– Да ну! – обрадовался непонятно чему профессор. – По-твоему, вначале был суперпорядок с минимальной энтропией?
– Ну да… – осторожно подтвердила Лина. – Большой взрыв – и материя пошла разлетаться, излучать… порядок стал рушиться, энтропия возрастать.
– Порядок стал рушиться, говоришь… А как ты объяснишь цепочку, по которой шло развитие Вселенной: кварк-глюоновая плазма – элементарные частицы – атомы водорода – звёзды, рождающие всё более сложные элементы… органические соединения и, наконец, жизнь? Разве это не усложнение структуры?
– Цепочка была заложена изначально… в сингулярности, – хладнокровно парировала Лина. – В «запечатанном виде» порядка по-любому больше.
– А мы, люди? Структуру, допустим, ещё можно «запечатать», выражаясь твоими словами. Но поведение людей?.. Чересчур, не находишь? Смотри: чем дольше живёт человек, тем больше создаёт «чудес» вокруг себя, усложнение – налицо, а это ж – убывание энтропии. Что, не так?
– Человек тоже умирает! Превращается в перегной! Увеличивая своим трупом энтропию! – Глаза её протестующе сузились.
– Но мир-то вокруг нас, особенно на Земле, разве движется не в противоположную от хаоса сторону?
– Всё это временно! Звёзды погаснут, планеты погибнут! – упрямо гнула своё Лина. – И мы тоже!
– Да, отдельный индивид погибает, но в целом человечество борется – и успешно. За какое-то мгновение – по шкале в четырнадцать миллиардов лет существования Вселенной – мы уже столько наворотили! В космос, вон, вышли. А то ли ещё будет! Вдруг победим энтропию, а?
– Дед, ты зачем мне мозги компостируешь? Завалю из-за тебя экзамен!
– По существу возражай, если не согласна.
– Ну… чтобы противостоять энтропии, человечество должно кушать. А еда – это энергия звёзд. Так?
– Согласен.
– А когда звёзды погаснут – кушать нам будет нечего… И капец!
– Не забывай, что видимая материя – лишь пять процентов Вселенной.
– Ты хочешь сказать… система не замкнута?
– Возможно.
– Нам поможет тёмная материя, и мы выживем?
– Неплохо. Ещё версии?
– Подпространство? Параллельные миры?
– Во-от, сколько сразу… А ты паниковала. Про демона Максвелла, кстати, слышала?
– Да, целый параграф про него. Непонятное существо разделяет в замкнутом сосуде частицы на «холодные» и «горячие», то есть медленные и быстрые. Бред, с моей точки зрения. Фигню придумали и красиво назвали.
– Фигню, говоришь? Ну, молодёжь… Фигню бы именем Максвелла не назвали… Ладно, давай разбираться. Что демон понижает энтропию в сосуде – уловила?
– Да, но…
И тут взвыла сирена.
– Лина, в изолятор! Закрепись, активируй «подушку»! – разнеслось по рубке: командир включил громкую связь.
Она метнулась исполнять. Её же подрядили в рейс больных сопровождать, а не темы сдавать.
Под изолятор приспособили отсек для перевозки хрупкого груза, оснащённый «подушкой» – автономной системой противоударных компенсаторов. Повесили и экран, на который передавалось изображение из рубки. И видела сейчас Лина то же, что и пилоты – наползающую плотную тьму. Пожирающую звёзды. И пожравшую – экран сделался сплошь чёрным. «Откуда? Пусто ведь было! Хотя отец, вон, почуял же что-то… перед тем как. Я спокойна. Спокойна!»
В довершение отключилось освещение. Темень разбавляли лишь слабо фосфоресцирующие полоски, отграничивающие койки и аппаратуру жизнеобеспечения.
«Подушка» в активированном состоянии создаёт эффект кокона, ощущаешь себя беспомощной личинкой… в компании ещё четырёх. Не живых и не мёртвых. Бывший экипаж в полном составе, бедолаги. Соседство не из приятных. Ещё и полоски зловеще мерцают, создавая эффект посинения тел… «Я врач! – бормотала Лина, стуча зубами. – А врачи не боятся!»
Тишина усугубляла напряжение. Жуть нарастала: словно в болото затягивало – бездонное, адское. Сдавило грудь, стало трудно дышать…
И тут зазвучала приятнейшая из музык – захрюкал двигатель. Вместе с ним всколыхнулось сердце, восстановилось дыхание. Едва поначалу слышный, двигатель уверенно наращивал обороты и скоро ревел так, что корабль трясло – даже в «подушке» ощущалась вибрация. Тело наливалось тяжестью.
Надрывный рёв перешёл в визг. И – тишина…
Удар! Её вдавило в кресло, едва не расплющило. А и расплющило б, если бы не «подушка».
Ш-ш-ш – финальный скрежещущий стон. Корабль замер. Жёсткая посадка, называется.
Койки слегка покачивались, провёрнутые в горизонтальное положение, но индикаторы состояния пациентов светились ровным зелёным светом. «Обошлось!» – выдохнула Лина.
Подташнивало, кружилась голова. Так обычно бывает при переходе от невесомости к перегрузкам, на тренировках секции «Юного астронавта» она и не такое испытывала. Но почему молчат пилоты? Лина нажала кнопку, вмонтированную в подлокотник, – отключила «подушку». Сориентировавшись в темноте по полоскам, сползла с кресла на стену: грузовик лежал на боку. Добравшись до резервного микрофона, покричала в него – ответа не получила. «Надо к ним, срочно!»
