Коржик оглянулся на Каби – тот открыл капот старого вездехода, возле которого они пять минут как приземлились, и чем-то звякал. Пойти помочь? Сбежать бы… Но дальше, чем на триста метров, от Каби с его имплантами и симбионтом в загривке голем не увести. Ну, хоть и на привязи – да еще пожить…
Коржик глянул за пазуху: как там реактор? Куртка мешала и рубашка – Каби напялил на него детскую одежду. Не хочет смотреть на полудохлый реактор внутри поблескивающего металлом силового тумана в форме тела и на проволочки вместо костей. Он посмотрел на ладони: в полупрозрачной оболочке потихоньку, из углерода воздуха, формировались сегменты пальцев, складывался сложный механизм запястья в синеватых пленках связок – и натянул пониже рукава куртки.
Зачем Каби оживил эти остатки – спустя сколько лет, четыре, пять? Почему сбился счет времени?
И зачем из лаборатории, где Коржик час назад очнулся, Каби притащил сюда, на старую исследовательскую стоянку, к вездеходу?
Ветер сильнее толкнул, и Коржик попятился. Из-под ботинок, зашуршав, поползла вниз щебенка, посыпалась, застучала по камням внизу – Каби, в два прыжка подскочив, схватил, понес от обрыва:
– Свалиться хочешь?
Надо бы ответить, да голоса нет. И бояться Каби – сил нет.
Жизнь зато есть: вот имплант, ее условие, на груди у Каби в прозрачном плоском кейсе: едва мерцает ток в рваных многослойных углеродных и металлических кружевах… Вот новые аварийные батарейки, вот – пустоты утраченных структур… Как вообще удалось распутать и расправить электронную паутину, которую Каби выдрал тогда из своего плеча? Чудом снова запустили питание, имплант ожил и дал симбионту внутри Каби команду воссоздать голем. И Коржик смог вернуться в полноценное сознание, перестал быть слепым интеллектом во тьме себя самого внутри Каби.
Как много пустот, да. И все эти черные кружева были в крови… И Каби еще, обливаясь кровью, бросил имплант под ноги, топнул – и все, Коржик посыпался на пол металлическим бисером, дробясь на частички мельче и мельче… И свет погас. Дальше его не было. Обезьяна всегда победит ИИ.
Каби сунул его в вездеход и велел:
– Сиди. Скоро поедем.
С минуту он смотрел, как Каби таскает снаряжение из люггера в грузовой отсек вездехода – вдруг он нечаянно повредит кейс импланта и Коржик снова рассыплется в пыль? Элементов голема уцелело – три горсти Каби, наверно. Едва хватило слепить в груди и запустить крохотный реактор, чтоб питать сам жалкий голем – как в начале маленький, каким отдали Каби. Десятилетиями Коржик рос, сохранял в себе каждый атом, каждый фотон – и опять как пятилетний ребенок. Немой и бессильный… Никчемный. Он лег на сиденье, свернулся спиной наружу. Как больно быть все сознающим, все видеть и ощущать. И этого «всего» так много, что в глазах – черная вода. Симбионт после сенсорной изоляции – в пределе.
Каби стал тише, виски седые… Когда он успел так постареть? Все равно страшный. Взбудораженный возвращением Коржика. И – что ему надо? Чтоб Коржик его простил и отозвал запрос на отсадку? И до конца жизни – рядом, слуга и советчик, а потом как за руку перевел бы в бессмертие? Да хоть сейчас. Симбионт пишет сигналы синапсов Каби непрерывно, копируя личность; это корневой протокол, увязанный с жизнеобеспечением. Залить архив хоть в сорок тел, и пусть новые Каби работают дальше. Каби ж гений, от гениев – польза…
Заодно и Коржика отсадят в автономный корпус или в нового носителя, ведь выгоднее использовать опытных симбионтов для воспитания кабирят, чем, вот как случилось с ними, растить обоих в одном организме. Снова в человека? Ох, нет… А будет ли выбор?
Правда, отсадка прикончит тело Каби вместе с исходной личностью – так ведь все их беды из-за несовершенного мозга Каби, из-за проклятых багов организма, унаследованных от кистеперой рыбы. Но личности людей вырастают только на родном биологическом носителе – миллионы веков эволюции запросто не обойти. Но рост этот… Дорого обходится.
Их соединили, когда ему было пять, а Каби – десять. Симбионты подсаживают, когда мозг уже набрал максимальную плотность синапсов. Но до начала пубертата, чтоб дальше все процессы в мозге шли уже под контролем симбионта. И к своим пяти Коржик был уверен, что знает про человеческий мозг все. А Каби… Каби любил играть с собаками и решать квадратные уравнения.
Коржик: очень давно*
Однажды утром Пряника, Вафлю и Коржика повели в операционную. Инструктор управлял маленькой платформой с «банками», а они трое, одинаковые големы, шли рядом, держась каждый поближе к своей «банке»: там, внутри, они настоящие, сами по себе беззащитные мозги, биопроцессоры со всякими нужными инструментами. Дальше трехсот метров от них нельзя отходить, а то отключишься – там, внутри «банки», в нижнем отделении, имплант связи голема с мозгом. Сегодня и их, и импланты поместят в новые «банки». В настоящих живых мальчишек, итог нескольких поколений селекционного отбора кабиров. И от носителя отходить тоже будет нельзя.
