– Пожалуйста, не трогай меня, – попросила я.
Она тотчас отдернула руку.
– Вот видишь, тебе уже захотелось уйти, – сказала Марисоль. Внешне она сохраняла спокойствие, несмотря ни на что.
Мне и правда захотелось уйти, захотелось убежать в лес и больше не возвращаться.
– Это была моя старая жизнь, – пояснила она. – Ты ведь тоже кое-что оставила в прошлом.
Я поднялась и сказала, что устала и иду спать и что она может пойти со мной, но сначала мне нужно время все обдумать.
– Сиди тут и жди.
И она осталась, глядя в небо. Позже, когда я уже почти спала, я услышала, как она подошла к кровати, потом прошептала:
– Никто не застрахован, вот что ты должна понять, я не хотела быть такой, я этого не просила.
– А каково это ощущать? – спросила я. – Каково это было ощущать?
– Тяжело. Как груз, который ты обречена нести всю жизнь.
11
Мне было как-то не по себе находиться рядом с Валери. Она вызывала у меня отвращение – и я ничего не могла с собой поделать. За завтраком мы все пялились на нее, пока она не отводила взгляд. С ее появлением мы невольно вспоминали, от чего отказались; в ее присутствии мы понижали голос, пытаясь отгородиться от нее, потому что нас беспокоили ее суждения о нас и нашем поведении.
– Рождение ребенка – это все равно что смерть, – заявила она, заметив, как мы на нее смотрим. – Вы что, будете меня осуждать за то, что я не хочу рожать?
Никто ей не ответил, даже Тереза. Мы ели мюсли, смешанные с водой и сухим молоком. Мы пытались объяснить Валери, что наши опасения в отношении ее вполне естественны, ведь много лет назад ее признали пригодной для материнства, которого мы все были лишены.
– А я к этому иначе отношусь, – возразила она. – Если уж на то пошло, то это я непригодна. Всю жизнь мне твердили, что я смогу стать полноценной, только если выращу что-то внутри себя и принесу это миру. А вы – полноценны такими, какие вы есть.
Она взволнованно задышала.
– Я никогда об этом не думала с такой точки зрения, – примирительно произнесла Марисоль. – Спасибо, что предложила взглянуть на проблему в таком ракурсе.
После завтрака Марисоль рассказала всем, кто она.
– Можете уходить. Я вас не стану осуждать.
Лайла и Тереза переглянулись, но что они могли поделать? Куда им идти?
– Наша прежняя жизнь позади. Давайте не будем задумываться, кем мы все были раньше, – рассудительно сказала Марисоль.
Мы смотрели в окно на Валери, сидевшую на траве перед хижиной. Она курила, причем, едва докурив одну, уже зажигала следующую, а окурок затаптывала в траве. Лайла стояла рядом со мной. Она облизала губы.
– В нашей прошлой жизни было много маленьких удовольствий, которые нам уже не испытать, – продолжала Марисоль.
– Ты хочешь сказать, трудно быть всегда хорошей, – заметила Лайла. И вдруг улыбнулась. – А я была такой крикуньей.
– Я тоже, – кивнула я.
– И я, – встряла Тереза, не желая оставаться белой вороной.
Я попыталась представить себе, как они орут благим матом в ночное небо, отхлебывая из бутылки, танцуя до упада. Это оказалось нелегко. У них были осунувшиеся лица, туго зачесанные назад волосы. Все выглядели утомленными, вне зависимости от того, хорошо ли они спали. Зеркала в хижине не было, но я предположила, что выгляжу не лучше.
Я воображала себе, что бы мог сказать доктор А. «Кто захочет принести ребенка в наш мир? Что это говорит о тебе?»
Полагаю, мне бы хотелось оставить после себя какой-нибудь след на нашей земле, убеждала я его призрак.
«Старайся сильнее», – строго внушал мне призрак.
Так странно, что я снова начала о нем думать. Наверное, доверительность в условиях стресса что-то да значила, она связала нас путами, из которых мне уже не вырваться. Хотя если уж быть до конца честной, теперь я с трудом могла представить себе его лицо. Это осознание вызвало у меня странную печаль – как если бы я прошла на улице мимо человека, которого раньше любила.
Среди ночи я вскочила, когда мне привиделось, будто к нам приближается темный силуэт, но это была все лишь простыня, которую я развесила в комнате сушиться. Опасаться было нечего.
12
Пришла моя очередь отправиться за продуктами. Другие не хотели, чтобы я уходила, потому что мой округлившийся живот сразу бросался в глаза, но еды нам всем не хватало, а набирать нормальный вес было необходимо, и кроме того, мне самой не терпелось вырваться на волю. Мне осточертело постоянно находиться под тяжким покровом листвы. Лайла составила мне компанию, потому что она знала, где спрятана машина. Я надела мешковатое платье для беременных, которое купила в городке на озере, оно все еще было мне великовато и складками висело на моем новом теле. У меня уже достаточно отросли волосы, и Валери сделала мне укладку в стиле белобилетницы: аккуратно зачесала назад и стянула резинкой на затылке. У нее были ласковые руки. Я про себя несколько раз повторила номер телефона. Мысленно пробегала по цифрам, как пальцами по клавишам, когда играешь арпеджио, или как пальцами по позвонкам. Марисоль смотрела, как я засовываю пистолет в карман куртки. Оставшиеся в хижине помахали нам на прощание.
