— Вот-вот, — сказал он. — Умный ты мужик, Юджин.
— Я не мужик.
— А кто?
— Мужчина. Это у вас в Штатах одни мужики.
Он отмахнулся и сказал примирительно:
— Мужиков везде хватает. Некоторые еще и гордятся, что они мужики. Правда, правда! Сам таких идиотов видел.
Вульф спросил непонимающе:
— А можно мне узнать разницу? А то я ваш русско-американский менталитет усваиваю плохо.
Штейн посмотрел на меня.
— Можно я объясню этому европейцу?
— Валяй, — сказал я.
— Мужчина, — сказал Штейн, — это почти что джентльмен, только попроще. Более массового, так сказать, розлива. Осовремененный, адаптированный. Мужик — это из бывшего простонародья, что до сих пор выходит на улицу с расстегнутыми штанами. И слюни не вытирает. А если вытирает, то рукавом. И сморкается двумя пальцами…
— Иногда ухитряется одним, — уточнил я. — Попеременно зажимая ноздри большими пальцами. На асфальт.
Вульф поворачивал голову то к одному, то к другому, в глазах непонимание, как такое возможно, а Штейн закончил злорадно:
— Еще сморкается в скатерть. Хоть русский мужик, хоть американский. Хоть европейский.
— У нас в Европе таких нет, — запротестовал Вульф.
— Мужики есть везде, — сказал Штейн веско. — Мужик неистребим! В каждом из нас есть мужик на разной глубине затоптанности. Я их раньше кормил дрянью попроще, но когда мужики получили высшее образование, то пришлось им впаривать нечто вроде бы духовное и высокое: рерихнутость и всякое, а потом бермудский… Дети индиго, можно сказать, уже законченный проект! Я насытил его кровью и плотью, он уже разрабатывается на полном серьезе без всякого участия моей команды! Я сам удивился, как легко он пошел, хотя я всех людей перебросил на другой проект…
— Какой?
Он погрозил пальцем.
— На какую разведку работаешь? Так я тебе и скажу, что у нас в части двадцать пулеметов, три тачанки и пароль «Гренада»!.. Ха-ха, это будет бомба, Юджин, когда запущу в массмедиа!.. Дураков на свете много. А еще больше тех, кому без чуда жизнь немила. Им хоть бермудский треугольник, хоть дети индиго — сразу счастье в глазках, жизнь обретает смысл…
Я перебил:
— Бермудский треугольник тоже ты?
Он вздохнул, развел руками.
— Я тогда еще здесь не работал… Идею подал сам ныне почивший… Он поиск Старших Братьев по Разуму поставил на широкую ногу, привлек… вернее, отвлек внимание общественности и посещения нашей планеты зелеными человечками придумал… Правда, про похищения это уже чисто моя придумка!
Вульф сказал, оживая после неподъемной информации о загадочной натуре мужика:
— Мои специалисты подсчитали, что только поиски инопланетян на Земле снизили уровень социальной напряженности на две десятых процента!.. И не меньше пяти-шести сотен излишне активных, что могли бы для властей стать источниками неприятностей, удалось спихнуть в эту безопасную дурь. Плюс несколько миллионов человек заняли свои мозги этой ерундой, а могли бы наткнуться на что-то нежелательное…
Я развел руками.
— Детей индиго обсуждают не так часто, как НЛО, но, признаю, вы сумели отвлечь от острых вопросов немало голов. Хорошая находка!
— Еще не то будет, — пообещал Штейн таинственным шепотом. — Пока сказать не могу, но сам увидишь! Одну наводку дам — попадутся и самые грамотные.
— А вот не попадусь! — сказал я.
Он хохотнул.
— Ты же не просто грамотный. Ты еще и умный парень, а это совсем другое. Грамотных у нас много…
Он хлопнул меня по плечу, захохотал громче и удалился походкой победителя. Я проводил его взглядом. Штейн мог бы придумать что-то попроще и охватить народу побольше, но он берет мишенью интеллектуальный слой. Учитывает, что демократия демократией, а правит меньшинство. Демократия — это припугивание толпой толпы в интересах толпы. Но припугиваем мы, меньшинство.
Все-таки любое общество строится по единому скелету. У Макгрегора периодически собираемся точно так же, как мы собирались у Глеба Модестовича.
Сегодня он начал с того, что у каждого человека есть свой запах, по нему его отличает от других не только собака, но жена, дети и даже соседи. Но как бы человек ни был индивидуален, в толпе обретает общий для толпы запах агрессии, насилия, убийства, поджогов, перевернутых автомобилей, разбитых витрин, опрокинутых мусорных баков…
Зато публика, в отличие от толпы, запаха не имеет, потому с нею не только легко иметь дело, но и приятно. Публике нужно всего лишь рanem et circenses, а так делай что хочешь: хоть вводи диктатуру, хоть гомосексуальные браки, можно продать или подарить Курилы — публике это по фигу. Потому мы должны постоянно следить, чтобы народы оставались публикой и ни в коем случае не становились толпой.
Штейн вставил ехидно:
— Толпой следует управлять в соответствии с ее дуростью, а не по-умному. Умного толпа не только не поймет, но и не примет.
