— Задавай, пожалуйста.
— На какие средства ты живешь?
— У меня есть небольшие сбережения, этого хватает. Мне ведь сейчас не много нужно.
— А почему бы тебе не заняться каким-нибудь делом, которое приносило бы доход?
— Я ничего не умею. Да и сил нет.
— Ты как-то говорила мне, что хорошо шьешь и вяжешь. Почему бы тебе не попробовать применить эти знания? У тебя появилось бы занятие и кое-какой заработок.
— Ты хочешь, чтобы я зарабатывала вязаньем?
— Я хочу большего! Ты можешь открыть курсы и обучать девочек кройке, шитью и вязанию. При твоей помощи они могли бы овладеть ремеслом, которое давало бы им в будущем определенный заработок. Это было бы по-настоящему хорошим делом, твоей заслугой перед Аллахом.
Подумав немного, она тихо проговорила:
— Но у меня нет способностей к преподаванию, нет ни сил, ни терпения.
— Я готов работать вместе с тобой. Буду твоим помощником. Кто знает, может быть, нам повезет! Со временем курсы наши расширятся и мы создадим что-нибудь посолиднее.
— Ты строишь воздушные замки.
Но я, воодушевившись, продолжал:
— Знаешь, как мы назовем их? «Курсы шитья и вязанья имени Вафика».
Она с изумлением на меня посмотрела:
— Курсы имени Вафика?
— Да! И в центре главного зала повесим большой портрет Вафика, чтобы он был виден отовсюду.
Она не отводила от меня глаз, словно ожидая еще чего-то.
Я продолжал:
— Вот увидишь, наши курсы будут иметь успех. А мы с тобой отдадим все свои силы…
Я с увлечением стал описывать наши будущие курсы, говорил о том, как мы обставим комнаты, наладим работу, какие будем устраивать вечера. На этих вечерах ученицы смогут разыгрывать сценки из истории народного сопротивления, исполнять патриотические песни, зовущие к героическим поступкам и самопожертвованию.
Печаль, сквозившая в ее взоре, говорила о том, что мысли ее далеко, — она думала о сыне. Словно во сне Ашджан прошептала дрожащими губами:
— Героизм… народное сопротивление… засада… Вафик…
Затем медленно поднялась и вышла.
Вернулась она, держа в руках большой портрет сына в дорогой раме.
С нежностью вглядываясь в портрет, она спросила:
— Как ты думаешь, подойдет он для наших курсов?
XXIII
Постепенно мои планы стали осуществляться. Ашджан переехала в другой дом в том же квартале, просторный и красивый. Тут же в доме было решено поместить и курсы.
Мы с увлечением готовились к открытию курсов: следили за тем, как переоборудовали помещение, приводили в порядок примыкавший к дому уютный садик, сажали цветы.
Ашджан работала с большим подъемом. Скорбное выражение постепенно исчезло с ее лица, и на нем снова появилась прежняя милая улыбка.
Закончив дневные дела, мы отправлялись гулять по окрестным полям, но и во время прогулки наш разговор постоянно вертелся вокруг курсов. Мы с увлечением обсуждали систему преподавания, планы работы, говорили о наших ученицах. Мне хотелось, чтобы будущее казалось Ашджан привлекательным и интересным. Ее готовность изменить жизнь, заняться полезным делом наполняла меня радостью.
Семена прекрасных качеств, заложенных в Ашджан, давали всходы. У нее появилась тяга к знаниям, в особенности ко всему, что было связано с героическим прошлым Египта. Она не хотела жить в мире фантазии, как ее отец. Ее интересовал реальный мир — мир исторических фактов и действительных событий.
Я делал все, чтобы помочь ей разобраться в этом прошлом. Для этого мне приходилось самому углубляться в книги по истории, что я и делал не без пользы для себя, а потом делился с ней прочитанным.
И все же изредка словно облачко набегало на ее лицо, и оно становилось печальным. Обычно после приступов печали она приходила в возбужденное состояние и, вспоминая о гибели сына, требовала решительных действий против подлых убийц, которые вторглись в нашу страну и безнаказанно проливают кровь невинных. Я крепко сжимал ее руку, давая понять, что полностью разделяю ее патриотические чувства.
Но однажды она гневно обрушилась на меня:
— Нет, ты мне скажи, что вы намерены предпринять? Или ты сам не знаешь? Чего же тогда ты распинался в любви к родине?
— А я ее действительно люблю и по-прежнему настроен патриотически.
— Но это — патриотизм на словах!
— Почему же? Я просто не афиширую своих планов!
— Понимаю, — сказала она с усмешкой. — Ты готовишь тайный переворот!
— О перевороте пока еще говорить рано. Кто высечет искру и раздует пламя восстания?! Народ обескровлен, подавлен огнем и мечом. Ты же сама видишь, как инертны и пассивны люди. Мы должны медленно, исподволь готовиться к восстанию, вести революционную агитацию.
— И вы это делаете?
