Эмма всякий раз поглядывает хитренько, когда выхожу в коридор, хитренько и заинтересованно, все знает и все понимает, во взгляде ожидание, но если от меня чего ждут, то хрен получат. Здоровый мужской рефлекс: делать противоположное тому, что женщина из тебя выжимает. Это на службе делаю то, за что платят, но в быту всегда наоборот, такая защитная мера.
— И как себя чувствуете, Женечка? — поинтересовалась она таким сладеньким голосом, что я воочию увидел ее головку с растрепавшимися длинными волосами на моей подушке. — Ничто вас не тревожит, ничто жить не мешает?
— А вот ничто, — ответил я нагло. — Ну совсем ничто!
— Значит, не подействовало, — сказала она огорченно. — Говорят, в преклонном возрасте хоть подсаживай эти стволовые, хоть нет — результат один.
— Да-да, — подтвердил я, — это точно. А что, хочешь сравнить до и после?
Она скромно опустила веки.
— Ну… интересно. А то про всякое наслышана…
— Любопытство кошку сгубило, — напомнил я.
— Я не кошка, — ответила она обиженно. Подумав, уточнила: — Я скорее собачка.
— Какой породы? — спросил я с подозрением.
— А какой ты хочешь? — поинтересовалась она. Добавила сразу: — Вообще-то могу быть любой, только скажи.
— Настоящая женщина, — похвалил я. — Знаешь, будем считать, ты меня дожала. Ко мне поедем? Или к тебе?
— Лучше к тебе, — сказала она. — Безопаснее.
На очередной планерке, что проходила буднично и в привычном штатном режиме, Глеб Модестович в конце концов отодвинул бумаги в сторону, оглядел собравшихся в его кабинете поверх очков.
— Так, с этим все ясно. Или какие-то вопросы?
Я покосился по сторонам, все скучали, вопросов ни у кого, видно по глазам. Тарасюк задумчиво щупает подбородок, все не привыкнет, что у него челюсть как у гиппопотама: могучая и крайне мужественная. Арнольд Арнольдович что-то просматривает на коммуникаторе, а Жуков угрюмо смотрит в стену.
— Может быть, — произнес Глеб Модестович задумчиво, — у кого-то появились за это время какие-то невысказанные идеи?
Тарасюк сказал с блаженной улыбкой:
— Ну, идей у всех масса…
— Знаю я ваши идеи, — ответил Глеб Модестович сварливо. — А как насчет идей, какие в обществе появятся новые течения, взгляды, как изменятся вкусы?.. Нам, а не дяде с Марса реагировать! Евгений, что вы на этот счет думаете?
— Да всякое, — промямлил я.
— А все-таки, — спросил он настойчиво, — что может появиться в ближайшем будущем? Измениться?
Все повернулись и смотрели на меня с насмешливым интересом, мол, давай выкручивайся, а мы позабавимся.
Я развел руками.
— Скажем… глупо и дико выступать против грудных имплантатов у женщин, да и у мужчин, кстати… глупо и дико высмеивать тех, кто впрыскивает гель в губы, хоть верхние, хоть нижние, пользуется ботоксом или прибегает к услугам пластической хирургии.
— Ну-ну, — подбодрил Глеб Модестович.
— Но, конечно, — продолжил я, — это будет продолжаться еще некоторое время, масса простого народа консервативна. Это она всех женщин, рискнувших сбросить платок с головы, называла распущенными и шлюхами, категорически запрещала пользоваться помадой и косметикой… Потом, конечно, толпа все принимает, но сперва новаторам крови попортит, попортит! По очереди запрещала вальс, как непристойный танец, потом — буги-вуги, рок-н-ролл, бикини, короткие юбки…
— Так-так, — сказал он чуточку нетерпеливо, — и к чему этот экскурс?
— Сейчас идет борьба с нудистами, — объяснил я, — что желают ходить голыми не только на специально отведенных для них пляжах, но и по улицам городов. Толпа уже приняла бы это, если бы большинство населения соответствовало критериям, которые они сами для себя считают допустимыми для обнажения прилюдно: хорошая фигура или… длинный пенис.
Тарасюк гыгыкнул, Арнольд Арнольдович посмотрел на меня сконфуженно. Кто-то еще хихикнул.
Я продолжил упрямо:
— Все-таки не многие решаются выйти голыми даже на нудистский пляж с огромным пивным животом или с мелким крючком на месте полового члена. А вот дай этим стесняющимся пенисы по тридцать сантиметров, тут же выйдут не только на пляж, но, возможно, и на улицы. Может быть, еще и с этим связаны как всевозможные методы увеличения полового члена, так и — внимание! — некая крохотная хирургическая операция, когда врач подрезает мужчине одну-единственную жилку, а освобожденный с привязи пенис увеличивается в размерах почти вдвое. Правда, в возбужденном состоянии будет такого же размера…
Тарасюк перебил озадаченно:
— Так на фига?
— …для прогулок важно, — ответил я, — не как стоит, а как висит, а с этим все норм! Эта операция сейчас обгоняет по популярности все остальные. Значит, нудизм скоро выплеснется на улицы. Что предпримем? Кто-нибудь занимается этой проблемой? К чему это может привести, на что повлиять? Есть ли опасные подводные камни?
Все посерьезнели, переглядывались, но натыкались на требовательный взгляд Глеба Модестовича и опускали головы. Он оглядел всех строго.