— Поэтому, — уточнил Вульф, — на предстоящих выборах президента не стоит делать ставку на Миллигена. Слишком умен, образован… А то, что профессор, а не, скажем, актер или спортсмен, так вообще моветон…
— Президент вообще-то должен быть даже глуповат, — согласился Макгрегор. — Вот у нас в Штатах один глупее другого, а каждого следующего называют худшим президентом в истории Америки! Но здесь такая точная система сдержек и противовесов, что ни один президент просто не в состоянии наделать больших глупостей. В смысле для страны. А то, что президента Германии или Франции путает с далай-ламой, — это его личные промахи.
— Ага, личные! — пробурчал Гадес.
Макгрегор взглянул на него строго.
— А что? Простому народу это даже нравится. Мол, такой же, как и они сами.
— Тогда он, может быть, прикидывается дураком?
— Может быть, все может… — согласился Макгрегор. — Но до чего докатились, а? Чтобы стать президентом, нужно доказать, что ты такой же дурак, как и большинство избирателей.
Я слушал, помалкивал. Мир усложняется стремительно. Раньше только клинические идиоты не понимали, что в нем происходит, потом — простые дураки, затем — недалекие, а сейчас и люди в самом деле умные, развитые, начитанные… путаются в самых, казалось бы, простых понятиях.
И все потому, что нельзя ухватить все. Чем больше становятся специалистами в своей области, тем меньше успевают понять общемировое, и тем легче ими манипулировать.
Вчера я запросил тридцать миллиардов долларов на разработку онлайновых игр. Из них двадцать — на темы Средневековья, так как в том простом мире любой человек, даже футбольный фанат, чувствует себя уверенно и может выбрать роль хоть повелителя королевства, хоть мудреца и мыслителя, хоть исследователя тайн природы или просто путешествовать, зная наперед, где что лежит.
А вот современность — такая мутная водица, которую надо замутить еще сильнее, чтобы ничьи случайные прозрения не помешали строительству нового мира.
Эти игры по моему негласному заказу ускоренно клепают по всему миру. Играйте, ребята, в онлайне, убивайте и режьте там, не выходите на демонстрации, митинги, протесты…
Макгрегор усмотрел в прогнозах усиление напряженности в молодежной среде, специалисты обещают повышение на треть процента.
Мы по его вызову явились моментально, знаем, когда срочно, а когда можно проволынить, Макгрегор оглядел всех строго и хлопнул ладонью по столу.
— Треть процента!.. Это много. Срочно принимайте меры.
Штейн спросил настороженно:
— В чей отдел?
— В общий, — ответил Магрегор, все посмотрели на меня, он тут же поправился: — В общий котел. Кто придумает решение первым, тому и пряник.
Штейн сказал с облегчением:
— Понятно, тогда это Юджину.
— Почему? — спросил Макгрегор.
— Он самый быстрый, — ответил Штейн. — На ходу подметки рвет.
Макгрегор поднял взгляд на меня.
— Беретесь?
— Почему я, — пробормотал я. — Это нечестно. Пусть все берутся. Вдруг у кого-то озарение, и он прямо сейчас выдаст стопроцентный результат!
Вульф сказал с некоторой злорадностью:
— Такую проблему лучше всего решить в сфере ослабления вожжей. Предпочтительно в морали. А в этой области блестяще зарекомендовал себя, по слухам, долетающим из далекой сибирской Москвы, некий гениальный сексуальный маньяк…
Я нахмурился, все-таки за мной закрепляется некая сомнительная репутация. Хотя все понимают, что блестящих результатов я добивался именно потому, что делал то, чего другие пугливо сторонились, как бы на них ничего не подумали, но все-таки подчеркивают, что они-де чистенькие…
Макгрегор кивнул, все понимает, даже умнейшие люди подвержены мелким страстишкам, похлопал ладонью по столу.
— Берутся за решение все. Повторяю, чье решение будет своевременным и удачным — получит пряник. Все! Идите, работайте.
Мы вывалились из кабинета небольшой, но плотной толпой, галдящей и слегка вздрюченной. Штейн крутил головой.
— Треть процента… треть процента… Не так уж и много…
— Так не треть процента, — уточнил Вульф, — а на треть процента. А сколько там уже есть?
— В смысле до взрыва?
— Да хотя бы до выхода первых ребят с бейсбольными битами на улицы.
Штейн буркнул:
— Надо смотреть. Я уж думал, что успеем все развернуть до…
Вульф кашлянул, мне почудилось, что он указал взглядом на меня. Штейн тут же поперхнулся, замялся, развел руками.
— М-да, — сказал он, — не успеваем. Вечно не успеваем! Только начнешь, как что-то новое влезает, вытесняет…
Я сделал вид, что ничего не заметил. Гадес посмотрел на него с укором, а мне сказал наигранно легко и весело:
— Юджин, ты хорошо придумал насчет инцеста. Жаль, нельзя повторить.
— Специалист, — сказал Вульф с похвалой. — Знаток!
— Да ладно тебе, — сказал Штейн. — Он просто знает, что нужно для простого народа.
— Быть ему президентом, — воскликнул Вульф. — Я обещаю голосовать только за Юджина!
Штейн сдвинул плечами.
— А что? Все верно, хорошие правители всегда уделяют много внимания простым людям. Но это не обязательно добродетель. Собаки, например, уделяют много внимания блохам. Так вот ты уделяй, уделяй, но… будь отстраненнее. Это непорядок, если собака вдруг почувствует себя блохой.