Каби кое-как перевязал плечо, сунул в старую «банку» ошметки импланта в кровяных сгустках, туда же смел, сколько смог, металлическую пыль, сунул «банку» в дрон и отправил в рассвет над океаном.
Когда робот-уборщик приполз зализывать кровь и остатки пыли на полу, Коржик слегка очнулся. Шарахнул Каби по лобным и теменным долям, опять на сто процентов овладел телом – и, связавшись с терминалом на орбите, отправил домой полный отчет о шторме и запрос на отсадку.
А потом отпустил Каби и стал стремительно рвать все узы, все щупальца и нервы, оставив только те, что отвечали за жизнь и за запись, превращаясь в слепой и глухой, теряющий сознание кровоточащий комок с дыркой от острого карандаша в середине. Ведь во всем виноват он, а не Каби. Каби всего лишь человек. Бедное-бедное, больное животное. Его надо освободить. Было так темно в уме, так тошно, что он даже толком не почувствовал, когда спустя сто километров полета Каби взорвал дрон.
Коржик: сейчас*
Забыть бы… Но, вернувшись в сознание, он помнил всю жизнь Каби, все часы привычной работы, прерываемые моментами испугов, восторгов и бешеной жажды улучшать мир. А найти ошибку не мог. Может, рвать узы и предоставлять Каби самому себе было ошибкой? Но и так давно рушилось все хорошее. Для Каби – с его невыносимым уровнем дофамина – ничего не становилось достаточно хорошим. Коржик всю жизнь вился как уж на сковородке, укрощая его креативную расторможенность, чтоб он в припадках вдохновения не расплавлял им обоим мозги в клейстер. В общем, худо-бедно справлялся.
Но не мог исправить то, что Каби ни с кем из людей не мог выстроить добрых отношений ни в работе, ни в любви. Друзей у него не было. Коржика считал собственным расширением. Никого не принимал всерьез и любил только собственную планету. Не людей, для которых ее создавал. В лучшем случае рассматривал их как оживление пейзажа… В общем, был заложником своей природы. Как ему доверять?
– Ты думаешь о том, почему я все испортил, – не поворачиваясь, сказал Каби. Конечно, мысли он не читал, доступа к сознанию Коржика не имел – черт его знает, как он умудрялся угадывать.
– Не ты – мы. Каби, а почему нас не отозвали? Почему не попало за… За шторм?
– Планета закрыта еще на полгода. Населения мало. А нового кабира сюда присылать смысла уже нет. Вообще – списали на твой технологический сбой… Но, я думаю, все с тобой было в порядке. Просто ты никогда не доверял мне.
– Не доверял – не работал бы. Хотя, конечно, твоим оценкам рисков верить нельзя… А раз не отозвали – значит, ценят. Твои фракталы пейзажей, вся эта мощь линий и контуров… Это прошибает навылет, потому что твои пейзажи заставляют людей чувствовать гармонию… Мотивируют к достижениям…Ты – кабир. И я тебе и сейчас доверяю.
Каби обернулся и посмотрел в глаза:
– Не ври. Я же тебя убил.
– Так ты и себя этим убил.
Вездеход на что-то натолкнулся, свирепее заурчав двигателем. Каби закрутил руль, фары метнулись желтым пятном по корявым деревьям, машина долго выбиралась из вязкой протоки – и скоро двинулась ровно, убаюкивая ворчанием мотора. Дорога, экспедиции, старый вездеход – это их всегда примиряло… Так вот зачем они здесь. Коржик смотрел, смотрел на Каби – уставшего, сутулого, немного чужого… И сказал:
– Давай мириться.
Каби рванул тормоз, и Коржика инерцией снесло с сиденья.
– Что… Что ты сказал?
Коржик – едва не рассыпавшийся – кое-как влез обратно на сиденье, сказал:
– Перемирие. Понимаешь?
– Нет. Ты…
– Это слабоумие, наверно, – признался Коржик. – Но мне захотелось… Доверять.
Каби молчал. Позади него снаружи замер ярко освещенный фарами ночной корявый лес.
К утру за окнами вездехода плавал туман, сизый, рассветный. Каби спал. Коржик надеялся, что за ночь станет легче… Но нет. Он ощущал себя внутри Каби закорузлой мозжащей тряпкой. У Каби тоже болит голова. Ну что ж, Каби постарел, а он сам… Никуда не годится. Никаких гормонов больше синтезировать не может, отупел… Так что Каби свободен. Коржик перелез через него к двери.
– Куда? – бессонно спросил Каби.
– Не могу больше. – Коржик открыл дверь и выбрался на гусеницу, вдохнул туман. – Дай хоть на осень посмотрю, пока глаза есть.
– Я же сказал, что никогда больше тебя не выключу!
Да этот исковерканный, едва починенный имплант сам может сломаться. Коржик мягко сказал:
– Дай надышаться. Я недалеко.
И спрыгнул в жухлую осеннюю траву, хвощи, кустики – земля почему-то отозвалась на удар его подошв страшной пустотой.
Ой.
Он услышал, как Каби тоже выбрался на гусеницу, но не оглянулся – боялся даже дышать.
– Ты что замер? – испугался Каби.
Коржик сказал:
– Мы на карсте стоим. Внизу полость. Свод тонкий и уже… похрустывает.
– …Понятно. Давай, – велел Каби. – ищи твердую породу.
