В тот вечер, обнаружив в памяти новую лакуну, я не стал дразнить себя поиском смертельного импульса. Я взялся записывать воспоминания Эри, разрозненные истории жителей города, мои собственные наблюдения. Работа меня увлекла, некроз подгонял – наверное, то же чувствовал Кенри, когда лихорадка уже гнала его пульс быстрее, путала мысли, но еще не превратила в бессвязный бред. Воодушевление, сжигающее страх.
В моей жизни, даже в этой жизни, наконец, появился смысл.
– Ты прям изменился, Джиу, – сказал Эртон во время очередного обмена возле караванной тропы, – чет не помню тебя таким радостным. Привык, что ли?
– Типа того. – Я бросил в песок сигарету, закинул на плечо сумку. В этой посылке был подарок для Эри, браслет с маяком. Просто на всякий случай.
Откровенничать с Эртоном я не собирался.
Я не привык.
У меня появилась цель.
/
– Здесь другой воздух.
Так осмысленно и спокойно – дергаюсь, как от тока. Он очнулся? Прижимаю пальцы к запястью, сквозь тонкую оболочку ключа считаю удары пульса. Готовлюсь переключить режим, вырубить осужденного снова.
Но взгляд человека напротив совершенно обычный. Дрейфующий в пустоте.
Блеклое лицо без возраста, водянистые глаза, черты, оплывшие от лекарств. Жду, но ничего не происходит. Ионизатор чуть слышно стрекочет над головой.
Ладно.
Иногда они что-нибудь говорят сквозь забытье – наверное, тот же случай. Правда, обычно это что-то из прежней жизни. Вялая ругань, многословные извинения. Один почти весь путь от высадки до поселения повторял: «Ара». Скрежет этого имени до сих пор стоит у меня в ушах. Ведь очень скоро я узнал, кто была эта Ара.
Не должна была обернуться, но обернулась. Не должна была кричать, но закричала, эхо забилось в стальных стенах переулка.
Светлые волосы колышутся в темной воде канала, в остекленевшем взгляде плывет небо. Ее найдут, и все будет кончено… неважно – все кончилось, когда она обернулась.
Меня мутит. Не жара, не пыль в воздухе, не убожество местной жизни – хуже всего, что приходится это видеть. Проживать вместе с ними. Воспоминания о доме, что еще не тронуты некрозом, медленно вытесняет чужая грязь и жестокость. Темные склады нижних уровней. Полузаброшенные тупики, слепые зоны системы слежения. Недостроенные высотки – балки торчат железными крючьями.
Страх, отчаянье, ярость. Пустоты оборванных жизней.
Места преступлений и преступления.
Когда-то я утешал себя: вижу все это, чтобы дома никто никогда не увидел.
А сейчас просто надеюсь: в этот раз – просто срыв. Несчастный случай. Непреднамеренная халатность.
В профайле его не узнать. Серьезный тип, такие редко сюда попадают. Глава одной из центральных ячеек небольшой компании. Специальность засекречена. На снимке из прошлого совершенно другое лицо – строгое, левый угол рта заострен усмешкой, волосы приглажены. Большая часть данных о преступлении засекречена тоже. Злоупотребление вверенными ресурсами, приведшее к необратимым последствиям. Стандартная формулировка, без расшифровки и маркера.
Дерьмо.
Далеко не все, кто сюда попадает, заслужили высшую меру. Иногда кого-нибудь подставляют, и вместо долгих бесед с соцработниками, исправительных процедур человек получает… шанс. Вот такой. Я об этом, конечно, знаю. Но одно дело – знать. Другое – уничтожать память невиновного человека.
Если он невиновен.
С внезапной яростью, до ряби в глазах, в ребра вгрызается приступ. Под безучастным взглядом осужденного я делаю глоток из фляжки с отваром. Прохладная терпкость лекарства смягчает боль.
Хорошо.
Нельзя психовать перед процедурой. Нельзя сомневаться.
Открываю ладонь. Направляю импульс.
Он швыряет меня в глубину чужой памяти.
Всюду железо и камень.
Дышат холодом длинные тени. Одни – неподвижны. Небо, планета, город. Другие – снуют вокруг. Слепые темные сгустки, безымянные фигуры. Люди, но я не помню в них человеческого.
Нет, нет, нет.
Сосредоточься, Джиу.
Помни, кто ты.
Самое главное во время процедуры – не потерять себя. Найти баланс. Не позволить прошлому осужденного затопить сознание, не внедрить лишние мысли. Только в равновесии можно запустить процесс.
Иногда свет ключа размывает путь к прошлому. Иногда дробит ядро личности осужденного, оставляя только один осколок – остров в море забвения. Иногда – как вирус, остается в сознании, пока не разрушит все лишнее. Эти случаи самые паршивые, требуют долгого наблюдения. Пару таких ребят пришлось оставить в городе, они часто шляются возле ночлежки. Процесс для них не прекращается, и я должен обновлять необходимые связи: имена, местный язык. Иногда начинает сыпаться что-то совсем простое, но важное, вроде необходимости спать или нормального дыхания. Эри жалеет их, просит дать им работу, а я…
Джиу.
Эри. Зовет меня. Из темноты.
Нет, я не должен вспоминать Эри здесь.
Проклятье, как же меня мотает.
