долю пирога. Он считает себя императором мира и копирует в Калифорнии античную виллу Адриана. Реальный Гетти верил в реинкарнацию и больше всего боялся после смерти переродиться в нищего батрака где-нибудь в Индии.
Но миф о гениальном торговце чем угодно, способном продать за миллион то, что приобрел за десять долларов, оказывается именно мифом, нарциссической сказкой нефтяного миллиардера, уклонявшегося от налогов с помощью хитрых схем.
Весь фильм зритель будет гадать: патологическая алчность или все же необходимая классовая солидарность капиталистов? Заплатив выкуп за внука, ты ставишь под удар всех остальных своих близких, более того, все дети пресловутого 1 % суперэлиты попадают в прицел, становятся вечными мишенями вымогателей и мстителей, если ты дашь слабину.
Относительный хеппи-энд, намекающий на социальную чуткость, смотрится скорее как утешительный приз и надежда на будущее, которое так и не наступило.
Мы знаем, что настоящий Гетти-младший так и не пришел в себя после похищения и прожил еще хоть и долго, пробуя себя как художник и актер (у Вима Вендерса в «Положении вещей»), но в непрерывной депрессии и кризисах и фактически уничтожил свой организм наркотиками. Ему даже восстановили отрезанное ухо, но это уже ничего не изменило в его горькой судьбе.
Мы знаем, что во всем мире неравенство растет, и сейчас даже в самых благополучных странах оно вернулось к пропорциям столетней давности. Это не нужно никому специально объяснять в России, давно живущей в эпоху длинных яхт, высоких дворцов и массовой бедности.
Это знание порождает вопросы: чем оправдано то, что один из нас в тысячу раз богаче другого? Он в тысячу раз умнее? Полезнее? Его в тысячу раз сильнее любят высшие силы? Или в тысячу раз сильнее ненавидят? Что вообще измеряется в деньгах? Общий труд? Общее благо? Абстрактная «полезность»? Или просто власть? Но тогда на чем эта власть основана?
Неравенство умножает причины для социального шантажа в самых разных формах, от криминальных до политических. Кто может решить эту проблему если не в общем, то хотя бы в частном случае?
Неравнодушные «приближенные к трону», попавшие в ножницы между ледяной мудростью элиты и обжигающей завистью социальных низов, – отвечает Скотт. Зрителям остается согласиться с этим или возразить, дав собственный ответ.
Синемарксист
Юбилей
Кино про кино – мой любимый жанр. Даже если у фильма самая банальная фабула на свете, почти как в «Пятьдесят оттенков серого» – наивная гуманитарная студентка падает в объятия эксцентричной звезды с причудами и, пережив этот неоднозначный опыт, расстается со священным монстром в дальнейшем поиске самой себя.
«Молодой Годар» – ироничный оммаж священному монстру французского кино к пятидесятилетию показанных событий. Этот подарок монстр красноречиво проигнорировал.
В фильме Годар стыдится собственной известности и признания даже в среде полиции, в которую он мечет камни. Упражняется в игре слов. Черпает вдохновение из левацких брошюр и мусорных детективов, ведь только там проступают схемы господствующей идеологии самым наглядным образом.
Очки
«Делать видимым», а не «показывать» – часто говорил реальный Годар.
В фильме ему все время мешают демонстранты, полицейские, богемные друзья. И однажды он сделает видимой саму эту невозможность видеть.
Раз за разом его очки хрустят под чьей-то подошвой. Но раздавленная оптика и есть верная. Только она и соответствует расколотому миру.
Мораль
В этом кино две сквозные темы. Первая – простые люди, обычные зрители, которые встречают Годара на улице или везут его в машине, ждут от него (и от кино вообще) антидепрессанта, хотят посмеяться, «словить милоту», сентиментально взгрустнуть вместе с Бельмондо, на пару часов оказаться как можно дальше от самих себя. Так Хазанавичус оправдывает то, чем он тут занят, – легкий жанр, понятную всем комедию про неуживчивого фрика.