Лайла была сумрачна и молчалива, пока мы шли по лесу. Время от времени она брала меня за руку и направляла в нужную сторону. Вскоре лес сменился полем, и мы заметили вдалеке дорогу. Это произошло так быстро, что можно было принять за фокус: наше лесное пристанище оказалось ненадежным, как карточный домик. Только оказавшись в машине, Лайла успокоилась. Но сначала она заглянула в багажник, потом под сиденья. Я вдруг прониклась нежностью и к ее заботливым рукам, и к обветренной коже, и к ее деловитой манере, с какой она все вокруг изучала и брала на заметку.
Лайла стала рыться в бардачке в поисках чего-нибудь нужного и нашарила там полпачки сигарет.
– Мне такие нравятся, – жалобно призналась она, прочитав название марки.
– Давай на стоянке выкурим одну на двоих, – предложила я. – И никому не скажем.
Мы так и сделали, закурив одну в машине и затягиваясь по очереди, глядя, как мужчины и женщины проходят сквозь автоматические двери супермаркета. Сигарета оказалась крепкая, и от ее забористости меня бросило в пот. Ребенок в знак протеста задрыгался. Лайла открыла свою дверцу, бросила окурок на землю и решительно затоптала его каблуком, отчего она мне еще больше понравилась.
В супермаркете мы толкали большую серебристую тележку под яркими лампами. Поскрипывание колесиков перекрывало даже бодрую фоновую мелодию. Эта какофония резала мне слух, настолько я уже привыкла к лесной тишине. Здесь, в глухой провинции, зорких эмиссаров нигде не было видно. Оказавшись в ряду сухих завтраков, я наврала Лайле, что мне надо в туалет. «Иди, конечно», – сказала она. Туалет находился не в супермаркете, а в отдельном краснокирпичном здании. Я, как и спланировала заранее, продефилировала мимо туалета прямехонько к стоящей рядом оранжевой телефонной будке, вошла и набрала номер.
– А я уж подумал, ты умерла, – сказал доктор А, сняв трубку.
Меня охватило чувство облегчения. Даже ноги задрожали.
– И что вы при этом почувствовали? – спросила я, туго обвив спиралевидный провод вокруг запястья и сжав кровеносные сосуды.
– Нет, лучше скажи, как ты себя чувствуешь.
– Ничего вы не почувствовали, – ответила я за него. Я вспомнила лучшие дни наших консультаций, когда я могла упрямо парировать его реплики, когда я была еще способна перечить и дерзить ему, а он сидел такой невозмутимый…
– Эта мысль вас опечалила? – не унималась я.
Мне страшно хотелось, чтобы он на меня обозлился, чтобы перестал быть таким равнодушным. Я следила за автоматическими дверями супермаркета, из которых в любой момент могла выйти Лайла.
– Я же профессионал, – отозвался он. – Я бы это не принял близко к сердцу. Я бы почувствовал с профессиональной точки зрения досаду, потому что ты не была безнадежна.
– А я думала, что уже давным-давно стала безнадежной, – сказала я. Услышав его голос, я вдруг ощутила необычайную легкость в мыслях.
– Ты можешь считать себя мастерицей выживания, но ты склонна совершать ошибки, – сказал он.
– Так вот почему мне выпал синий билет?
– Ты мыслишь одномерно.
– Но это так?
– Я просто констатирую факты, – заметил он. – Я старюсь тебе помочь, обращая твое внимание на некоторые пагубные тенденции. Я стараюсь, чтобы ты увидела себя в истинном свете, как делал это всегда.
– Вы меня любите? – поинтересовалась я.
– В рамках моих обязанностей мне надлежит любить все человеческие существа, – ответил он. – В рамках моих обязанностей мне нужно уважать и направлять их на путь истинный во мраке их жизни.
– Фигня! – сказала я и повесила трубку.
Я на секунду согнулась и спрятала лицо в ладонях. Никакого утешения он мне не дал, ни капельки утешения. Зря я ему позвонила, я почувствовала себя обманутой – и своими инстинктами, и дурацким предвкушением нашего телефонного разговора, когда я всю дорогу повторяла про себя его номер, словно надеялась, что в нем таятся ответы на все мои вопросы.
Нельзя было терять ни минуты. Я вернулась в супермаркет и нашла там Лайлу. Она стояла в растерянности у мясного прилавка, держа в одной руке сверток стейков, а в другой руке – связку сосисок. Мой взгляд привлекли желеобразные красные пятна и потеки крови на прилавке. Мне пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы меня не вырвало.
– Я зверски хочу есть, – призналась Лайла. Она заговорила как ребенок, вся ее ершистость куда-то делась, и я с удивлением осознала, что она, скорее всего, самая юная в нашей компании. Мне вдруг захотелось засыпать ее вопросами, откуда она, что с ней произошло, как она тут оказалась, но это было бы нарушением нашего негласного уговора, согласно которому прошлая жизнь принадлежала только нам и не имела никакого отношения к нынешней.
– Я бы могла слона съесть, – продолжала она. – Или лошадь. Я бы могла съесть что угодно. И это ужа