– Ну вот, теперь тебя можно разглядеть, – удовлетворенно кивнул пилот. – Я – Саладин.
– Боб.
– Так за что тебя упекли сюда свои же, а, Боб? Почему не на гауптвахту? И где знаки отличия на твоей форме? Вдруг я не по чину обращаюсь, – весело сыпал вопросами Саладин.
Только сейчас Боб заметил, что с его комбинезона содрана эмблема нюхарей и бригадирские нашивки.
– Роберт Хоуп двенадцатый, бригадир второго отделения отряда аромаконтроля таможенной службы космопорта, – привычно отчеканил он, а потом добавил чуть тише: – Бывший.
– Нюхарь? Ха, вот так дела! – Саладин хлопнул себя по ляжкам. – Никогда с вашими не разговаривал. Скажи, друг, а правда, что вам в детстве отключили все чувства кроме нюха? То есть ты плохо видишь и слышишь?
– Правда.
– И твои родители позволили такое?
– Я приютский.
– Ясно… и как ты живешь так… ущербно?
– Нормально жил. До сих пор.
– Да… Создатель придумал собак, но человеку их оказалось недостаточно… – Саладин почесал курчавую голову, а потом вдруг прищурился и продолжил уже не так доброжелательно: – Эй, не из-за тебя ли я тут сижу?
– Понятия не имею, – буркнул Боб.
– Какой-то урод из ваших заподозрил тротил в нашем грузе, добился вскрытия и активизировал защиту от воров. Вонь была на весь космопорт, а меня на всякий случай закрыли, потому что нюхари, видишь ли, не ошибаются. Тем более бригадиры. А, что скажешь?
– Не хрен было мутить с маскировкой. – Боб не смотрел на Саладина.
– Ну не гад, а? – подскочил тот. – Из-за тебя мне заплатят меньше! Развели мутантов, а обучить не могут.
– Я не мутант.
– Ага, а я родился на Меркурии.
– На Меркурии нет жизни.
– Дебил, – отрезал Саладин и вернулся на нары.
Боб закрыл глаза и попытался сосредоточиться, но сознание плыло, как дым от сигары Кружа. Привыкнув жить в море запахов, Боб то и дело ловил себя на панике – пустой воздух казался мертвым, вот-вот задохнешься. Оказалось, что лучший нюхарь Марса не может занять себя в изоляции. Обычно в подобных случаях он просто сортировал окружающие запахи, ранжировал в своем личном списке предпочтений, сравнивал и гадал о природе того или иного аромата. Теперь ему было нечем занять мозг и это грозило сумасшествием. Впрочем, сойти с ума он не успеет. Бесполезных людей на Марсе не держат. Скорее всего, после суда его утилизируют, чтобы не тратил воздух и воду.
– Так почему ты здесь? – Саладину было слишком скучно, чтобы долго молчать в праведном гневе.
– Полковнику в морду дал.
– О как! Это уже интересно. А за что?
Не успел Боб опомниться, как выложил участливому чужаку всю свою историю с момента выпуска из приюта и до удара электроганом в кабинете Кружа. Всего-то три года, а казалось, уже полжизни прошло!
– Да уж. Печаль. Значит, быть тебе удобрением для деликатесной марсианской картошки?
Боб ничего не ответил.
– А что твои сослуживцы не вступились?
– Нюхарей в Хофедпортене два десятка, а вакансия бригадира одна. На мое место бешеный конкурс.
– Много платят? – Интерес в голосе Саладина приобрел практичный оттенок.
– Нас обеспечивают всем необходимым, а в городе пользуемся кредитными кодами. Меня вычеркнули из системы, а судьи всегда на стороне офицеров. Даже если меня выпустят, работы в городе не видать. Так что… картошка тоже нужная штука.
– Дьявол, все никак не привыкну к вашим диким обычаям. Мне жаль.
– Да ладно, – Боб вздохнул. – Не один сижу и то хорошо. А ты вообще кто?
Саладин приосанился и указал на свое правое плечо. Светоотражающий восьмигранник, очерченный вокруг силуэта допотопного орбитального грузовика, говорил всем и каждому, что владелец комбинезона принадлежит к самому большому профсоюзу перевозчиков.
– Я лучший пилот в системе, а моя «Святая Фатима» – наибыстрейший грузовой катер, когда-либо построенный на Земле!
Он расправил плечи и посмотрел куда-то вверх, сквозь заплесневелые потолочные панели. Потом хотел еще что-то прибавить к хвалебной речи, но громыхнула дверь и зычный голос прервал его на полуслове:
– Землянин, на выход, за тебя внесли залог!
Саладин сник и виновато посмотрел на Боба:
– Мне правда жаль, бригадир! Я оставлю тебе салфетки и вот еще что… – Он быстро вытащил плоскую фляжку и засунул под нары. – Бывай.
Когда Боб остался один, он в три глотка осушил фляжку с таким же восьмигранником, как на рукаве землянина. Судя по вкусу, это был синтетический ром. Но после потери нюха Боб уже не был так уверен в своих чувствах, купированных в раннем детстве. В голове зашумело, и вот уже плыл он по несуществующим марсианским каналам, прекрасно понимая, что это сон, но такой приятный, что лучше бы уже не просыпаться.
Он слышал сквозь сон, как в камеру бросили термопакет с пайком, но даже не пошевелился, хотя в последний раз ел почти два дня назад. Но через некоторое время очнулся от чувства, что не один.
