Сообщить им?
Или оставить, как есть?
Если я расскажу, что, вероятно, процедура прошла неудачно, можно забыть о попытках помочь Эри. Мое личное дело должно быть безупречным. Я не имею права ошибаться. Разве не для этого я здесь? Чтобы помочь. «Люди не должны так жить», – кто это сказал?
…Не важно. Я обязан добиться для Эри лучшей участи.
Наблюдаю за адаптацией Герса – она проходит точно как у других. В первые дни осужденные смутно осознают реальность. Это уже не медикаментозный сон, но и не явь. Не процедурный транс, но и не свободная воля. Осужденный следует за голосом агента, медленно привыкает к новому воздуху, миру, имени.
Герс ходит бесшумно, но нетвердо – как раненый зверь в темноте. Иногда берет плошку со стола или свиток с полки, долго рассматривает. Дотрагивается до низкого потолка, ощупывает стены, слюдяные окна. Но не задает вопросов, ничего больше не комментирует. Сигналы, оставленные в его памяти, звучат четко, не дребезжат, не меркнут. Я постепенно убеждаю себя, что все в порядке.
Но Эри приближаться не позволяю. Она хмурится, глядит исподлобья, пока размешивает похлебку в закопченном котле. Все больше молчит. Может, обижается, что ничего не рассказываю про нового «путника». А может, чувствует, как я облажался. Или от бессонницы моя ложь стала заметнее.
Как и прежде, я провожаю ее домой. Эри на меня не смотрит.
Наши длинные тени прорезают густой свет заката.
Недалеко от ночлежки опять крутится Тендо – один из тех, кому пришлось остаться в городе. С нервными, крупными руками, весь выломанный и тощий. В его преступлении ничего загадочного не было. Никаких черных пустот, никаких пробелов в профайле. Мир, смазанный скоростью, грохот аварии, разрывающий легкие дым – сквозь наркотический восторг, цветные искры. Он забыл себя еще до ареста и до процедуры.
И, похоже, немного подсел на обновления связей.
Как всегда, в каких-то бурых лохмотьях, зато на поясе – огромный нож. Где он его достал? Нужно будет забрать.
– Как оно, Джиу? – Тендо ухмыляется самоуверенно и заискивающе. «Мы же приятели, да? – такая вот ухмылка. – Я вот зашел поболтать.
Так он это себе объясняет. Наверное, правда верит, что мы друзья.
– Ну, я не знаю, скоро ли вернусь. Жди, если хочешь.
– А то. – Он хромает к порогу ночлежки и, устроившись на ступенях, подставляет лицо солнцу.
Эри ничего не говорит. Ни о работе для Тендо, ни о завтрашнем дне. Под ногами хрустит песок, мелкий щебень. Оглушительно.
Мы подходим к двухэтажному дому с пестрой каменной мозаикой на стене. Эри снимает здесь комнату у пожилой пары и помогает по хозяйству. На те средства, что жертвуют нам местные, особо не проживешь, я справляюсь только благодаря помощи базы. Эри несколько раз намекала, что готова отказаться от части оплаты жить и в ночлежке, но, конечно, о том, чтобы позволить ей ночевать под одной крышей с осужденными и местными алкашами, не может быть и речи.
Эри останавливается. Заправляет за ухо отросшую прядь. Мнется, чертит носом ботинка какие-то знаки в песке.
Ключ под рукавом стискивает запястье кислым холодом.
– Слушай, если тебе стало скучно, если ты хочешь уйти… – вдруг прошу я, сам не зная, что договорю, – …короче, не уходи пока. Подожди. Ну, недолго.
Пока я отправлю Герса к другому агенту, тому, что устроит его новую жизнь. Пока подготовлю отчет о тебе для базы. А если они откажут… что ж, может, и мне здесь нечего делать. Моя память искажена, контур вряд ли совпадает с тем, что хранится у них. Может, без процедур некроз отступит. Может…
Нет, нет. Это ужасная слабость. Но я так хочу ей во всем признаться, что мой воображаемый голос заглушает ее ответ. Наклоняюсь ближе:
– Что?
И тут Эри ловит мой воротник, тянет к себе. На губах у нее соль и пыль, поцелуй поспешный и неумелый. Она отстраняется, жмурится, словно я ударил ее или она меня ударила, а не поцеловала.
– Я не уйду, – говорит еще тише, но теперь я слышу, – ни за что не уйду.
– Ну… ну хорошо. Тогда завтра увидимся.
– А…
– Потом. Прости.
Я ухожу. Жду, когда скрипнет и захлопнется ее дверь, но ничего не слышу, только хруст под ногами. Кровь гремит в висках. Я так зол на себя, что впервые за долгое время вспоминаю о предельном импульсе. Я знаю: нельзя оборачиваться.
Конечно, мне нравится Эри. Да только когда узнает правду, из волшебника, спасающего людей в пустыне, я превращусь в мудака и лжеца, чужака, который издевается над людьми. А если не узнает? Это ведь будет еще хуже. Да?
Оборачиваться нельзя, но я оборачиваюсь. Эри смотрит мне вслед. Стучу кулаком о сердце и машу ей рукой. Отзвук смеха прыгает по пустой улице, а потом она повторяет мой жест.
Вдруг становится так легко. В воздухе нет больше привкуса пыли, небо взмывает выше. Маленький город кажется мне прекрасным, почти родным. Все тонет в сиянии умирающего дня. Я не хочу возвращаться в ночлежку. Брожу по улицам, захожу в таверну, болтаю с местными и с Эртоном.
