стного или статистического типа. Это означает, что она в общем случае не дает нам точных представлений результатов эксперимента. Например, она не предсказывает точное место попадания электрона, прошедшего через диффрагирующую систему на фотопластинку. Отсюда возникает предположение, что квантомеханическое описание физической системы с помощью волновой функции не является полным описанием «реального положения вещей», и что существуют некоторые дополнительные гипотетические переменные, которые «скрыты» от нас, то есть не доступны наблюдению и контролю с помощью имеющихся у нас экспериментальных средств. Фиксация этих переменных позволила бы точно предсказывать место попадания электрона на фотопластинку и дала бы тем самым возможность восстановить детерминизм классического типа при описании квантовых явлений. Надо сказать, что причины, по которым гипотеза скрытых параметров до сих пор привлекает внимание современных исследователей, не сводятся непосредственно лишь к стремлению восстановить классический детерминизм в области квантовых явлений. Речь, скорее, идет о стремлении сохранить объективный, «деперсонифицированный» язык описания. Это подтверждает и пример самого Белла. Объясняя мотивы, побудившие его заняться исследованием вопроса о скрытых параметрах в квантовой механике, он в качестве главного из них называет свою неудовлетворенность лежащим в основе принятой интерпретации квантовой механики расчленением физического мира на две принципиально различным образом описываемые области классических и квантовых явлений, и, при этом, без ясной экспликации связи между ними. В современной теории, указывает Белл, наиболее полное описание состояния мира в целом или любой его части имеет форму (λ1,λ2,…,λi,ψ1,ψ2,…,ψi), где λi — классические переменные, описывающие состояние экспериментальной установки: положение переключателей, стрелок и т.д., а ψi — соответствующие квантовомеханические функции. Эта неоднородность или, точнее говоря, дуализм описания предполагает существование некоторой границы, разделяющей области классических и квантовых явлений, или, прибегая к более общей философской терминологии, границы между познающим субъектом, который существует в классическом мире, адаптирован к нему, «оснащен» соответствующей системой понятий и приборов, и познаваемым им квантовомеханическим объектом. При этом, если и имеется какое-то согласие в том, что по крайней мере переключатели и стрелки приборов находятся в классическом мире, «с нашей стороны», по эту сторону границы, то относительно «глубин ее залегания» существуют самые разные мнения. Разумеется, в плане практического применения теории, так сказать, в прагматическом аспекте, этот вопрос может и не представляться особо важным. Иное дело, если взглянуть на него с точки зрения фундаментальных принципов теории, которая обычно формулируется в терминах предсказаний результатов возможных экспериментов. Такая форма теории обязывает постулировать в ее собственных рамках существование квантовоклассической границы. Но в таком случае мы, видимо, вправе требовать от теории, чтобы она давала нам и некоторый рецепт, позволяющий всякий раз эту границу достаточно определенным образом идентифицировать. Однако теория в ее существующем виде эту границу не фиксирует, она оказывается подвижной и, во многом, условной. И это обстоятельство можно рассматривать как свидетельство того, что квантовая механика является самосогласованной и непротиворечивой теорией лишь в некотором приближенном смысле. Конечно, то же самое можно утверждать о любой физической теории, но в данном случае речь идет о том, что эта приближенность является внутренним свойством существующей формы квантовой теории. Другими словами, хотя теория построена так, что ее базисные утверждения относятся к результатам «измерений», и, тем самым, концепция измерения приобретает для нее принципиальное значение, сказать ясным образом, что такое измерение она не может. «Ясным образом» означает: не прибегая к нежелательному внутри фундаментальной физической теории дуалистическому языку, наподобие, например, того, который был использован фон Нейманом в его квантовой теории измерения. Для моего понимания подхода фон Неймана, однако, крайне важно, что в центре его внимания был не вопрос о субъективности и объективности (или субъекте и объекте), а вопрос о гносеологической границе их разделяющей; границе, которая, по мнению фон Неймана, условна, конвенциональна, может быть проведена либо «ближе» к субъекту, либо «ближе» к объекту, но она неустранима, что и отражается в синергетическом «двуязычии» квантовомеханического описания. Что же касается поиска иных форм физического описания — не в терминах наблюдения, а в терминах объектов «самих по себе», без ссылок на их отношение к измерительной аппаратуре — то их привлекательность питает стремление завершить образ-гештальт познания как процесса деятельности, продукты которой полностью представимы в объективном, деперсонифицированном языке носителю классического идеала познания, с которым синергетика заключает компромисное соглашение.
