Коржик следил, как в груди потихоньку разворачивается золотая сетка легких и те больше изотопов углерода посылают в реактор, согревался, глядел на еле заметные цветные отблески приборной панели на потолке, слушал, как шуршит одежда Каби, когда он вертит руль. Как же это ужасно, что у них одна жизнь и одна кровь на двоих. Как же ужасно все.
Коржик: давно*
В то лето Каби расстался с очередной женщиной – опять из-за «третьего лишнего» Коржика – и заводился с пол-оборота. Коржик не попадался ему на глаза и внутри затаился, но Каби ругал за все: сделал – не сделал, пришел – не пришел… А сам толком не ел, и микроэлементов обоим не хватало – Коржик едва справлялся с работой.
С обеда Каби отправился на новое свидание, а Коржик, формируя бюджет будущего года, работал с деньгами часов десять. Потом пошел к мониторам в кабинет Каби приглядеть за строительством технопарка, и еще часа четыре, попутно, моделируя для Каби варианты на свободных экранах, обсчитывал проекты по Южному материку, который Каби захотел наконец довести до ума, – а это опять деньги.
Вот только работал неровно, потому что не хватало сил. У Каби – попытка новой любви, и Коржик с утра залил ему мозг эндорфинами под самые завязки – чтоб занялся своим и не мешал работать. Но сейчас из-за пещерной, оттянувшей все высокоактивные амины в предлобную кору, бурной возни Каби с самкой для симбионта элементарно не хватало аденозинтрифосфа́та. И эндокабиноиды уже на исходе, Каби того гляди взбесится.
Проклятый симбиоз. Как им обоим – освободиться и не сдохнуть? Узы крепко сшивали их друг с другом, как их порвать? Симбионт можно пересадить в новый носитель, можно и архив Каби перелить в новое совершенное тело, но где эти тела так срочно взять? Ждать отсадки – так когда еще Каби состарится… Это так тошно – ощущать себя паразитом.
Коржик себе представлялся чем-то вроде жадной морской губки, каждое из сотен щупалец которой подсоединено к мозгу и к телу Каби. Конечно, иногда энергия могла идти и в обратную сторону – если у Коржика было, что отдать… Сейчас не было. Система разбалансировалась. Синтезируемых нейромедиаторов не хватало – и Каби шел вразнос.
Правда, Коржик еще в детстве заметил, что если разозлишься на него или испугаешься, словно бы рванешься прочь, то эти щупальца-хоботки-нервы больно натягиваются. И если подергаться, некоторые можно отодрать… Тогда они съеживаются, а потом исчезают… И телу Каби становится полегче.
Так что, закончив проект, Коржик свернулся в черепашку и сосредоточился на симбионте: ага, вот если оттянуть и пережечь этот нерв… И вот эти два сосуда…
Через полчаса с грохотом ворвался Каби и яростно пнул в панцирь:
– …Ты убить нас хочешь?
Панцирь, кажется, хрустнул. Как это Каби почувствовал устранение таких мелких связей? Коржик впрыснул ему окситоцина, сколько накопил – ведро бы успокоительного этому психу… Откатился подальше, развернулся и встал:
– Нет, я оптимизирую систему, чтоб мы протянули сколько-нибудь еще. Но я б на твоем месте послал запрос на новое тело.
– Опять ты решаешь за меня! Ты притворяешься рабом, а на самом деле…
– Лицемерный паразит, – кивнул Коржик. – Слышал уже. Потому и… Хочу меньше присутствовать в твоей жизни.
– Гадина, – прошипел Каби. – Искусник поганый. Оптимизатор, ага. Знаешь, я хочу тебя прикончить – в той же мере, что ты – меня.
– Нет. Я хочу, чтоб ты стал бессмертным. Успокойся. Мне страшно.
– Страшно? Тебе? Это все лишь твои программные манипуляции! Нет у тебя чувств – только потоки данных! Ты – машина, ты – симбионт, и все! Ненавижу. – И Каби первый раз с силой ударился спиной в стену. А потом – еще.
…Коржик едва очнулся. И не сразу – сознание плыло – понял, что кошмар на мониторах не мерещится.
Гроза бесновалась над всей планетой. Ураганы сдирали с материков молодую шкуру лесов, океаны под сплошным дождем молний выхлестывало из берегов и разбивало в мелкую водяную пыль, вздымавшуюся к черным облакам, системы связи выли в ужасе. Население, кто успел, укрылось в подземных убежищах или сбежало на орбиту. Каби, тот Каби, который всегда был всему и всем защитником, сейчас – стихийное бедствие. Он в гневе, и все связанные с ним управляющие системы, все спутники и терраформирующие платформы, все климатические станции транслируют этот гнев и перемешивают пространство в кашу.
А с виду Каби был почти мертв: сидел на полу у стены и стеклянными глазами смотрел в никуда. Из ушей текла сукровица, загривок вспух кровоподтеком. Коржик начал кое-как блокировать хаотичные команды височных связных имплантов Каби системе, исполнять то, что должен был сделать мгновенно – но валялся в отключке. Каби не понимает, что делает. Его – вообще нет. Потому что, расшибив Коржика, контузил собственный мозг. Скотина. Тупая и злая обезьяна!
Значит, дело за Коржиком. ИИ не проиграет обезьяне. Один за другим блокируя командные уровни Каби, давя сопротивление сознания, он переключил связные импланты на себя и вызвал с терминалов весь свободный орбитальный флот вырубать климатические станции и снимать людей с океанских платформ.