Страшно: впервые отсоединили от питания и вынули «банки» из ниш в стене «норы», где им давали попробовать жизнь. «Нору» инструкторы трансформировали в любую среду, чтоб они научились, изменяя голем, действовать то скатом на морском дне, то птицей, то человеком. Важнее были уроки действовать самим как есть, синтезируя любые белки – в биохимических многомерных лабиринтах человеческого организма. Но больше никаких искусственных сред. Начинается жизнь.
Новое ждешь нетерпеливо – так дофамин всегда свое возьмет. А их дело – взять его под контроль. Причем не свой дофамин, а носителя. Всю биохимию мозга, чтоб человек-творец работал оптимально. Да если будет надо, они и все тело человека могут взять под контроль и действовать за него, только для этого нужна веская причина. На моделях хорошо получалось, а вот как удастся контролировать живого человека? Люди такие сложные, особенно творцы-кабиры, помешанные на совершенстве, нетерпеливые и ненасытные, работать с которыми готовили их троих – отобрали через полгода после изготовления, как самых сообразительных. И все это время они учили биохимические коды к состояниям мозга, к паттернам поведения человека в многофакторной среде, ингибиторы и катализаторы нейрохимических каскадов – чтоб талант кабира работал долго и результативно. Потому что делать новые планеты пригодными для жизни – непосильно для обычного человека. Он не справится с гигантскими массивами данных по сложно сопряженным проблемам в постоянно меняющихся условиях. Зато справится Коржик. Про терраформирование и освоение космоса он выучил все. А человек-творец пусть придумывает мир и ставит задачи… Лишь бы сам себе не вредил.
Так что его нужно правильно сформировать. Обучить. И если они, кабир и Коржик, сдадут все экзамены и в виртуальной среде создадут безупречный мир – их отправят уже первую жизнь проживать на настоящую планету, готовить среду обитания для поселенцев, продвигая дальше рубеж освоения космоса… И вторую жизнь… И третью… Интересно, сколько жизней можно запомнить? И кто тогда в итоге получится из кабира, если Коржик будет из жизни в жизнь сохранять его память? Инструктора говорят, кабиры обычно тратят по одной жизни на планету. А на сколько жизней кабира хватит Коржика?
Надо, чтоб на побольше, потому что пустых планет все еще очень много. И людей, которым освоение планет даст смысл жизни, – тоже. Так что кабиры – спасение цивилизации. А спасение кабиров – нейрохимическая модуляция их состояния.
В операционной – тоже страшно: ярко и холодно. Коржик смотрел, как роботы перекладывают первого мальчика с каталки на стол, как они его переворачивают и обрабатывают кожу – все как в учебном ролике. Сейчас хирурги разрежут кожные покровы от затылка до поясницы, отодвинут мышцы, обнажат позвоночник… А потом возьмут «банку» и…
Он шагнул за Пряника и Вафлю, прижался лопатками к стене – будто это его сейчас взрежут от затылка к пояснице. Взрезать-то, конечно, можно, и даже будет больно как человеку, но умные молекулы тела тут же сомкнутся обратно, и боль пройдет. То, что их приучали считать телом, – сложный, антропоморфный голем-интерфейс. С настроенными под человека тактильными и температурными детекторами – чтоб уже симбионту проще понимать, как чувствует себя носитель. С точкой сознания внутри. С функцией дыхания – чтоб успокаивать подсознание носителя и под шумок закачивать в реактор нужные изотопы… С вечной с этого дня привязью к носителю симбионта.
Он закрыл глаза, чтоб не смотреть, как скальпель коснется детской кожи – инструктор тут же присел рядом, взял за руку:
– Коржик, малыш, ты что?
– Жалею его. – Спящий худой мальчишка на столе был так беззащитен, что слезы навернулись. – Гиперинтеллект в пяти поколениях, подготовка, предназначение, человек в максимальном развитии, цена фронтира и все такое, но…
– Так иди и защити, – буркнул все понимавший Пряник. – Что ты заныл?
– Эмпатия. – Инструктор коснулся «банки» Коржика. – Так что, пойдешь? Или братьям этого пацана уступишь?
– Мне без разницы, – сказал Вафля. – Эти ваши кабирята все свирепые. Я уж потом сам себе друга воспитаю…
– Кто еще кого воспитает, – хмыкнул инструктор. – А это – Декабрь. Но он зовет себя «Каби», потому что это созвучно со словом «Кабир». Он… Сложный парень, гордый. Страшно талантливый.
– …Свирепый?
– В нем всего столько, сколько нужно. Дофаминовую гипертимию под контролем держи, и все.
– …Как он дал согласие?
Инструктор взглянул внимательнее:
– Да извелся весь. Умный потому что. Как и ты. Ох, Коржик… Так что, пойдешь? Защищать?
Коржик отлепился от стены и кивнул.
– Молодец. – Инструктор осторожно взял его «банку», постукал ногтем по страшной красной крышечке сбоку. – А хочешь, отключим тебя, чтоб не видел?
Ой. Втянуться атомарной пылью в специальный контейнер на боку «банки»? Ну да, сознание исчезнет, в симбионт пойдет лишь отчет о событиях, ответ на которые сформируют алгоритмы. Легче, да. А еще их отключали за ошибки – чтоб всегда стыдились за отсутствие в среде. Но Коржику бывало не стыдно, а страшно.