Последние дни еле терпел. Аж руки-ноги тряслись. Или казалось? Протезы разве могут трястись? Неважно. Но внутренности точно потряхивало. Удивительно: годы не вспоминал про Землю, а тут вдруг словно с цепи сорвался. А потому что – дети. Он хочет своих детей. Неизвестно, сколько ему осталось на этом свете. Теплое солнышко опять же. Воздух – настоящий, а не регенерированный. Травка, море, песо… э, нет, песочка не надо, сыт здешним.
«Когда же закончится эта гребаная смена?»
Основная жизнь на объекте сосредоточена в пещерах, связанных сетью туннелей, там светло и тепло. Но пост Егора – снаружи, в будке. Солнце восходит и заходит трижды за сутки (время отсчитывают по земным часам). Ему нравится послеполуденная трехчасовая темень. Мириады звезд глядятся в него ровно, упорно… будто силятся что-то сказать. Но сегодня не до них. «Чего уставились? Пора и честь знать!»
Наконец-то тьма рассасывается. В сереющей предрассветной мгле причудливо изгибается испещренная кратерами каменная твердь. Высятся антенны по периметру, пузырятся солнечные батареи. Зловеще чернеет катапульта – местный «крематорий»: из нее умерших работников отправляют к звездам – нечасто, но случается.
Внезапно в памяти всплывает картина: он, малыш, прижался к матери, она охватила его, стоят на какой-то крыше, рядом телескоп. Те же мириады звезд смотрят на них, но по-другому: мерцают, подмигивают, никакой ровности излучения нет и в помине. Ему тепло, хорошо. И – восторг. Восторг заполняет с головы до пят.
Егор помотал головой, отгоняя наваждение. Мать помнилась сухой и злой, не замечал от нее особых нежностей.
«А-а, вот же накрутил себя, сказки уже мерещ…» – мысль докончить он не успел.
В уши ударил зычный гудок, извещающий конец рабочего дня. Глаз коснулся первый луч восходящего Солнца.
Дождался-таки! Дотерпел. Да здравствует отпуск!
30 сентября 2999 г., Земля
Елена Петровна озабоченно хмурилась: ничего не забыла? Для сына приготовлена комната на первом этаже, он ведь на каталке. Перенесла сюда из мансарды его вещи, свято хранимые, пылинки сдувала. Мечтала, как он вернется… И свершилось – корабль благополучно приземлился.
С тех пор прошла неделя. А сын по-прежнему недоступен!
Поразительно, что даже мельком увидеться не позволили – сразу в госпиталь его увезли. С одной стороны, разумно – в корсет же надо, а перед этим обследовать, но с другой – на душе скребет. Что-то непонятное творится вокруг сына.
Она всю жизнь проработала в полиции, и Егор пошел по ее стопам. Будь все проклято, занимался бы лучше любимой астрономией. Он винит мать в своих бедах – а иначе, почему отрекся? Столько лет прошло, а до сих пор вспоминать больно – выйдя из комы, отказался с ней разговаривать. Тоска.
«Который час?» – вскинулась заполошно и – замерла, позабыв, чего хотела. Мозги затуманены, тело ватное. Организм сконцентрировался на одном – ожидании сына, все прочее побоку.
Привезли его утром следующего дня. Люди в деловых костюмах вкатили каталку в гостиную. Пятеро обитателей дома, самых близких Егору родственников, высыпали навстречу.
Мать кинулась было обнять родное дитя, как требовала душа, но ощутила его испуганное отторжение. Взяла себя в руки, подчинилась его ожиданиям: вести себя вежливо-внимательно. Ужасно. Не зря опасалась – он был чужой. Отстраненный взгляд… будто ножом по сердцу.
Отчиму Ивану Иванычу Егор пробубнил чопорно-фальшивое «здравствуйте, папа», и тот тоже отвалил в расстройстве.
Лишь брату обрадовался. Разница в возрасте у них пять лет, старший Антон всегда был авторитетом для младшего. Ради юбилея матери Антон тоже взял отпуск и три недели подвергался декомпрессии, готовя тело к выходу на воздух – основным местом его обитания был океан. Ростом тоже под два метра, но, в отличие от брата, довольно упитанный.
– Мы с тобой оба особые, ты поломанный, я пропитанный. – Антон бережно обнял Егора. – А это мои балбесы, – подозвал кивком головы двух близнецов.
– Надо же, – улыбнулся Егор, пожимая им руки, – а я и не знал. Сколько вам?
– Двенадцать! – в один голос откликнулись близнецы.
– А мама где ваша?
– В командировке! – снова дружный ответ.
«Как же, в командировке…» – усмехнулась Елена Петровна. Это детям сказали. Мама убрана из дома по требованию фирмы: не входит, по их разумению, в «близкий круг». На самом деле она отсиживалась у соседей. А так-то они вместе живут, помогают друг другу, Антон ведь большее время проводит в океане.
От каталки ни на шаг не отходил представитель фирмы – невысокий худощавый субъект с залысинами.
– Знакомьтесь, лучший на свете психолог, – представил его Егор.
Елену Петровну резанула теплота в голосе сына, даже на близнецов он реагировал холоднее. «Да он такой же психолог, как я балерина!»
Люди в костюмах, наконец, покинули дом, оставив психолога при Егоре и охрану у ворот. Юбилейное торжество предстояло завтра вечером. «Этот и спать с ним рядом будет?»
