– Ты знаешь, почему мама от тебя ушла, – выцедила я сипло, не зная, куда деть глаза. – Она видела тебя с той…
– Прости, прости, – игривое выражение тихонько стекало с его лица, – я немножко забылся, виноват. Давай не будем об этом. Пошли. А то Шон уже снаружи и наверняка нас заждался.
Папин брат и в самом деле уже приземлился на нашей площадке в своём личном коптере: вытянутый корпус, окружённый тоненьким металлическим каркасом – словно причудливая небесная рыба, угодившая в железную сеть; винты по углам каркаса скрежещут без остановки, готовясь вновь поднять кабину в воздух.
Не тратя времени, мы забились внутрь. На противоположном сиденье, сжимая пачку планшетов, расположился Шон. Серьёзный взгляд, неброский костюм – вряд ли вы предположите, что этот человек ежедневно тасовал средства, достаточные для покупки небольшого города.
Я часто повторяла, что из них двоих Шон куда больше походит на гениального учёного, а отец – на пронырливого финансиста. И оба вечно откликались смехом.
– Привет, Тай, Коля. – Шон крепко сжал мою ладонь и потянулся к отцовской. – Готов к выступлению?
– Ну, у моей дочери я уже выклянчил денег, насколько сложнее может быть с акционерами?
– Он просто вырвал карманные деньги у меня из рук! – не преминула пожаловаться я.
– Именно так с инвесторами и поступают, – назидательно покачал головой папа.
Шон позволил себе лишь короткий штрих улыбки, тотчас растаявший.
– Это вложение оценят как рисковое, Коля, – протянул он, задумчиво поджав губы. – Ты знаешь, с такими размытыми перспективами, без плана полного цикла производства… Продать им это может только твоя репутация.
– Неправда, – в фирменной улыбке отца – ни пятнышка беспокойства, – продать им это можешь только ты. А я буду заговаривать зубы, пока ты это делаешь. – Он приятельски похлопал Шона по плечу. – Больше уверенности! Мы продаём им их собственное будущее.
«Он был директором огромной компании, – рассказываю я больше для себя, чем для доктора, – прославился усовершенствованиями энергосети. Пресса обожала его».
Почти так же, как он сам, добавляю мысленно.
«Потом взялся разрабатывать крупный проект… Взбудоражил чуть ли не всё население. Люди уже решили, у них появится возможность свалить подальше с этой свалки. Их программа, предварительного бронирования путёвок…» Мне вновь стало дурно.
– Люди разучились мечтать, Тай, – жаловался отец, скрипя шарнирами яйцеобразного кресла. Буквально за пару лет он жутко осунулся; седина лежала пеплом на висках, а на макушке ютились лишь старческие пятна. Он, впрочем, не утратил вкус к прежнему ребячеству: стоило ему опуститься на рабочее кресло, он тотчас начинал бешено раскачиваться – благо амортизаторы не давали упасть, как ни усердствуй. – Вот в чём дело: они совсем разучились мечтать.
«Может, потому что ты их отучил», – хотелось брякнуть, но я выучилась держать мнение при себе, даже с папой.
– Но мы с тобой должны ещё помнить, как это. Мы не должны позволять человечеству скатиться в вечный застой, – подытожил он. – Хочу, чтоб ты это понимала.
– Думать, что без тебя человечеству конец – как-то чересчур даже для твоего эго, – заметила я на всякий случай с шутливым тоном.
Он не рассмеялся.
– Я сказал «мы». Я раньше, кажется, не говорил – просто думал, это и так понятно. Я очень горжусь тобой, Тай. Это отличные результаты. – Он постучал пальцем по планшету, где в столбик были выписаны названия предметов, напротив каждого – радостная зелёная галочка. – Я думал в этот день взять тебя в совет директоров. Направить в биологическое отделение. С такими мыслями я его и создавал, честно. Чтобы ты приучалась руководить. Думал, оставить тебе в наследство компанию… Что я оставлю теперь?
Внезапно под скулами стянулись тугие комки. Я так не привыкла видеть отца подобным – откровенным, ранимым, – что одновременно сделалось грустно и страшно.
Шагнув ближе, я плюхнулась ему в кресло и обхватила папу за плечи.
– Спасибо, – прошептала я. – Любящего отца мне вполне хватит.
– Уф! Ну нет. Что, думаешь, я бы нарушил обещание?
Сквозь его исхудавшую маску отчаяния прорезалась прежняя озорная ухмылка.
– Мы это сделаем, Тай.
– Что? – проронила я осторожно.
– Вернём компанию.
– Пап, это в прошлом.
– С чего бы? Может, остались только мы двое, но у меня ведь и этого не было, когда я начинал. Не забыла?
– Тебя никуда не возьмут.
– Может быть. А как насчёт тебя? Я ведь читал твой диплом. Знаешь, сколько можно сколотить на нейрохирургии? С таким маркетологом, как Шон, это уже через неделю станет трендом.
Я резко поднялась.
– Ты с ума сошёл? Каким ещё трендом? Ты в курсе, что это незаконно? Я прослушала целый курс о том, почему копаться в мозгах на заказ – плохая идея.
Папа подмигнул и развёл руками.
– А мы никому не скажем. Ты знаешь, институты всё ещё делают это, только для богачей. А сколько простых людей не отказалось бы перепрошить мозг, но не могли себе позволить?