— Роберт Панасович, это, мне кажется, больше по вашей части.
Жуков и остальные с облегчением хихикнули, все задвигались, а Тарасюк обиженно завопил:
— Почему я? Почему я? Нудист я, что ли?
— Вы занимались проблемой молодежной моды, — напомнил Глеб Модестович. — Это близко по теме.
— Да где близко, где близко?
— Очень близко, — подтвердил Арнольд Арнольдович, в голосе чувствовалось облегчение, — кому, как не вам…
— Да-да, — загалдели все, — Роберт Панасович у нас самое то!
Тарасюк дулся до обеда, но, когда мы всей гурьбой завалились в наше кафе, уже острил и рассказывал анекдоты. Жуков в ожидании, пока принесут его обед, просматривал новости на карманном ПК, вдруг заулыбался, хихикнул, гордо напряг плечи и подтянул пузо, словно перед приближающейся красоткой.
— Что там? — спросил Тарасюк заинтересованно. — Новый порносайт открыли?
— Круче.
— Да ну? Что еще круче?
— Через два года, — сказал Жуков счастливо, он улыбался во весь рот, — Интель обещает запустить в производство девяностоядерный проц!
— Закон Мура в действии? — спросил Арнольд Арнольдович.
— В супердействии, — воскликнул Жуков, — сроки сокращаются!.. Удвоение оборачивается уже за девять месяцев!
— А там, — сказал Тарасюк, — будет восемь, семь, шесть, пять…
Жуков сказал мечтательно:
— И настанет день…
У всех лица стали настолько отрешенно-мечтательными, что я поневоле насторожился. Ощутил, что «день» произносится как «День», это что-то особое, спросил, не думая:
— Какой день наступит?
Они умолкли, переглянулись, наконец Тарасюк сказал без нотки превосходства, а даже как бы чуточку виновато:
— Ты еще не допущен на уровень В…
Весь день я ломал голову на работе, по дороге домой и даже дома. Ничего особенного не приходит в голову, разве что при ускорении научно-технического прогресса темп настолько взвинтится, что уже не будем успевать усваивать открытия. Это в самом деле будет особый День, хотя, конечно, не день, это растянется на какой-то срок побольше, чем день.
Правда, велика надежда на технологии, что позволят расширить наши возможности. В смысле, возможности человеческого организма, когда не то мозг начнет работать впятеро быстрее, не то можно будет информацию закачивать прямо в мозг, как на хард.
Конечно, еще непонятно, как это произойдет, за первенство борются сразу три ведущие технологии: нано, био и медицина, но все уверяют, что как только развернутся, то человек сможет избавиться от болезней, быть всегда молодым, очистить сосуды от бляшек: в том числе и сосуды мозга, так что человек будет все помнить и никогда ничего не забудет. Возможно, про наступление такого дня и говорит Жуков, когда мы сразу хотя бы обновим память, вспомним то, что учили в школе и университете, а новые материалы будут усваиваться моментально и с предельной точностью.
Правда, я предпочел бы не это «записывание в память», об этом мечтают как раз простые, которых Тарасюк так презрительно называет быдлом, а пропускание через быстрое усвоение материала. Чтобы я быстро смог прочесть и усвоить нужное, критически отделив важное от неважного, оставив полученную информацию лежать не в том же виде, как получил, а пополнить ею те отделы и закрома, где уже копятся данные по целому ряду интересных вопросов.
После недолгого перерыва в работе появился Арнольд Арнольдович. Я его увидел только в обеденный перерыв, он шел рядом с Глебом Модестовичем и улыбался, улыбался, улыбался, как дурак или голливудский герой, что в большинстве своем тоже дураки, но очень даже денежные дураки, а раз денежные — то не дураки вовсе.
Он и в мою сторону сверкнул звездным блеском безукоризненных зубов. Нижняя челюсть стала мощнее, массивнее, так и веет здоровой мужской агрессией, что, как шампанское, бьет в женские головы и разогревает низ живота.
— …да, — услышал я его голос, — тоже в Нижнем Новгороде!.. У них процент приживаемости самый высокий в Европе.
— А в Европе, — щегольнул знаниями Глеб Модестович, — самый высокий в мире.
— Вот-вот! — сказал Арнольд Арнольдович. — Я ему и так и эдак, а он уперся! Говорит, я патриот. Да хотя б патриот России, а то — Новгорода. Я говорю, что ты талант зарываешь в безвестности…
Жуков перебил:
— Это Дмитрий Язовцев? Ну, он не так уж и безвестен. У меня, уж поверьте, такие люди на заметке, Арнольд Арнольдович! У него своя клиника «Садко», к нему ездят делать зубы тузы из Москвы. И все насчет таких вот рискованных операций. Но что правда, то правда: переезжать даже в Москву не хочет. Про Швейцарию и слушать не желает. Да, Арнольд Арнольдович, я его вношу в особый список. Ноев ковчег — как раз для таких. Хотя, конечно, первыми туда ломанутся звезды шоу-бизнеса…
Слушавший ревниво Цибульский сказал саркастически:
— Ага, щас! Так мы их всех и примем. Разбежались.
Они вошли в кафе, я чуть замедлил шаг, вдруг ощутив, как пахнуло холодом мирового пространства. Цибульский, конечно же, прикалывается, мол, раздавать пропуска, кто пройдет через игольное ушко, а кто нет, будем мы. Но почему-т