На обед подали борщ – любимое блюдо сына. «Не прогадала!» – радовалась мать, наблюдая, как он уплетает за обе щеки.
Мальчишки к нему льнули, и ему это нравилось.
– Дядя Егор, а как там в космосе? Что у тебя за работа?
– Это секретная информация! – оборвал психолог.
Елена Петровна переглянулась с мужем, и тот кивнул.
Она вынесла дорогим гостям красное вино. Ловко уронила в бокал психологу усыпляющее, пока муж отвлекал вопросами. Иначе с Егором не поговорить.
Скоро Иван Иваныч увел осоловевшего субъекта наверх. Вернулся уже один.
Близнецы вновь пристали с расспросами.
Ни о каких секретах Егор не знал, рассказывал о совсем несекретном, зато интересном: далеком холодном Солнце и его трех за сутки восходах, людях-великанах, гуляющих без скафандров в вакууме.
– Как это – легко одетые? У нас папа всегда в гидрокостюме – да, пап?
– Причем с подогревом, а то окочуришься от холода. Мы пока еще теплокровные, – пошутил Антон.
– Вот! У него в океане нуль градусов, а у вас?
– В темное время на поверхности минус сто, на солнце теплеет до минус четырех.
– И как же… в такой холод… в курточке? – возмутились мальчишки. – Дядя Егор, ты нам не врешь?
– Это легко объяснить, – пришел на помощь Иван Иваныч. – Тело-то теплое, а теплу в безвоздушном пространстве не так просто утечь, только через контакт с поверхностью или излучение, других механизмов нет. От контакта предохраняют толстенная подошва ботинок и спецодежда, а излучает тело весьма незначительно. Первый час и вовсе не чувствуешь холода. И потом, всегда можно сбегать погреться. Правильно говорю? – обернулся к Егору.
Тот согласно кивнул.
– Одежду они сами себе шьют… материал плотный и очень тягучий, корабли доставляют большими рулонами. Любят, чтоб в обтяжку и не рвалось, если зацепишься.
– А разговаривают друг с другом как? В вакууме же звук не передается!
– Знаками. Радиоточка одна на всех – для общения с начальством. А вот у меня – личное радио, в шлеме, – похвастался Егор.
– Им еще и рты затыкают! – прошептал один близнец другому.
– Зато дыхалка – общие аппараты у нас, подзаряжаемся кислородом через стойки.
– А как это люди вдруг стали великанами? Да еще в вакууме?
– Вот пусть он объяснит, – махнул в сторону отчима Егор.
Иван Иваныч расплылся в улыбке – ученый широкого профиля, он любил объяснять. Стараясь уйти от академического стиля, на котором, будь его воля, он бы только и изъяснялся, прочел небольшую лекцию.
– Во всем виноват состав, которым пропитывают тела в процессе декомпрессии – это когда давление уменьшают. Откачивают воздух очень и очень постепенно. Одновременно снижают и внутреннее, присущее человеку, давление, насыщая тела распирающей пропиткой. Ведь что мы имеем в случае обычного человека, помещенного в вакуум? Тело человека на шестьдесят процентов состоит из воды, и вот эта вода, при понижении давления, испаряется с образованием водяного пара, который и творит основные безобразия – закупоривает сосуды, раздувает тела, что в итоге приводит к смерти. Пропитка же преобразует воду – связывает, и пар больше не образуется. Без затрагивания молекулярной формулы меняется длина и качество связей, а с ними и физические свойства. Кровь продолжает циркулировать – крови не так важно, что там снаружи, главное, чтобы сохранялась разность давлений на входе и выходе сердца. Как-то так. А, пропитка еще защищает от смертельной радиации космоса.
– У папы тоже пропитка!
– Что-то общее есть, согласен. Только у папы – наоборот: пропитка защищает от высокого давления, и объем тела не меняется. Ну, про него вы и так все знаете.
– Я не знаю. Продолжай! – попросил Егор.
Иван Иваныч мазнул по нему озабоченным взглядом и послушно продолжил:
– Над ним километровая толща воды, каждые десять метров погружения увеличивают давление… на сколько, молодежь?
– На одну атмосферу! – откликнулись близнецы.
– Громадное в итоге давление. Череп и кости наземных позвоночных деформируются. Но рыбы-то плавают хоть бы что… тот же кит и тюлень запросто ныряют на два километра. Почему?
– Пьезолиты! ТМАО! – снова отличились близнецы.
– Именно. Ученые пошли по тому же пути, что и природа. Человека пропитывают особым веществом, которое защищает белок от деформации – подглядели у рыб.
– Папа рассказывал, – вклинился один из близнецов, – что раньше из-за ТМАО все подводники ужасно воняли рыбой!
– А теперь меньше воняют, – добавил другой. – Так, слегка пованивают.
Мальчишки залились смехом. А папа Антон покраснел, сконфуженный. Но таки собрался и дополнил предыдущего оратора, стараясь держаться его манеры изложения:
– Современная пропитка поддерживает не только защитную функцию. Легкие полностью сжимаются на глубине, и кислород тканям и мозгу доставляется – откуда? – из той же пропитки. Иными словами, акванавты способны долго обходиться без воздуха и плавать на глубине.
– А я что скажу интересное… – Егор вознамерился было тоже добавить умное – про тупиковость «пропитанных», но проглотил фразу, сообразив, что нельзя такое детям про отца.