робитесь ни за что. А толку? Сбежал этот урод, убил людей, а у тебя даже оружия нормального нет. Не отправляй сигнал.
Я знаю, что нет смысла отправлять сигнал. Я уже пробовал. Что мне ответили? Природа лихорадки не изучена, мы не можем выслать лекарства. Ваш контракт не предполагает срочной эвакуации. Идите нахер.
И даже если попытаюсь связаться с базой сейчас, когда они ответят, будет поздно.
– Не буду, Кенри.
И когда имя брата звучит в жалящих вспышках сигнала, я вновь вспоминаю, кто я и где. Конечно же, это не Кенри. Кенри умер, а я забыл об этом. Некроз движется слишком быстро.
Эри, Эри, я должен успеть.
– Что? – Эртон думает, я просто заговариваюсь. У нас, агентов, часто едет крыша. – Ты давай, не бредь, Джиу. Мы уже рядом.
/
Над землей клубится взбитая пыль, воздух дрожит от зноя.
Еще только полдень, но горизонт уже тлеет в багряном мареве.
Герс дышит в странном, отрывистом ритме – как пловец, нырок за нырком. Эри – совсем неслышно. Не плачет, только глядит на меня остановившимся взглядом.
Эртону я велел ждать у челнока. Он уже видел прежде ситуации с заложниками, потому не стал спорить.
Здесь только мы трое.
– Послушай, – это звучит так жалко. Голос крошится, ребра скребет близкий приступ.
Герс щурится. Сквозь дрожащий воздух и разделившие нас десять шагов я вижу его прежнее лицо. Лицо из профайла, с заостренной слева усмешкой. Ключ подстраивает резкость зрения, и теперь замечаю – один из зрачков Герса чуть шире другого. Процедура что-то замкнула в нем.
Он перехватывает тяжелый нож Тендо. На лезвии пляшет солнце. Я делаю шаг навстречу – осторожный, медленный. Песок хрустит оглушительно. Но этот звук накрывает голос Герса – ясный, спокойный, уже знакомый:
– Я слушал достаточно. Твоя очередь. Мне нужен челнок и пропуск.
Пока он говорит, делаю еще шаг.
Эри пытается что-то сказать, и Герс встряхивает ее:
– Заткнись, – говорит равнодушно, но лезвие задевает кожу. Нить пореза ярче ржавой земли вокруг. Это предупреждение. Эри цепляется за руку Герса побелевшими пальцами, словно и правда надеется остановить. Серебряный браслет среди множества цветных бликует, слепит, повторяет бьющий в ладонь ритм маяка.
Я медленно опускаю ключ-пульс. Взгляд Эри движется от моего лица к ладони, охваченной нездешним сиянием. Волшебством, что когда-то ее зачаровало.
Улыбка Герса становится отчетливей и острее, и я понимаю. Он очнулся не сегодня. Он все знает. Знает, кто я. Знает правила. Знает: даже если все кончится хорошо, процедура теперь ждет и Эри. Что с ней станет тогда, нельзя предсказать. Вот почему Герс улыбается, вот почему не торопит. Он наслаждается.
За гранью зрения копошатся бесформенные тени, отблики матового стекла. Эхо его прошлого, запечатленное во мне.
Я должен сосредоточиться. Должен что-то придумать.
Раз ему нравится наблюдать, я смогу его отвлечь. Приблизиться, зацепить сознание. Выстрелить. У меня ведь есть мой предельный импульс.
Вперед.
/
По железному коридору катится эхо моих шагов. Надо мной – чернота, всюду потеки ржавчины. Вихрятся песком, рыжей пылью. Образы процедуры и маяки запечатления проникли друг в друга, исказились, смешались. Нужно найти место, где процедура оборвалась. Где я активировал ключ.
Процедура – просто воплощение ассоциаций волновыми импульсами ключа. Достаточно вычленить то, что повторяется снова и снова. Пустоты моей изъеденной некрозом памяти забиты этими узловыми ассоциациями. Нужно просто сосредоточиться.
Вот оно.
Матовое стекло во всю стену, белое от белого тумана по ту сторону. В этой белизне мечутся чужие очертания. Вот почему я видел лишь тени. Там люди, но их не разглядеть. Прикасаюсь к стеклу – не холодное и не теплое, температуры как будто и нет.
И вдруг туман вскипает вокруг. Я – с другой стороны. Я – бесплотная тень, прошитая импульсом ключа.
Что происходит?
– И правда, быстро добрался, – голос Герса, многократно усиленный, простирается надо мной, – ты знаешь, что сжигаешь собственные связи? Нет, конечно. Вас ведь не предупреждают.
Я задыхаюсь – где-то там, наяву. Туман рвется черными провалами. Если я не удержу импульс, потеряю сознание – все кончено.
– Не бойся, – говорит Герс, – ты мне нужен. Пропуск, помнишь? И челнок. Но чем дольше останешься здесь, тем сильнее себе навредишь. Пока все не так плохо. Ты даже побыл настоящим сыщиком, как когда-то хотел. Нашел меня. Молодец.
Он видит то же, что и я. Помнит то же, что и я.
– …А теперь пора отступить.
Зрение рвется цветной рябью. Невидимой рукой нахожу запястье, стискиваю до боли. Ключ впрыскивает дозу чистого эндорфина, все заостряется, ясное, яркое. Туман рассеивается, чернота уходит. Я в испытательном зале – белые стены и пол исчерчены цветными линиями освещения. Вокруг люди – человек двадцать, бродят вдоль этих линий, сидят у стен, бормочут, поют, смеются.
– Если будешь упрямиться, – я его не слушаю.