Коржик побежал вперед, путаясь в мокрых хвощах. Каби слез с гусеницы и чуть отошел. Симбионт в нем подключился к геотомографам вездехода, и Коржик видел теперь грунт насквозь. Давно, в начале, Каби без скафандра не мог покидать вездеход из-за токсичной атмосферы, и Коржик бегал вот так же, отыскивая жилы нужных руд, втыкал флажки, собирал образцы…
Вездеход тонн десять весит, гусеничный – тяжелый, и свод карстового пузыря едва его выдерживает. Сульфатный карст, хрупкий… А вдруг Каби его проверяет? Коржик остановился и велел:
– Каби, отойди еще метров хоть на пятнадцать!
– А геотомограф?
– Мне хватит!
Каби отошел. Если он послушался – это ведь доверие? Или все же проверка?
Наконец Коржик миновал провал. Вон далеко за деревьями синее озеро блестит, круглое, тоже карстовое…
– Каби, – позвал, отыскав безопасную площадку, – сюда!
Каби, вымокший в траве, подошел минут через пять.
– Я идиот, – проворчал он, развернув блеклую на утреннем свету карту. – Что стоило метра на три хоть в землю грунт проверять… Вон дальше тоже карст… Ледник прошел, растворил породу… Коржик? Ты что?
Коржик смотрел на вездеход. Когда-то он был новеньким… А теперь весь в ржавых забоинах и в болотной грязи по самую крышу… Обидно, что Каби им рискнул.
– Он – наш парень. Старый друг. Я – за ним.
– …Коржик, ты думаешь, я нарочно на карст встал?
– Просто будь тут.
Каби кивнул, вытаскивая из кармана синюю бутылку:
– Иди, упрямец. Но близко не подходи, хоть и легкий…
Коржик с сорока метров дотянулся до разума вездехода, запустил двигатель и тихонечко тронул машину чуть вправо, где свод карста утолщался. Только не спешить. Каби помог – выпил две бутылки изотоника и съел что-то глюкозосодержащее, и Коржику полегчало. Скоро он вывел вездеход на прочный свод, а там и на сплошную породу. Заглушил двигатель и лег в сырую траву.
Подошел Каби:
– Коржик, спасибо… Ну что ты, правда думаешь, что я – нарочно?
– Ты меня проверял, а я не справился, – буркнул Коржик, не шевелясь. – Не гожусь для работы. Мне следовало почувствовать болотный карст раньше, еще ночью. Но я почему-то забыл, что мы тут ледник провели; так, чувствовал рядом что-то ужасное, но…
– Но думал, что это я, – договорил Каби и поднял его на руки. – Коржик, ничего я не проверял. Я ошибся, как и обычно.
– Как и обычно… Ты ж не прокатный стан, чтоб не ошибаться… Ну, я… тоже ошибка. Каби, прости, что я так исковеркал нам жизнь.
Каби, глядя устало, молчал. Коржик подумал и сказал:
– Ты прав, это все было из-за того, что я никогда не доверял тебе, потому что ты человек.
– А теперь доверяешь? – сухо спросил Каби.
– Да. Твой нелогичный поступок достать меня с морского дна и поговорить…Это человечно по правде.
В небе послышалось курлыканье очередного перелетного косяка, тянущегося точно с севера на юг. Гуси это или утки? С Земли завезли или с Покоя?
– …Прости меня, – вдруг сказал Каби.
– За что? За то, что ты человек, а я – нет? Пусти, я замерз. – Коржик выкрутился из его рук и пошел в вездеход отыскивать сухую одежду.
– Погоди, – спохватился Каби, – вещи в багажнике…
Пока он там, ворча, рылся, Коржик с трудом содрал сырую одежду и кое-как натянул на плечи одеяло. Дрожа в ознобе – черт бы побрал эту человекоориентированную обратную связь тела с окружающей средой – посмотрел на свои полупрозрачные ножки, как на чужие… Горячей полоской по щеке скользнула слеза. Проклятый антропоморфизм.
Каби замер на входе с одеждой в руках, потом врубил печку. В кабине тут же стало жарко и запотели окна. Каби отдал одежду и вытащил очередную бутылку изотоника, стал пить. Этот, синий, где много натрия – он всегда пил через силу… Коржику захотелось рассказать ему, как это – когда падает питание и уходишь в серое бесчувствие, и только факт «у меня работа» заставляет симбионт прогонять через себя кровь. Захотелось сказать, что понимает, каково Каби. И что не жить, вот как на морском дне – это не больно. И что места для памяти почему-то стало мало, и он стирает свой архив, чтоб уцелел Каби. И что скоро все кончится, так или иначе. Но…
Но только и смог, что кивнуть. Стал напяливать штаны и свитер, пряча свое ненастоящее, но все чувствующее тело. Каби вдруг уткнулся лицом ему в коленки. Коржик многое мог перетерпеть, но не это. Все в нем больно сжалось. Он чуть дрыгнул коленками и взмолился:
– Прекрати.
Рыдать он, конечно, не стал. Но его затрясло, и Каби испугался. Вытащил Коржика из кабины на крышу, на воздух и простор осеннего утра. Туман растаял, солнце сверкало на мокрой траве и везде звенели какие-то птицы. Далеко в небе сгрудились райской землей облака.
– Каби, запрос на отсадку нельзя отозвать?
– Да. Но он не имеет силы, если ты его не подтвердишь. А ты был, считай, в анабиозе и подтвердить не смог.
– Так ты вытащил меня со дна морского, чтоб я подтвердил запрос?
– Нет… Не знаю, зачем. Просто чтоб ты ожил. Но это… Это больно.
– Очень, – сознался Коржик. – Симбиоз вообще не поддается оправданию. Ну, что делать? Я не знаю, как восстанавливать узы.