Сущность этого человека слишком чуждая. Мертвая. Пустые гулкие коридоры, вкус железа. Позади скрежещет, грохочет раздробленное эхо приступа. Сгустки-люди дрожат. Чем дольше я здесь пробуду, тем больше останется моих отпечатков. Тем сложнее будет их удалить.
Ключ светит ровно и ясно, живым маяком во мраке.
Темнота рассеивается, сереет. На миг я вижу совершенно обычный день, блеклый, лишенный движения. Только небо – каменная плита. Коротким живым всплеском звучит чей-то голос – нечеткий, ускользающий. «Посмотри, что у меня получилось». Прозрачные глаза, заостренная улыбка с милыми скобками ямочек на щеках. Этот образ такой мягкий и добрый – что-то живое среди железа, белого света, мертвых теней. Значит, и в его памяти есть маяк, такой же, как для меня – зов Эри.
Но вдруг ее голос подергивается страхом, мольбой. Дробится паникой. Сквозь плотное стекло я вижу…
Пространство рвется пропастями затененных участков – тех, куда мне нет доступа. По каменному небу рассыпаются алтарные знаки. Все заливает красным.
Дольше здесь оставаться нельзя. Нельзя, а то не смогу вернуться. Но я так и не понял, в чем его преступление. Остановлюсь, как тогда? Отпущу преступника? Пахнет гнилой водой, мир плывет.
Нет.
Что делать? Я могу выжечь все. Сквозь тяжесть железа, гранитного неба, сквозь мерзлую землю формулирую код предельного импульса.
А если этот человек невиновен?
Подумай, Джиу.
Слишком многого ты не видишь.
Но я вспоминаю запах стоячей воды, бурую кровь, нож… свою ошибку. Нет, не остановлюсь.
Импульс дребезжит, рассеянный и нечеткий, а потом все смывает слепящий свет. Мертвый мир сгорает в беззвучном взрыве.
Я возвращаюсь. Холод чужой памяти, ее стальной скрежет пронизывает все. Руки немеют, я не чувствую пульса – только гибкие пластины ключа вокруг ладони и запястья. Я давно привык их не замечать, но сейчас хочу сорвать вместе с кожей. Вместе с прошлым этого человека.
Он смотрит так же равнодушно, только зрачки дрожат, еще ловят эхо волны.
Или это меня трясет.
Нет времени отвлекаться. Нужно проставить основные сигналы. Запорошенные клубами песка и пыли бурые очертания города, где он как будто родился. Долгий, сводящий с ума путь, жара, жажда. Барханы все выше, застывшим штормом сливаются с черным небом. Всюду безмолвие, всюду тьма.
Гребень песчаной волны вскипает алым туманом – безумия, беспамятства. Человек тонет в нем, тонет в холодном ночном песке. Где-то здесь я нахожу его – прежде, чем он забывает себя окончательно, теряет способность дышать, говорить, забывает имя.
Новое имя, главный сигнал.
Я прохожу с ним этот путь несколько раз, до тех пор, пока не исчезает металлический блеск коридоров, серые облака, люди-тени. Пока новый мир не остается единственной правдой.
Потом я даю ему воды с транквилизатором, прошу называться. По-настоящему он очнется не сегодня, это просто проверка.
– Я – Герс, – откликается он. Голос сухой, измученный. Но так и должно быть. Скоро ему станет легче. Я стараюсь забыть о засекреченном деле, но не могу. Где-то за гранью зрения, за окном, за пределами комнаты – всюду черные пропасти.
Это помешательство обрывается с появлением Эри.
Она заглядывает, чтобы рассказать о сегодняшней работе – и, конечно, увидеть нового путника. Нет смысла бороться с ее любопытством, потому я просто отпираю дверь, когда процедура закончена, но до того прошу не мешать – «иначе я не смогу им помочь». Эри догадывается, что это как-то связано с моей «магией», и действительно не мешает.
Когда она появляется, всегда становится легче. Я выхожу к ней из грязного потока воспоминаний, из воспаленного пути-запечатления, постепенно вспоминаю, где нахожусь.
Но в этот раз что-то не так. Я понимаю это не сразу. Просто странное, лишнее чувство. Неправильное. То, что воплощает собой Герс, и то, что воплощает собой Эри, в одной комнате, в одном воздухе, пересечение этих орбит – неправильно.
– Жди снаружи. Проверю кое-что и провожу тебя. По пути доскажешь, что ты там еще сварила и кого вылечила.
Эри теребит серебристую застежку браслета:
– Тебе не нужна будет помощь?
– Нет.
Она хмурится, но не спорит. Уходит.
И тогда я понимаю, что не так.
Он наблюдает. Дрожь зрачков прекратилась, взгляд застыл. Пристальный. Мертвый, почти без саккадов – взгляд психопата.
Потом Герс ведет подбородком вслед Эри, словно ловит ее запах:
– Славная.
Я тупо смотрю на него. И что теперь делать?
После процедуры энергии ключа не хватит, чтобы вырубить осужденного. Нельзя это сделать без риска для его жизни. Мы не должны никого убивать. Каждый заслуживает шанс.
Пока я думаю об этом, глаза Герса меркнут, теряют осмысленность.
Спокойнее мне не становится, но я мысленно повторяю: «Все нормально».
То же самое говорю Эри.
Но знаю: это ошибка.
/
Не могу спать.
Ворошу угли в камине, проверяю замки пустых комнат ночлежки и комнаты Герса. Перечитываю незаконченный отчет.