На противоположных нарах, там, где днем разглагольствовал Саладин, сидел худой высокий человек. Бобу пришлось несколько раз протереть треснувшие очки, прежде чем он убедился, что убогое зрение его не обманывает.
– Док?
– Здравствуй, мальчик мой.
– Вас-то за что?
Старческий смешок рассыпался по камере мелкими гвоздями. Доктор Шадд встал, хрустнув всеми суставами:
– Не за что, а за кем. Подъем.
Боб сунул в карман пустую фляжку Саладина и через мгновение вытянулся возле двери. Никого и никогда он так не слушался, как этого старика, заменившего когда-то сиротам колонии и отца, и мать, и господа бога.
Только когда охранник апатично закрыл за ними облезлую дверь, Боб задал вопрос:
– Как вам удалось меня вытащить?
– Легко. – Доктор Шадд спрятал руки в карманы и ссутулился, он всегда мерз на улице. – Рикс рассказал о твоей беде, и мне удалось уговорить полковника Кружа отозвать обвинение, ведь и его я помню мальчиком. Эх… он оказался слишком слаб, чтобы сопротивляться яду власти.
– То есть меня восстановят?
– Нет, настолько добрым Круж никогда не был. Максимум, на что ты можешь рассчитывать, – место уборщика в моей больнице и половинный паек. Но это несравненно лучше, чем утилизация.
Боба передернуло. Он вспомнил грязь и вонь городской больницы, которой вечно не хватало ресурсов. Единственным плюсом было место. У самого купола, где не нужно забираться на крыши, чтобы увидеть горизонт и поверхность Марса. Красно-терракотовый вечерний пейзаж был удивительным, хоть Боб и не мог различить ничего дальше десяти метров. Зато мог вообразить то, что сотни раз видел на фотографиях.
Впервые с момента вызова к третьему шлюзу Боб улыбнулся. День закончился чудесно, а в мысли стучалось предположение, что жизнь хоть и круто изменилась, зато в лучшую сторону.
А наутро стало ясно – запас чудес у Марса исчерпан. Боб не сразу понял, что его полпайка – это часть доли доктора Шадда. Никто не собирался прощать бывшего бригадира, его просто отпустили на отсроченную смерть. Доктор может предоставить крышу, воздух и немного воды, но при таком питании они оба быстро протянут ноги.
Впрочем, когда Боб принялся за работу, он понял, что плотный вкусный завтрак уборщикам противопоказан, иначе еще и за собой придется полы протирать. Это было дикое и странное ощущение – находиться в эпицентре вони, видеть ее источники, знать историю ее происхождения и вообще не бояться аромаударов. На больных он не смотрел вообще. Было жалко и противно видеть культи, сочащиеся сукровицей через скудные перевязки или черные язвы, кое-как намазанные вонючим линиментом. Раньше Боб мог четко разделять запах ран разных степеней нагноения, а теперь… он осклабился, в сотый раз за день пытаясь уговорить свой мозг, что картинка, к которой прилагается ужасающая вонь, теперь просто картинка. Пустая и мертвая. Боб продолжил с остервенением елозить половой щеткой, беззастенчиво задевая больных, не успевших убраться с пути его уборки.
Доктора Шадда он встретил только вечером. Марс прощался с солнцем, и мир за куполом приобретал особую предзакатную сочность. Боб замер, пытаясь вдохнуть пейзаж, узнать, чем он пахнет, и уже был готов опять грязно выругаться на судьбу, но его окликнул доктор Шадд. Пришло время ужина. Они снова делили паек, сидя в микроскопическом кабинете, где теперь для Боба был положен матрас на пол. Пока Боб ел свою половину, старый врач долго звенел чем-то в шкафу и наконец достал колбу с жидкостью, похожей на сильно разбавленное соевое молоко. Выпил из горлышка, сморщился так, что лицо его на секунду стало совсем чужим. Никогда прежде Боб не видел, чтобы доктор Шадд пил плохо очищенный самогон. А в том, что это та сивуха, вонь которой он раньше мог унюхать за километр, Боб не сомневался. Он не выдержал:
– Док, зачем вы меня вытащили? Я вас объедаю теперь!
– Роберт, прекрати. Я не мог тебя бросить, – ободряющая улыбка выглядела жалко, – к тому же я виноват перед тобой.
– Что вы несете, док? – Боб перестал жевать и так сидел с набитым ртом, словно следующий его глоток полностью зависел от слов доктора.
– Ну… если бы не мои эксперименты…
– Ай. Бросьте. До недавнего времени мне нравилось, как я живу. Круж мне завидовал. И не только он.
– Ты не знал другой жизни. С чем тебе сравнивать?
– Док, не надо о том, чего не случилось. Вы мне помогали в приюте. Вы спасли меня сейчас. Дайте немного времени и обязательно отдам свой долг. А пока я могу только драить грязные полы, но клянусь делать это хорошо!
– Ты всегда был обязательным и исполнительным, Роберт. Как видишь, не всегда это помогает. Но ты прав. Венера Юпитера мудренее.
Боб усмехнулся, у дока на все случаи жизни имелись какие-то диковинные приговорки, больше никто из Хофедпортена так не выражался. Совет был хорош. Сон сейчас казался единственно разумным решением.
– Таможня?
Боб перестал тереть пол и замер. Слухап прилично искажал звуки, но голос он узнал. За спиной стоял недавний знакомый из тюрьмы и скалился так, что даже плохие линзы позволяли видеть улыбку на смуглом лице. Землянин подошел ближе: