о сей день. Мы, однако, не имеем возможности останавливаться на возникающих здесь многочисленных вопросах. В данном случае наша цель состоит в том, чтобы обратить внимание на некоторые моменты коммуникативных стратегий преемственности творчества Бора и Эйнштейна в контексте позиции личностного знания.
2.6 О значении дискуссии Бора и Эйнштейна
Творческое наследие Эйнштейна и Бора всегда занимало важное место в методологических и историко-научных исследованиях особенностей развития физики XX-го столетия. Оно анализировалось как по отдельности, так и в непосредственной соотнесенности, причем в последнем случае главное внимание обычно уделялось анализу различий и взглядов по вопросам интерпретации квантовой механики. [2,3] При этом, однако, ряд важных моментов коммуникативной позиции Бора и Эйнштейна остался в тени. [190] Этому, видимо, способствовало и то обстоятельство, что в отношении тех пунктов, где их точки зрения совпадали, особых вопросов не возникало. В конце концов и сам Бор, и те, кто так или иначе разделяли его взгляды, неоднократно подчеркивали в споре с Эйнштейном, что их подход к интерпретации квантовой механики базируется по существу на тех же принципах, что и те, которое были положены им самим в основу СТО. Однако на подобные аргументы Эйнштейн чаще всего отвечал примерно так же, как в свое время в разговоре с Гейзенбергом: «Хорошая шутка не должна повторяться дважды». Дело в том, что неклассичность СТО отождествлялась в первую очередь операционализацией ее языка с операциональной трактовкой исходных понятий. Этой же операционально-коммуникативной стратегии следовала и квантовая механика. Но в глазах Эйнштейна ссылка на общий для обеих теорий операциональный подход и ссылка на наблюдателей в СТО и квантовой механике не уравнивала онтологически эти теории. Основное различие их в том, что в онтологии СТО акт познания, измерения, наблюдения открывает мир, а в квантовой механике творит его. Разумеется, и «открытие», и «творение» здесь — метафоры. Однако незавершенность гештальт-коммуникации, именно как межличностного интерсубъективного процесса, в который были вовлечены Бор и Эйнштейн, и по сей день является мощным стимулом исследований в области философии физики. Мнение, что хотя Н.Бор в своем споре с Эйнштейном и не смог убедить его в полноте квантово-механического описания физической реальности, последующая история развития физического познания свидетельствует о правоте Бора. В рамках этой констатации обычно отмечается стимулирующее воздействие позиции Эйнштейна в отношении квантовой механики для прояснения и уточнения «ранее неясных аспектов ее интерпретации».
В то же время сам Бор осознавал свою полемику с Эйнштейном скорее именно как незавершенный гештальт межличностной коммуникации. Тот факт, что ему не удалось убедить Эйнштейна, имел для него глубокий личностный смысл. То же самое можно сказать и в отношении Эйнштейна. Одна из важнейших характеристик дискуссии Эйнштейна и Бора состояла в том, что это был межличностный диалог, операционально поддержанный всем тем опытом коллективного познания и интерсубъективного согласия, который к тому времени был накоплен в «точном, физико-математическом естествознании». Для достижения взаимопонимания они использовали такое конструктивное средство как мысленный эксперимент, в котором синергетически объединяются образные и символические системы представления знания и познания как кооперативного, коммуникативного процесса.
Достижение согласия означало бы не просто успех вовлеченных в него сторон, но и шагом в развитии той коллективной межличностной коммуникации и интеррепрезентации знания, которая традиционно именуется физикой. Но что же тогда может означать незавершенность коммуникативного гештальта диалога Эйнштейна и Бора? Ответ на этот вопрос предполагает уточнение их личностных позиций. Для Бора, настаивавшего на необходимости сохранения классического языка как базисного коммуникативного средства описания результатов квантовомеханических измерений, эта незавершенность диктовала обращения к языку как инструменту познания.
Обосновывая этот тезис, Бор обычно указывал, что результаты всякого физического измерения, представленные в числовом коде языка лабораторных приборов, должны осознаваться экспериментатором таким образом, чтобы их можно было сообщить другим исследователям. Будучи коммуникативно-синергетически истолкованным данный тезис Бора оказывается когерентным пониманию наблюдаемости. Различие между Бором и Эйнштейном здесь в акцентах: Эйнштейн подчеркивал необходимость обеспечения непрерывности перцептивного канала в процессе исторического развития эксперимента, в то время как Бор был первым в истории физики, кто попытался реализовать в ней лингвистический междисциплинарный поворот.