– У вас, агентов, часто едет крыша, но лучше, когда вы от этого веселеете, – сообщает он сиплым шепотом, – знаю одного мужика, он в монастыре работает, и реально верит во всю поебень, что они там несут. Но это лучше, чем…
Эртон прижимает два пальца к виску, изображает выстрел, потом хохочет – отчаянно и пьяно. И вдруг добавляет серьезно:
– Нет, правда, хорошо, что у тебя уже не такая снулая рожа. Когда мы познакомились, ну, сам понимаешь… думал, не протянешь долго. Че там, девчонка появилась? Девчонка – это хорошо.
Я не хочу изливать душу Эртону, но меня почему-то трогает, что он за меня волновался.
На обратном пути чудится плеск воды и листьев, вечерний свет, непохожий на здешний – пытаюсь вспомнить отчетливей, но все рассеивается, тает. Некроз проглотил еще одно воспоминание, и я впервые не жалею об этом. Время истекает, нужно все решить до того, как я стану путать настоящее с прошлым – но сегодня я счастлив.
Тендо меня не дождался. Наверное, явится завтра.
Впервые с последней процедуры я засыпаю.
Сон немой, черный – как здешняя ночь.
/
Сигнал ключ-пульса вонзается в ладонь, застревает в запястье – и бьется, перекатывается ртутью под кожей.
Сперва не узнаю его, все заволочено черным сном, все тяжелое, все далекое, кто я?
Затем сон отступает, и я понимаю.
Маяк Эри.
Он настроен на ее жизненные показатели – должен оповещать, если она напугана, если ей больно.
Что могло случиться?
Дикая догадка подбрасывает меня, выбегаю из комнаты, дергаю дверь Герса.
Не заперта!
Вернувшись вчера, я ничего не проверил. Хотел забыть, кто я, чем здесь занимаюсь. И забыл!
Кретин!
Еще очень рано, но воздух – раскаленный, душный. Кипит в груди близким приступом.
В переулке рядом с ночлежкой валяется… что-то. Сперва кажется – груда мусора, обломок стены, незачем останавливаться, нужно бежать к Эри. Но я уже знаю, что это. Даже не всматриваясь – знаю. Я чувствую тех, кого часто встречал и конечно же тех, с кем работал. Если такой человек исчезает, от него остается пустой контур, провал в матрице ключа. Откуда я знаю? Кто здесь умер?
Эта память казалась мне стертой, уже нестрашной, но она близко, снова совсем близко. Слепое пятно, черный экран передатчика, черный мешок, жду в пустыне, не могу смотреть.
Нет, не сейчас, не сейчас.
Тендо валяется на земле, уставившись в прореху белого неба между домами. На бурой одежде и бурой земле не различить крови, но ключ ее видит, и здесь всюду ее запах, каждый вдох ею пропитан.
Ножа у Тендо уже нет.
/
– Только не вздумай сигналить базе, – требует Эртон, – профайл себе испоганишь, и все.
Челнок набирает скорость, песок царапает корпус, шипит. Сигнал маяка пульсирует нервным пронзительным светом, бликует по всей кабине, как аварийное освещение. Я синхронизировал ключ с ядром челнока и только тогда смог найти координаты. Ругаться на Эртона, что продал мне фуфло, бесполезное без машины, нет смысла. Главное, что он согласился помочь. Может, потому и согласился.
Каждая вспышка маяка жжет отпечатком памяти. Как процедура, вышедшая из-под контроля.
Тендо, его пустое лицо, земля, пропахшая кровью.
Улица, по которой мы с Эри возвращались вчера – слишком длинная, слишком длинная, располосованная звуком моего свистящего дыхания.
Дом Эри, дверь как будто и не закрылась вчера. Люди, что ее приютили.
Сухопарый торговец, рябой и хмурый – на его лице закоченело болезненное изумление. Его жена, что всегда убирала рано поседевшие волосы под платок. Теперь они рассыпались по полу, пепельные, в брызгах крови. Я почти не знал этих людей, но эта посмертная беззащитность ранит сильней, чем я мог представить.
Следы смерти, перемоловшей Тендо, были похожи на пьяную драку. Тут все уже по-другому. Чисто и равнодушно. Герс полностью очнулся, точно знал, что делает.
Я в этом виноват.
Кто-то сжимает мою ладонь слишком горячей рукой, лихорадочно умоляет: «Джиу, помни, зачем мы здесь. Если я не… если я…», – а я не даю договорить, обещаю снова и снова, что все будет в порядке, уже завтра станет лучше.
Комната Эри, залитая утренним светом. Свет дрожит мертвой зыбью. Тишина плотная, как матовое стекло. По пустому дому у меня за спиной движутся люди-тени.
Я ищу баланс – но без толку.
Ясно одно – Эри жива, иначе маяк отключился бы.
– Сам знаешь, – продолжает Кенри, голос у него сиплый от лихорадки, неузнаваемый, – им насрать, что здесь происходит.
– Не говори так. У нас все получится.
– У нас-то получится, но если доложишь им, все свалят на тебя и девчонке твоей мозги промоют. Знаешь почему? Потому что они этих уродов сюда ссылают, чтобы дальше изображать, как у них все идеально. Все ради красивой картинки. Да только вот меньше этих психов у них не становится. Вы, агенты, тут возитесь с ними, как местные со своими детьми не возятся, г