Вы можете не быть умным, вы можете не быть левым, вы можете не быть авангардистом, вы можете ничего не знать о «новой волне», и все равно вы теперь можете смотреть о Годаре и следить за его жизнью. Вам предложен Годар для обычных людей, которых этот невежливый чудак всю жизнь сторонился и мечтал изменить одновременно.
Вторая тема – в социализме, на котором Годар так зациклен; авангардные выверты и непонятные кунштюки исключены, потому что социализм – это всегда торжество посредственности, и любой, кто поднимет там голову выше средней линии, обречен быть укороченным. Вначале китайцы не принимают его кино и требуют снять название «Китаянка», потом студенты, захватившие Сорбонну, дважды изгоняют вычурного выскочку из своей громокипящей агоры, и, наконец, даже в отдельной съемочной группе, где Годар вводит полное самоуправление и контроль работников, все голосуют против его идеи потратить бюджет на панорамные съемки.
Движущее сюжет противоречие: чтобы всерьез отрицать буржуазную норму, нужно иметь большую индивидуальность, но революция и игра в социализм не дадут такой индивидуальности ни одного шанса. И при социализме и при капитализме побеждает посредственность, но при капитализме вам не заткнут рот, чтобы сказать об этом. Парадокс героя: без революции ваша индивидуальность не нужна даже вам самому, но революция смеется над вашей индивидуальностью как над писаной торбой.
Отсюда несложно вывести простое моралите: буржуазное общество лучше социалистического уже тем, что позволяет экспериментировать и отрицать самое себя, ну хотя бы в декоративно-декларативной форме.
Это классическое либеральное клише. Но легкий фильм для несложных людей и должен состоять из клише на всех уровнях.
«Такова жизнь на „Редитабле“», – постоянно повторяют главные герои друг другу. Что переводится как: «Ты никуда не убежишь с подводной лодки».
Если совсем уж драматизировать финал, то можно сказать, что это фильм о гении, который придумал новый киноязык, но слишком увлекся «переделкой мира и человека», «растворил себя в группе» и больше уже не смог вернуться к своим прежним зрителям и их слишком человеческим чувствам, навсегда став одиноким снобом и «Мистером Непостижимость». Новое кино было принесено в жертву мировой революции, а когда этот жертвенный костер погас, осталась только перманентная меланхолия и элитарная игра со знаками.
Быть левым
Собственно, Годар и начинается там, где мы спрашиваем: а что такое «хороший вкус»? А кто формирует представление об элитарном и эгалитарном? Откуда берется, как возникает в нас пресловутая «индивидуальность» и сколько она стоит? На кого в итоге работает ваш развлекающий киноаппарат? Кому приносят прибыль ваши эмоции? Но все это, пожалуй, сложновато и нудновато для легкой комедии, и поэтому в ней ничего этого и нет.
Как вообще можно быть левым? Хазанавичус отвечает – недолго и не всерьез. Как друзья Годара, а не как сам Годар в 1968-м.
В остальном это история о неврастении гения и о том, как чувственно могут смотреться родинки на юном теле его подруги. Красиво сняты беспорядки – любимый вид спорта парижан, но иногда они выглядят как прямая цитата из финальных кадров «Мечтателей» Бертолуччи, который тоже есть в этом кино, столь же радикальный политически, но не готовый к такому же смелому отказу от авторства и новому общедоступному способу делать фильмы.
Есть слой для внимательных синефилов – непрерывный пунктир из годаровских цитат: красиво недокрашенные двери, разноцветные буквы, граффити, диалог в поезде, небесно-синие простыни, густо красные шторы, оклеенные коллажами стены и т. п.
Этот фильм хорош уже тем, что многие после него захотят посмотреть «Китаянку», чтобы понять, вокруг чего был весь скандал.
А вообще этот доходчивый сюжет с ожидаемой развязкой и зевотной моралью весьма далек от известных фактов тех лет, о которых мы и скажем ниже.