Приоритет именно этой языковой формы в описании «внешнего мира» — вот, что определяло позицию Эйнштейна в его видении квантовой механики. И хотя эта позиция неоднократно излагалась как самим Эйнштейном, так и его многочисленными комментаторами и критиками, так, что она полагается хорошо известной и понятной, я бы не стал утверждать, что все здесь до конца выяснено. В свое время Белл, ставя знак равенства между концепцией скрытых параметров и поиском «объективной формы описания квантовых явлений», был склонен зачислять Эйнштейна в сторонники идеи скрытых параметров. С эвристической точки зрения такое личностное отождествление было для Белла плодотворным, но следует подчеркнуть, что Эйнштейн никогда не был сторонником идеи скрытых параметров, о чем сам он неоднократно свидетельствовал. Так в письме к Борну в 1952г. он писал: «Видел ли ты, как Бом (как, впрочем, и де Бройль 25 лет тому назад) верит в то, что квантовую теорию можно детерминистски истолковать по другому? Это, по-моему, дешевые рассуждения, но тебе, конечно, лучше судить». Личностная позиция Эйнштейна в науке могла показаться парадоксальной и противоречивой для «взгляда со стороны». (См. его высказывание о том, как выглядит ученый в глазах последовательно мыслящего философа).
Эйнштейн был привержен идее объективированного и, в этом смысле, деперсонифицированного описания физической реальности. Я думаю, что именно эта приверженность, а не приверженность детерминизму, как считает Поппер, определила его личностную позицию в отношении квантовой механики.
Нужно иметь в виду, что делом жизни Эйнштейна был поиск единого описания мира, котрый переживался им как тайна, как вечная загадка. Единое описание этого мира не было для Эйнштейна равнозначным раскрытию всех его тайн. Напомню, что мир Эйнштейна был созвучен миру Спинозы, и что одним из самых важных для него вопросов был: «дружественная ли среда — наша Вселенная?». Синергетический смысл этого вопроса чрезвычайно существенен для его понимания загадочности мироздания.
Различие в позиции Эйнштейна и точке зрения сторонников скрытых параметров было отмечено также М.Борном, который в комментариях к своей переписке с Эйнштеном по этому поводу писал следующее: «Де Бройль, создатель волновой механики, а также Бом принимают, подобно Шредингеру, результаты самой квантовой механики, но не ее статистического толкования, для чего они допускают скрытые механизмы, «прячущиеся» за волнами, или переписывают формулы так, чтобы придать им вид, который подчиняется детерминистско-механическим законам. Но эти попытки дело далеко не продвинули; мне кажется, что сегодня (1965г.) они почти забыты. Да и Эйнштейн считал эту точку зрения слишком дешевой. Его идеи были радикальнее, но представляли собой некую «музыку будущего». Но и сам Борн испытывал значительные затруднения, стараясь понять точку зрения Эйнштейна на квантовую механику, о чем свидетельствует их послевоенная переписка. К 1954 году, за год до смерти Эйнштейна, спор между ними по поводу квантовой механики обострился настолько, что потребовалось посредничество В.Паули, выступившего в роли адвоката Эйнштейна, хотя и не разделяющего точку зрения последнего, но пытающегося четко сформулировать ее исходные предпосылки.
«Мне кажется, — писал Паули Борну, — Вы создали какое-то чучело Эйнштейна, которое с великой помпой и опровергаете. В особенности, Эйнштейн не считает идею «детерминизма» (как он мне в категорической форме повторил) столь фундаментальной, как это часто кажется, а энергично отрицает, что он когда-либо выставлял подобный постулат в таком виде, что «последовательность подобных состояний тоже должна быть объективной, реальной, то есть автоматической, механической, детерминистской». В такой же мере он оспаривает, что он рассматривал вопрос, «является ли теория строго детерминистской?» в качестве критерия допустимой теории»».
Эйнштейновская отправная точка является скорее «реалистической», а не «детерминистской». Это значит, что его философская «предубежденность» является другой…». В следующем письме Борну Паули еще раз уточняет: «Я полностью разделяю Вашу точку зрения на то, что Эйнштейн «одержим своей метафизикой». Я бы только назвал ее «реалистической» метафизикой, а не «детерминистской». Далее Паули приводит совет Эйнштейна сторонникам квантовой механики. «Во время моего прощального визита к нему он еще добавил, что, по его мнению, следовало бы говорить нам, сторонникам квантовой механики, для того, чтобы быть логически неуязвимыми (но что не совпадает с тем, во что он верит): «Описание физических систем с помощью квантовой механики весьма не полно, но его бессмысленно совершенствовать, поскольку это совершенствование не увязывается с законами природы». «Этой предложенной нам формулировкой я совсем не удовлетворен, — подчеркивает Паули, — поскольку своей метафизичностью она представляется мне схожей с рассуждениями об «ангелах на острие иглы» (как будто существует нечто, о чем никто знать не может)».