– … станешь одним из них.
Не слушаю.
Еще немного.
Хоть один маяк должен сработать.
Хоть один.
Я усиливаю импульс, он пронзает запястье, кровь становится болью. Обрывки тумана наливаются красным, осыпаются на белый пол. Надо мной, над людьми вокруг – черная пустота неба. Испытательный зал кажется сделанным из бумаги – такой он и есть. Матовое стекло рвется, как прозрачная пленка, и я вижу правду.
Схемы, живые сны, черные вспышки.
Герс работал над новой версией ключа. Технология, которая позволит
/стерто/
влиять на сознание без контакта, без процедуры. Импульс, который сможет влиять на
/черный код/
сотни людей.
Тесты, тесты, множество тестов, ставки все выше.
Ключ подчинил его. Цель его подчинила. Недостаточно добровольцев, недостаточно осужденных – и тогда Герс пошел на свое преступление. Перенастроил центральный энергоузел отдела, усилил импульс и запустил. Холодной белой волной он смыл личности всех, с кем работал. То, что я видел в конце процедуры, не было волной моего ключа. Это была память о взрыве. Она проглотила мой импульс, как тусклую искру. И если я попытаюсь…
– Если попытаешься, будет хуже. У меня есть прототип. Имплант. Они не знали об этом. Теперь видишь? Ты просто пыль, такой же отброс, как эти преступники. Уверен, что твоя память о прошлом – настоящая? Что ты не один из них?
Не слушаю. Я хочу спросить – это изобретение Герса или правительства? То, что сделает мир идеальным – окончательно? Но я не слушаю. Не слушаю, не хочу знать.
Кенри любил миражи. Выходит, я тоже?
Нет. Я должен увидеть правду.
Один из людей поднимается, встает рядом. Стискивает мою руку. Его черты колышутся, как сквозь воду.
– Люди не должны так жить. И ты не должен.
Кенри.
– Кто тебя звал тогда, Герс?
Я смотрю в черное небо, чтобы не видеть, как Кенри исчезнет, совсем сотрется. Цепляю другое воспоминание. Светлые глаза. Ямочки на щеках. Что-то живое.
– Кто-то из них, твоих… подопытных?
Его…
Время дрожит тонкой струной.
«Смотри, как у меня получилось!»
… дочь? Его дочь просчитала исходный код и осталась за тем стеклом.
Герс теряет контроль – на долю секунды, но этого хватит.
Сейчас.
Предельный импульс, мой последний удар, взрывается черным.
Я вдыхаю горячую пыль. Глаза обжигает ослепительным клином неба. Горизонт кренится – и на меня рушится грохот выстрела.
Темнота.
/
Темнота, темнота, темнота
Далекой болью тянется звук. Что-то значит, но не могу узнать. Не складывается словом.
Летит в пустоте. Цепляюсь, тянусь за ним – и узнаю.
Джиу.
Это я.
Кто-то меня зовет.
Я слышу? Помню?
А потом, новой волной – темнота.
Отступает.
И снова.
Белое небо слепит, обдирает глаза. Задыхаюсь кашлем. Виска касается прохладная ладонь.
И вдруг все обретает четкость, предельную, резкую.
Эртон шагает из стороны в сторону, взбивает песок, ругается с кем-то по рации. Он застрелил Герса в момент моего удара. У Эртона есть настоящее оружие. Иначе что он за контрабандист. Что он за…
Выкашливаю смех, и все расплывается, белое небо рвется провалами.
Эртон слышит, падает рядом, трясет мою руку, сплавленную с ключом.
– Не отрубайся, слышишь? Очнись. Не знаю, чем ты его ударил, но ключ накрылся, контура больше нет. Ты свободен. Иди, куда хочешь.
Ленивые глыбы мыслей движутся где-то вдали. Что если Эртон – агент, как и я? Мой куратор.
…Но если и так, он говорит – я свободен. Если решу… если смогу уйти, меня не найдут. Но… теперь… я уйти не могу. Белый взрыв. Люди, что были со мной…
Все дрожит черным песком помех, все отдаляется.
Но я удержу эту память. Я не исчезну.
Я узнал слишком много, чтобы прятаться и бежать.
– Эртон… с ней ничего не случится. Да?
– Какого хрена, Джиу! Я не стал бы помогать, чтобы сдать ее на процедуру.
Я выдыхаю – и вновь надвигается тьма.
– Джиу!
Эри зовет меня – по-настоящему. Это точно по-настоящему. Глаза у нее сверкают – слезами, надеждой… но взгляд другой. Напряженный, ищущий.
Эри видит меня впервые.
Что она видит?
Все по-прежнему для нее волшебство?
Даже если Эртон сказал правду… я должен выжить. Должен ее защитить. Ее… и тех, кто остался дома.
Все исправить. Пока дышу – буду пытаться.
Пустыня дышит со мной. И с каждым вдохом мир разрушается, мир возвращается. Я существую и нет. Главное – найти равновесие. Помнить, кто я.
Я помню.
Ольга Апреликова. Свет всех наших дней
Коржик: сейчас*
Ветер. Но почти нет легких, и толком не вдохнуть. Коржик все-таки потихоньку пошел от аэрокара навстречу ветру – к обрыву. Внизу прокатываются воздушные валы по мягким верхушкам черных хвойников и рыжих рощ. Это правда – он идет сам? Видит леса и бездонное осеннее небо, синее-синее и безучастное? Смотрит, пытается дышать, мерзнет? Он забыл, как больно и хорошо, когда оживает сознание и из симбионта внутри этого ужасного человека уходишь в голем и все видишь и чувствуешь. И вроде, значит, сам живешь.