Жан Люк
Из вполне успешной буржуазной семьи. Сначала критик в «Киногазете», потом начинает снимать сам, и через пять лет уже признан создателем киностиля 60-х. Став режиссером, он остался критиком чужого кино во всех своих фильмах. Проституция – вот наиболее общая метафора человеческих отношений при капитализме – любимая мысль его ранних черно-белых картин; но начинается молодежная революция, он влюбляется в Анн и решает снять с ней в главной роли самый революционный и по форме и по содержанию фильм.
В феврале 68-го организует защиту синематеки Ланглуа (главного гнезда богемных радикалов), с закрытия которой все и началось. Входит в руководство забасткома киношников и телевизионщиков и в мае срывает Каннский фестиваль.
Его интригует разный темп восприятия звука и изображения в фильмах, и он не хочет скрывать это противоречие. Он знает, что мы испытываем энтузиазм, когда смотрим на себя извне, глазами (Бога? Другого?) будущего общества, которое поймет нас лучше, чем мы сами сейчас понимаем себя. И этот взгляд извне должен быть реализован через кинокамеру и экран.
Он снимает по три фильма одновременно, и все без сценария. Цель – окончательное разрушение буржуазного нарратива (способа рассказывать). Политическая связь между сценами, последовательность изображений гораздо важнее самих сцен и изображений.
Задача диалектического кино – экранизировать само мышление, его работу, предпосылки, условия. Проявить новые отношения между чувствами, мыслями и поступками людей, которые идут на смену старым. Годар настаивает на том, что кино – это именно производство, а не просто воспроизводство нашей жизни.
В «Один плюс один» он монтирует репетицию «Роллинг Стоунз» («Симпатия к дьяволу») с воинственным чтением манифестов «Черных пантер». Анн играет там западную демократию, которую приносят в жертву на алтаре в схватке между белым техасским расизмом и негритянским левачеством.
Философ Ги Дебор критикует Годара как пижона и клоуна, создающего образ революционера на потеху публики и к радости светской хроники. А вот философ Жиль Делез, наоборот, с восторгом его поддерживает.
Сначала мы научились записывать звук, потом – сохранять подвижное изображение, потом и то и другое одновременно; и вот реальность на экране движется и звучит как посмертный призрак или как вампир, существующий после своей человеческой смерти, за ее пределами. Это реальность после самой себя, но эта реальность никогда не существовала прямо, она была игрой и монтажом, то есть она и может существовать только после самой себя, став для Годара исследованием и демонстрацией собственных причин и условий. Впоследствии он вплотную займется «hauntologie» – призракологией, которая звучит как «онтология» (учение о бытии), если ее произносить, а не записывать.
Годар упрямо называет себя не французским, а китайским режиссером, и даже не режиссером, а «кинорабочим», настолько он увлечен идеями «культурной революции» председателя Мао. И всегда носит с собой лезвие в кошельке, на случай если жизнь станет окончательно нестерпимой. Тонкое лезвие вместо кредитной карты.
Можно стремиться показывать настоящие вещи, но это буржуазный подход искателей наилучшего товара. Нужно стремиться показывать любые вещи по-настоящему.
Вместе со своим младшим другом, учеником Альтуссера и отъявленным леваком Гореном он создает группу, куда входит Анн и еще четыре человека. Они должны зафиксировать начало мировой революции и стать ее киноглазом. В мае 1968-м снимают «кинолистовки» на баррикадах и в бастующих цехах. Дальше ищут революцию в Праге и Риме.
Делают групповое кино о Ленине и Люксембург, не предназначенное для коммерческого проката. Его показывают в политических штаб-квартирах.
Годар называет рекламу фашизмом и снимает провокационную рекламу парфюма, чтобы обеспечить свою группу минимальными деньгами.
После разрыва с Вяземски он предлагает ту же роль «женского лица революции» Джейн Фонде, и она ненадолго соглашается.
К середине 1970-х революция явно выдохлась. Преодолеть капитализм не получилось, но и принять его не получилось тем более.