Было бы в принципе неверно представлять себе перцептивный и лингвистический каналы по отдельности друг от друга. [190] Это обстоятельство особо подчеркивается Д.Бомом в его модели научного познания как коммуникативной деятельности, в которой в новых контекстах и новых формах происходит расширение и углубление перцептуальных контактов человека с миром. Научное исследование не может быть расчленено на отдельные последовательно реализуемые акты наблюдения над объектом и последующий акт коммуникации. «Всякий акт восприятия, — пишет Бом, — с самого начала структурируется и оформляется интенцией на коммуникацию, а также общим сознанием тех актов коммуникации самому себе и другим, которые осуществлялись в прошлом. Более того, вообще говоря, лишь в коммуникации мы можем что-нибудь глубоко понять, то есть воспринять целостное значение того, что мы наблюдали».
Будучи результатом многолетних усилий осмыслить коммуникативную специфику процесса познания «постквантоворелятивистской эпохи», модель Бома выступает как попытка обозначить «третий путь» между кумулятивистскими и антикумулятивистскими моделями роста научного знания. Одновременно модель Бома можно рассматривать как одну из попыток найти новый подход к решению проблемы единства знания как процесса. [192]
Мы, однако, не будем здесь останавливаться на модели Бома. Отметим только, что его подход представляет собой не единственный пример поиска новых стратегий к согласованию различных экспериментальных контекстов современной физики, созданных и открытых ею миров, автопоэтических реальностей, среди которых сейчас вполне отчетливо различимы два их класса: мир Эйнштейна и мир Бора. Сходные стратегии обнаруживаются в работах К.Вейцзеккера, Д.Финкельстейна. В этот же ряд коммуникативной преемственности я включаю синергетику Хакена, Пригожина, Поляни и Маслоу. [159-161,125-127,120,89-91] Их работы разделяют общую коммуникативную интенцию на отрытый конструктивный диалог, в процессе которого творится и открывается новая реальность.
Если в предварительном порядке попытаться «синергетически» подытожить сказанное выше по поводу роли эксперимента, то это можно было бы сделать в следующих словах. 1. Эксперимент — это, вообще говоря, непрерывный исторически преемственный коммуникативный процесс, в ходе которого создаются все новые и новые структурные автопоэтические единства, а так же их разнообразные «симбиозы» или, говоря языком синергетического автопоэзиса — новые структурные сопряжения. 2. Синергетика выросла из эксперимента, возникновение которого в науке Нового времени само можно трактовать как становление нового познавательного качества в системе коммуникативной деятельности, включающей в себя деятельность — игру с вещественными предметами — деятельность-коммуникацию с системами знаков, включая и математику плюс логику, «символы веры», плюс каналы трансляции вербально артикулированного и невербально выражаемого знания... [113] 3. При этом существенно, что синергетическая интерпретация эксперимента выводит нас на понимание эксперимента как коммуникативно-семиотической созидающей деятельности. К такому пониманию эксперимента можно подойти с разных сторон. Как уже неоднократно говорилось — в этом одна из особенностей самого синергетического подхода, с характерным для него «круговым» или «циркулярным» отношением к предмету. Это круговое отношение, в свою и очередь, может быть кибернетически интерпретировано в терминах петель обратных положительных и отрицательных связей. Не забудем, что кибернетика в качестве одной из точек своего роста имела естествознание в состоянии его междисциплинарности. С другой стороны, синергетика — это «контактная» наука. В ее фокусе область взаимодействия разных дисциплин-автопоэзисов. А в нашем конкретном случае — это область взаимодействия двух автопоэтических систем, а именно: автопоэзиса «теория» и автопоэзиса «эксперимент». Эта область сама по себе имеет сложноорганизованную лингвосемиотическую структуру, которая пока что мало исследована. Далее она будет рассматриваться в контексте принципа идеализации. Как уже говорилось, процесс «встречи» теории и эксперимента — это процесс становления. Он опосредован циклами коммуникативных репрезентаций, в перечне которых когерентное личностное знание М.Поляни имеет первостепенное значение. Но в традиционной философии науки, как я уже говорил, личностное знание своего места пока не нашло. Это создает трудности и для философии синергетики, особенно для понимания ее конструктивного начала, поскольку центральный в этом плане принцип идеализации, рассматриваемый вне контекста личностного знания оказывается лишенным своего операционального содержания. В то же время без его анализа определить «третью», синергетическую, позицию последовательным образом трудно.
Вопросы идеализации в научном познании долгое время не были популярными в методологической литературе. К примеру, в книге «Методологические принципы физики» (весьма содержательном исследовании, написанном коллективом специалистов в области истории и методологии естествознания) вопросам, касающимся идеализации в физике, не уделено практически ни строчки. На это обстоятельство справедливо обратил внимание один из рецензентов названной книги, который отметил, что в нее, помимо всего прочего следовало бы «включить... очень важный в методологическом от