Но выйти из изолятора не смогла – люк заклинило. Цепляясь за скобы в стенах, с усилием взобралась наверх – не привыкло ещё тело к тяжести. Вскрыла аварийную панель, выскребла налобный фонарь, надела… Со светом дело пошло веселее. Достала лазерный резак, перерезала заклинивший рычаг и вывалилась в коридор.
По правому борту – кубрик для экипажа. Досталось же ему… хорошо, внутри никого не было. Перегородка вспучена, прорванная в нескольких местах. А поскольку правый борт стал низом, то острые рваные края металла преградили дорогу вдоль всего коридора. Пришлось снова по скобам. Привинченные к полу, ставшему стеной, поперёк топырились беговая дорожка, велотренажёр, пружинные весы…
И опять она орудовала резаком, вскрывая на этот раз не люк, а двери в рубку. В голове билась единственная мысль: «Быстрее!»
Втиснулась в перекошенный створ.
В рубке уже не сплошная темень. Большая часть грузовика зарылась в грунт, но левый борт выпирал над поверхностью, и со свободной части иллюминатора шёл свет. Ровный уверенный полумрак позволил разглядеть: нос корабля смят. Толстенное армированное стекло проткнуто чёрными пиками, обезображено сетью стреловидных щелей. И где-то там, в покорёженной куче – её любимые.
– Отец! Дед! – закричала Лина.
Никакая это не жёсткая посадка. А очередная авария. Они разбились!
Блок дальней связи – тоже в той куче… Сигнал помощи не послать. Одна она тут, помочь некому. Сняла фонарь – батарейку надо беречь, надела плотные перчатки и принялась кромсать резаком преграды.
Работала яростно, позабыв про время и ни о чём не думая, – пока резак не вышел из строя. Лина выпрямилась, огляделась… Тогда только и сообразила: внешняя атмосфера просачивается внутрь. А ведь снаружи могла быть любая дрянь… «И плевать. Раз жива до сих пор, не такая атмосфера и плохая. Потом, всё потом!» И она продолжила разбирать завал вручную, немного осталось, вся ободранная, губы искусаны, лицо перекошено отчаянной гримасой.
Добралась! Без сознания оба, но – живые! Бледные лица, синие губы. Аптечка, слава богу, не завалена. Попрыскала антисептиком открытые раны, наложила повязки, вколола антибиотик – практика в больнице не прошла даром, руки сами делали дело. Закончив с первой помощью, продолжила возиться с креслами, пока не провернула их так, чтобы раненые горизонтально легли – получилось похоже на двухъярусную кровать. Только тогда открепила оковы, прижимающие тела к креслам. Перемещать раненых нельзя – вдруг позвоночник сломан. Тут у неё закружилась голова, и она отключилась.
«У нас авария!» – пробуравило мозг. С трудом разлепила глаза. Хоровод разноцветных мушек, голова трещит. Тусклый кофейный свет. На нижнем ярусе дед лежит, на верхнем – отец. По-прежнему оба без сознания, кожа – теперь уже вся! – синевой отливает. Нехороший признак. Трясущимися руками поменяла набухшие от крови повязки.
«Ой! – Её вновь повело. – Что за… А, щели же! Надо бы анализ воздуха…» – пробрезжило в мозгу. Но как всплыло – так и утонуло. Анализатор наверняка разбился, как и всё вокруг. Цело более или менее лишь то, что при аварии находилось в «подушке». Лина вновь отрубилась.
«Где я?» – очнулась с вопросом. Она по-прежнему лежала возле кресел. Раненые дышали уже не столь рвано, и лица не такие синюшные. Можно расслабиться. Лина широко зевнула. Нестерпимо тянуло в сон. «Сколько можно спать, клуша! Раненых надо поить, кормить!» Заставила себя встать.
Запасы заныканы по разным нычкам, раскиданным по кораблю. Лишь теперь дошло, зачем раскидывают – чтоб вот как сейчас: не в одной, так в другой. Вода… Только про воду подумала – тут же самой захотелось пить. Влезла по скобам наверх, вскрыла нычку и не сходя с места осушила залпом пол-литровый пакет воды. Полегчало!
Деда с отцом поила с ложечки, затыкая им нос, – и они рефлекторно глотали, ура! А вот в изоляторе пациенты так не могут, совсем как растения, бедные.
Она огляделась. Мамочки, сюр какой-то… Разбитый корабль. Куски рваного металла. Страшные острые пики. Тёмное нечто за треснувшим стеклом. И над всем этим – тоскливое серое небо. Какие-то странные штуки покрывают поверхность, похожие на цветную мозаику. Растения? Вряд ли. Разве могут растения пробить сверхпрочную оболочку звездолёта?
Одни увечные вокруг, и все без сознания, с ума сойти! Что за рейс! Первый рейс нового экипажа. Первый! И сразу – авария! А ведь как начнёшь, так и…
«Пшли вон, дурные мысли! Все же живы!» Она улыбнулась и назло мирозданию затянула бравурный марш. И полезла к следующей нычке – за едой. Лезла и пела. Слова не особо помнила, но это ей не мешало: вставляла «пум-пум». Петь Лина любила и, в принципе, делала это хорошо… но почему-то те, кто слышал, – морщились, и на людях она петь остерегалась. Но сейчас можно.
Теперь – поесть. Не хотелось, но заставила себя. Похожий на сосиску тюбик трясся в руках, норовя выскользнуть и зарыться в кучу металла, но она таки удержала его. И высосала. Сил сразу прибавилось. «Схожу-ка я в изолятор!»