Хотя это он виноват, что черная ярость Каби сорвалась с цепи и он сначала бился спиной в стену, а потом с размаху бросился навзничь на каменный пол – и вышиб из Коржика дух. И сам тут же сошел с ума, взбесился и сдирает шкуру с планеты… Как прекратить? Надо, чтоб очнулся… Страшно… Сунешься ближе – того гляди, добьет… Или вырубить его вообще? Шарахнуть токсином? Пережать аорту? А если умрет? Но ведь Коржик сам, того гляди, околеет… Кто тогда займется штормом?
В окно хлестал дождь. Коржик переждал миг потери сознания, подполз, снизу заглядывая в глаза Каби. Пустые. Зрачок нормальный. Коржик встал на коленки, погладил Каби по щеке, потом – мышцы свело от страха – обнял. И каждой клеткой симбионта изнутри, каждым детектором голема снаружи почувствовал ужас: родной. Сердце еле вздрагивает в реберной клетке, мозг плавится в яде продуктов распада от поврежденного симбионта, нервы корчатся от боли. И нечем помочь. Сам – всмятку.
– Декабрь, – шепотом позвал Коржик. – Хватит. Пожалуйста, хватит. Очнись.
Ничто в Каби не отозвалось ему. Надо спасать, но как… Он прижался лицом к холодной, в колючей щетине щеке – мышцы стиснутых челюстей едва заметно вздрогнули. Чувствует? Коржик отпустил его и встал. Худой Каби какой… Лицо белое… Некогда жалеть. Ухватив жесткие черные волосы Каби, Коржик приподнял его тяжелую голову и отклонил назад. Каби медленно моргнул.
– Чуешь, значит, – пробормотал Коржик и тут же с размаху влепил свободной рукой звонкую пощечину, сразу с другой стороны – еще, а потом схватил за волосы и резко бросил его голову вниз, лбом прямо об вскинутое свое колено. – Ух…
Башка Каби была тяжелой. Колено Коржик здорово ушиб, но что ему будет, титановому, – и драться не прекратил. Он, слабея, молотил Каби в грудь, в лицо, царапался и кусался, чувствуя, как большое тело приходит в себя под его мелкими ударами и укусами – и наконец, когда Коржик цапнул его за ухо и, прокусив, рванул – Каби взвился с яростным шипением. Коржик увернулся было, отскочил, но Каби молниеносно сбил с ног. Уж драться-то Каби умел, был взрослым, тяжелее раз в пять, от его ударов Коржик почти полностью рассыпался на металлическую пыль. Удалось собраться, перехватить руку и укусить запястье, рот наполнился кровью – рвануть за сухожилия или нет?
Каби отшвырнул его, как куклу – Коржик отлетел в стену и шмякнулся так, что на миг опять стал металлическим облаком.
А Каби схватил со стола остро заточенный карандаш и с яростью вогнал себе в загривок. В пароксизме ужаса Коржик содрогнулся и впрыснул нейротоксин прямо в вентральную тегментарную область его мозга – блокировать весь дофамин! Остатки – в префронтальную кору и в височно-теменную, чтоб парализовать. Каби рухнул.
Не больно – в симбионте болевых окончаний нет. Сознание – есть. Значит, не убит… Неужели… Неужели Каби правда… Хотел убить? Кое-как Коржик встал на четвереньки – на экранах слежения расползающиеся клочки черных облаков. Буря пошла на спад. Планета справится.
А Каби? А если – сдох? Коржик встал, подковылял, присел над ним, вытащил карандаш – из дырки в коже немножко потекло красным. Он закинул липкий карандаш подальше под стол, взял Каби, жутко тяжелого, за плечи, встряхнул. Каби застонал и пошевелился. Открыл глаза. Вроде в разуме. Коржик сказал:
– Что же ты наделал!
Каби прикрыл глаза, сосредотачиваясь, – и тут же лицо его помертвело и выцвело. Взглянул на Коржика и хрипло сказал:
– Ты-то в разуме? Что ж ты тянул…
Так Каби ничего не помнит? Тот сел, весь в крови, все еще не вполне на этом свете. Коржик отполз подальше. Надо работать – как там спасатели, как эвакуация – а Каби, кажется, мало что может… Он только человек. Не помощник.
Но жалеть его некогда, и Коржик заткнул наскоро слепленным белком и тромбоцитами дырку в себе-симбионте, взял Каби под полный контроль, приволок аптечку, впрыснул ему в вену лекарства и немножко опиатов, поднял, загнал за пульт и занялся делом, не обращая внимания на вопли его сознания. Никогда раньше он не брал Каби под управление на сто процентов. Но работы – тьма, и он руками Каби расправлялся с последствиями катастрофы, попутно координируя работу спасательных отрядов. Урон выстраивался в бесконечные списки. Поселки, технопарки, заповедники… Жертвы среди населения. Жилье можно отстроить заново, леса вырастут, а вот люди… Теперь планета попадет в черный список, и Дом не пошлет новых кораблей с поселенцами.
К рассвету, когда Коржик наконец закончил работу и освободил Каби, тот молча и мгновенно располосовал себе плечо, выдрал оттуда имплант Коржика и растоптал – уничтожил голем.
Коржик изнутри опять мог бы токсином вышибить Каби из сознания, едва он схватился за нож. Остановить. После уничтожения голема все равно мог бы опять взять под контроль и тело, и каждую мысль – и заставить все вернуть как было. Мог сделать так, чтоб починил обратно, собрал с пола каждую крупинку, а потом плакал и носил на ручках. Но он ведь знал, что Каби хочет его уничтожить. И не хотел быть паразитом.