По моему затылку прокралась неприятная щекотка.
– Ты звучишь так, будто уже всё продумал.
– Ну, мне надо было чем-то заниматься, пока юристы отсуживали у меня компанию. Деньги мы добудем. Можно заложить этот дом. Я местечко присмотрел, там, где власти не будут нас трогать. Шон всё устроит. Нейрохирургия серьёзно недооценена. Мы построим для неё будущее. Вместе.
От этих слов меня прошиб пот.
– «Строить будущее!» Опять? Одна твоя афера уже погубила тысячи жизней.
– Она могла бы спасти миллионы! И это была не афера. – Он подошёл непривычно близко к тому, чтобы действительно закипеть. – Я хотел вывести людей к звёздам! Ты меня знаешь, Тай. Я хочу чего-то достигать. Мы оба такие. Думаешь, я бы построил империю, если бы боялся запретов каких-то недалёких бюрократов? Ты окончила университет, пора знакомиться с настоящей жизнью. А в ней побеждает тот, кто готов рисковать. Ты готова пойти по моим стопам?
«Если о каких-то эпизодах тебе не хочется говорить, я пойму. – Голос доктора приобрёл нотку беспокойства. – Но хотя бы дай знать, как идёт процесс, пожалуйста».
«Я… вспоминаю. Потихоньку. И…»
Боль и шок будто нарочно подстерегали меня.
«После некоторых проблем со здоровьем… и после провала отца… У меня только мечта и оставалась, – я вдруг поняла: утаивать что-либо уже поздно, – но и эту мечту у меня отняли».
У меня ничего не осталось – кроме избитой шконки изолятора, мокрых от слёз скул и попыток отыскать смысл в происходящем.
Но иногда смысла нет нигде.
– Нет, нет! – картавила я в стиснутые кулаки, размазывая влагу по лицу и беспощадно скобля плечом холодную стену. – Так не должно было быть. Не должно.
Золотая карта Боуна стала для меня лезвием гильотины. А опустил её отряд оперативников КреаКортекса.
– Папа… папа! – Я повысила голос, взывая к самой себе. – Кто-нибудь…
Отец не услышит. Он из кресла-то встать не сможет.
Он и в лучшие годы не встал бы.
Дядя Шон. Он должен прийти. Он всегда помогал мне.
Я принялась сосать коросту на запястье – следователи выкорчевали оттуда мой чип. Все мои данные.
Пустая злоба свела мышцы в тугие тросы. Если во Вселенной и существует какая-то карма – то она только что уничтожила меня, отомстив за то, что Тай Пейшенс решила вновь начать мечтать.
Денис. Так я хотела назвать сына.
Сын всегда представлялся мне, как наяву – здоровый, радостный. Я часто думала о том, чему бы мне хотелось научить его, моего мальчика.
Праздные размышления, не более – он ведь, скорее всего, никогда не увидит меня.
Он даже не узнает, кто его мать. На ночь ему будет читать та, кому я продам свой генокод. Та, чьи гены давно уже сделали бессмысленной всякую попытку предсказать, какое онкологическое безумство они выкинут в ближайшее время.
Я жила мечтой все эти годы, проведённые в своей грязной каморке. Мечтой, которая родилась, когда я получила отчёт: мой геном стабилен. Онкосингулярность ещё не превратила его в безумный принтер, печатающий смертные приговоры.
Я могла бы стать матерью.
Уже на первом курсе я досконально знала механизм рождения нового человека. На втором я знала, как заставить человека родиться таким, как надо.
А на третьем случилась онкосингулярность, и никто во всём мире больше этого не знал.
Природа ни за что не уступит последнего слова. Как бы мы её не теснили, она лишь выжидает случай для ответного удара.
Ведь бороться с раком, понижая иммунитет, казалось такой отличной идеей. И на время мы одержали вверх. На радостях мы даже понастроили новых загрязняющих производств. Кто ж знал, что эта мерзость умеет адаптироваться не хуже вирусов. Что мы сами её адаптировали?
Прошло десять лет, и богатые пары готовы были платить миллионы за образец стабильного генокода, за возможность продолжить род.
Я думала, оставлю после себя хоть что-то. Не исчезну бесследно. Дам ему жизнь, пусть и не напрямую – но честно, без подвоха. Без сломанного детства, без возни в мусоре, без вязких пробуждений в каком-то притоне.
Приобретённая онкология не влияет на стабильность генокода. Меня легко вылечат – главное, чтобы в медкарте не записали.
Всё, что оставалось, – достать эту гадость из моего желудка.
Дядя Шон присел рядом – шконка из дешёвого пластика прогнулась под его солидной фигурой.
– Сильно они тебя?
– До смерти, – сдавленно отозвалась я, – умерла просто не сразу.
– Тай, – я почувствовала, как он качает головой, – позволь мне помочь.
– Ты не сможешь.
– Тай…
– Мне конец. Если тебе что-то нужно – так и скажи, мне уже нечего терять. – Беспричинная злоба собралась у меня в губах, в пальцах, в отяжелевших мокрых веках. – У меня нет страховки. А те, кто оперируют без неё, и на милю ко мне не подойдут – потому что меня, мать твою, посадят!
– Тай, тебе ещё может повезти…