— Да. Мы присматриваемся к людям, стараемся пробудить их сознание, энергию. Мы разъясняем им, каких прав они лишены, и в чем их долг. Наши курсы как раз и есть пример такой патриотической деятельности. Девочки научатся здесь шить и вязать, и в то же время мы будем воспитывать и просвещать их, разъяснять им, к чему мы стремимся, чего хотим для своей страны. Они вырастут сознательными гражданками, и их дети уже будут настоящими патриотами своей родины.
— Но я пока не вижу проку от вашей деятельности, — вызывающе сказала Ашджан. — Разве вы чего-нибудь добились?
— Если каждый патриот будет делать хоть то немногое, что делаем мы, наша страна придет к заветной цели.
— Но кто отомстит за кровь невинных? Ты говорил о восстании. Когда оно будет?
— Этот день не за горами. Пусть жертвы пока еще не отомщены, но мы верим — придет час расплаты с врагом.
— Такие речи подходят трусливому и косному старцу, — язвительно сказала она, — а не пылкому юноше, презирающему опасность.
Охваченный любовью, не сводя с нее восхищенного взгляда, я проговорил:
— Это ты, Ашджан, только ты заставила меня сойти с прежнего пути и стать умеренным и осторожным.
— Я?
— Да, ты! Пойми — любые необдуманные действия ничего нам не дадут, а твоя жизнь зря подвергнется опасности. Поверь, она мне дороже, чем моя собственная. Поэтому, прошу тебя, — будь осторожна и не рискуй собою без нужды!
Наклонившись, я поцеловал ее в лоб, вложив в этот поцелуй всю свою любовь и преданность.
XXIV
Так уж, видно, устроен человек — сто́ит обстоятельствам измениться, стоит ему попасть в другую обстановку, и он вскоре меняется сам…
Все вокруг меня резко изменилось. Изменился и я. Но больше всего изменилась моя возлюбленная. Она стала совершенно неузнаваемой: в Ашджан ничего, абсолютно ничего не напоминало Наваим или Бахийю.
Как велика была разница между чувствами, переполнявшими меня вчера, и теми, что я испытывал сегодня!
Неукротимая страсть, охватывавшая меня при виде Наваим, лишавшая меня воли и разума, улеглась, уступила место спокойной неясности, состраданию, преданности, желанию защитить.
Из пылкого любовника я превратился в заботливого жениха, и мы вместе вили наше будущее гнездо. Во мне не осталось ничего от беспечного юноши, растрачивавшего время по кофейням и ресторанам, краснобая и пустомели.
Теперь у меня был план действий. Я поставил себе цель в жизни и твердо решил достичь ее.
«Курсы имени Вафика» были лишь началом, исходным рубежом. В моем воображении они были клеткой, таившей в себе немалый заряд жизненной энергии. Впоследствии она должна была распасться на множество новых клеток, которые имели бы свои особенности, но подчинялись единой цели — благу родины.
Открытие наших курсов должно было послужить толчком к основанию самых разнообразных предприятий, которые мы, пионеры, могли бы использовать для воспитания нового поколения, сильного духом и уверенного в грядущей победе.
Так, по крайней мере, думали мы с моей любимой Ашджан.
Прошло не так уж много времени, и наши курсы были почти готовы к приему первых учениц. Мы заказали специальные красочные извещения и разослали жителям нашего и соседних кварталов. И сразу же к нашему дому потянулись родители, желающие расспросить обо всем поподробнее и записать дочерей в число учениц.
XXV
Как-то мы с Ашджан работали в садике и, утомившись, присели отдохнуть на деревянную скамью. Мы молчали. Я думал о том, что надо бы наметить срок открытия курсов.
И вдруг Ашджан сказала:
— Через две недели день рождения Вафика. Как ты считаешь, не будет ли этот день подходящим для торжественного Открытия?
Я растерянно посмотрел на нее — выходит, оба мы думали об одном и том же.
— Прекрасная мысль! Этот день мы с тобой всегда будем свято чтить. Так и сделаем.
С удвоенной энергией принялись мы за работу, стремясь как можно быстрее закончить все приготовления. Особенно тщательно продумывали мы программу церемонии открытия. Решили, что она должна быть интересной и необычной. Побольше музыки, песен, игр и поменьше речей.
На следующий день Ашджан подошла ко мне взволнованная, с листком бумаги в руке. На нем были стихи. Гордо приподняв голову, она стала читать их, отчеканивая каждое слово:
О радость моя — Египет! Весь век мне тебя любить.
Не жаль за страну родную и голову мне сложить.
Свободны мы! Не позволим врагам замутить наш Нил.
Позора мы не допустим! В веках нашей славе жить!
Я слушал ее потрясенный:
— Как хорошо!
Откинув со лба прядь волос, она сказала:
— Мне хотелось бы переложить их на музыку иисполнить на нашем празднике. Пусть они станут нашим гимном.
— Конечно! А откуда эти стихи?
— Нашла в бумагах отца. Не знаю даже, кто их написал.
Мы взяли напрокат пианино, пригласили аккомпаниатора и стали разучивать с девочками хоровые песни и танцы.
После занятий Ашджан часто собирала учениц под портретом Вафика в большом зале. Она пела и играла с ними, шутила, ласково расспрашивала, как они живут. Отпуская девочек по домам, дарила каждой пакетик конфет, совсем как это делал ее отец.