Вспомнив свое имя и распустив группу, он делает много остросоциальных проектов для телевидения (при Миттеране), ненадолго влюбляется в новые технологии, ностальгирует по «новой волне», переживает еще ряд периодов и прижизненную канонизацию.
Как и многие французские умники, он теперь пробует смотреть на любой язык «сбоку», выйти из-под гипноза знаковых систем и увидеть, из чего они собраны. Если машина, которая производит наши смыслы, станет для нас прозрачной, нужны ли нам будут по-прежнему эти смыслы?
В преклонной старости он снимает меланхоличные постмарксистские фильмы («Прощай, речь!», «Фильм Социализм»), в которых спрашивает нас: так что же лучше – жить или рассказывать о жизни? Получает «Оскар» и дарит его своему бухгалтеру. В 2014-м ему вручают-таки почетный диплом в Каннах в знак того, что революция давно закончена. Но именно тот его «левацкий» период останется легендой в истории кино.
Анн
Княжна Вяземская и внучка знаменитого романиста Мориака изучала философию в Нантере у Лефевра и Барта и, как и положено настоящей аристократке, дружила там с анархистами и троцкистами. Написала вместе с будущим лидером студенческой революции Кон-Бендитом (они будут дружить всю жизнь) бунтарскую листовку, призывавшую студентов сорвать экзамены и захватить университеты так же, как рабочим пора захватить свои фабрики.
В кино ее привел Брессон, но настоящей звездой (т. е. объектом желания миллионов) сделал Годар. В 1968-м все смотрели на ее пухлые губы и гошистскую кепку, как у Гавроша, и хотели вместе с ней изучать «Анти-Дюринга», которого она так нежно цитирует в «Китаянке». Или не все? Ну, все нормальные люди, я имею в виду.
Для Годара роман с ней был воплощением контакта с «восставшим поколением», кумиром которого он явно хотел стать. Лав стори длилась около трех лет, Анн снялась в семи годаровских фильмах, но формально они были женаты до 1979-го, пока «левацкие надежды» окончательно не развеялись и бунтарское поколение бесповоротно не повзрослело.
После развода она осталась кинодивой, увлеклась феминизмом, получила пару престижных литературных премий, написала две книги о своем романе с Годаром. В одной он, скорее, гений и учитель, а в другой – шантажист и психопат.
Наверное, в старости она и желала видеть себя невинной цокотухой в лапах свихнувшегося на маоизме эгоцентричного паука, потому что так всем понятнее и потому что революция давно кончилась. Но это только одна из версий прошлого, против которой достаточно свидетельств.
5 октября 2017-го она умерла. То есть сценарий годаровского байопика – последнее, в чем Анн успела поучаствовать.
«Китаянка»
Снято в годаровской квартире. В бэкграунде там «Бесы» Достоевского, но это не было важно тогда ни для кого, не важно и сейчас. Покушение на Шолохова, названного советским «министром культуры». Спор о полезности физического труда для изучения философии. Но главная сцена – лекция о появлении кино. Почему Люмьер был буржуазным импрессионистом, а вот Мельес стал настоящим брехтианским фантастом? Это ключ к годаровскому пониманию кинопроизводства.
Май-68
Социалистическая революция нового типа – всё придумывают богемные авангардисты, начинают студенты, захватившие универы, подхватывают рабочие, восстание перекидывается на весь западный мир, и вот уже все ждут, что Мао приедет читать свои стихи в мегафон с Эйфелевой башни. Удалось наполовину.
С тех пор в «приемлемых» границах это стало постоянной частью французской политики. Достаточно вспомнить самое недавнее – повсеместные беспорядки по поводу нового трудового кодекса, захват центральных площадей левацким движением «Ночь на ногах», массовая мобилизация в поддержку марксистского кандидата Меланшона, получившего в итоге на выборах 19 %. То есть каждый пятый француз в 2017-м проголосовал за красный флаг. Даже скучные классические коммунисты в новом французском парламенте увеличили свою фракцию. Петр Павленский, приехав в Париж и верно во всем разобравшись, поджег «Банк Франции», призвав мир к революции, и отправился за это в тюрьму.