– А я кассету сменю, – решила Оля.
Они отошли на свободный пятачок асфальта позади фанерного ларька. Тут-то и прихватила их местная компания.
Четверо возникли рядом бесшумно, будто из воздуха. Лет шестнадцати парни. Модные такие, с легкой небрежностью в движениях. С одинаковыми лицами. Не похожими, а одинаковыми своим выражением. Выражение это… ну, когда кто-то смотрит на тебя как на ползущего жучка: обойти или наступить? И при этом – легкое шевеление нижней челюстью, будто во рту та самая "жевачка"… Один привычно встал чуть в стороне, поглядывая на прохожих. Трое – перед "кинооператорами".
– Что это у девочки за аппаратик? – спросил смуглый, с монгольскими глазами, у другого – стройного и белокурого.
– Плейер? – предположил белокурый.
– Не, мужики, это кинокамера, – объяснил им третий, похожий в своей зеленой майке и пятнистых десантных "бананах" на огурец. – Девочка скрытой камерой снимает эти… как его… пороки общества.
– Разве так можно? – вопросил в пространство белокурый. – В наше время открытости и гласности…
– Девочка, покажи аппарат. – Смуглый тонко улыбнулся и потянул пятерню.
– А ну, не тронь! – тонко сказал Борис. Хлестко получил пятерней по носу и стукнулся затылком о гулкий киоск…
Что было делать? Взывать к совести? Господи, у этих-то – совесть? Драться? Но каждый из четвертых юных дембилей – натренированный в своих подвалах и подворотнях – раскидает троих мальчишек и девчонку в один миг. Да и как драться, если уже вяжет все мышцы и жилки клейкий неодолимый страх… А камера? Отберут или расшибут – и всему делу конец! Федя беспомощно глянул на прохожих. Рослый парень в расписной майке встретился с Федей глазами, покрепче ухватил под руку свою девицу и ускорил шаги. Федя скрутил в себе стыд и отвращение к себе и громко сказал пожилому прохожему:
– Дяденька, чего они лезут!
Прохожий – этакий крепкий пенсионер и с виду ветеран – обратил грозное лицо:
– Вы зачем пристаете к ребятам!
– Иди, иди, дядя, – тихо и выразительно сказал тот, что стоял в сторонке, и сунул в карман руку.
– Хулиганье, – с достоинством произнес "дядя" и пошел дальше, постукивая тростью.
Тот, что похож был на огурец, хмыкнул:
– Тихо, пионеры. Мы только посмотрим технику. Мы тоже любители… – И, в свою очередь, потянулся к камере. К Оле…
Тогда Нилка – маленький, лохматый – скакнул вперед. Странно изогнулся, вскинул перед лицом руки и направил на врага прямые, как досочки, ладони.
– Отстань, с'сволочь!
На миг все замерли. Огурец гоготнул:
– Это что за козявочка? Чудо…
Но это было еще не чудо. Чудо случилось через секунду.
– Здорово, парни! Из-за чего базар?
Это возник невесть откуда одноклассник Феди Кроева Гошка Куприянов – Гуга.
Глядя на белокурого снизу вверх, Гуга дипломатично сообщил:
– Иду это я мимо, вижу, вы, Геночка, с кем-то беседуете. Смотрю – да это мой друг Шитик!.. Шитик, привет! Вас тут не обижают, случайно?
– Шел бы ты, Гуга, – сказал белокурый Геночка.
– Дак я и шел! То есть мы… – Гуга оглянулся. Пятеро, похожие на компанию Геночки, стояли неподалеку редкой цепочкой. С абсолютно равнодушным видом. Подошел еще один, стал в двух шагах. Лет восемнадцати, похожий на индейца, со смоляными космами до плеч, с пестрой тесьмой на лбу, в куцей, выше пупа, узорчатой безрукавке и шортах из обрезанных джинсов. Он спросил без улыбки:
– Гуга, ты чем-то озабочен, брат мой?
– Да вот, Герцог… Друзей встретил, а у них с Геночкой вроде чего-то… такое…
– Нехорошо, Геночка, – едва разжимая губы, укорил Герцог. – Я же тебе говорил: эскалация немотивированных насилий дестабилизирует общество…
– Какие насилия! – светски улыбнулся Геночка. – Обижаешь, Герцог… Пошли, мальчики, нас не поняли… – И четверо зашагали походкой свободных и ленивых людей. Федя, не веря еще спасению, смотрел им вслед! А когда взглянул опять на Гугу и Герцога, те тоже уходили со своей компанией. Легко и небрежно. Словно забыли про случившееся. Впрочем, Гуга обернулся и качнул над плечом растопыренной пятерней.
– Айда отсюда, – морщась, проговорил Федя.
Они были далеко уже от улицы Репина, но шли все еще молча, не глядя друг на друга. Федя стискивал зубы и сопел от унижения… Борис вдруг спросил со вздохом:
– Миссисипи, а что за прием ты изобразил? Когда эти полезли…
Нилка головы не поднял, сказал неохотно:
– Это я в кино видел, про Шао-Линь… Китайское единоборство. Стойка такая.
– А после стойки-то что делать? Знаешь?
– Не знаю… Я больше ничего не выучил.
Федя подумал, что Нилка в тот миг был похож на тощего взъерошенного котенка. И стало тоскливо. От беспомощности.
– Конечно, это было с'смешно, – шепотом признался Нилка.
Тогда Борис сказал тихо и безжалостно:
– Нам не смешно, а до жути стыдно. Верно, Федь? Нил один хоть как-то сопротивлялся…
– Почему один? Вы тоже… – нерешительно заспорил Нилка.
Оля, сердито размахивая камерой, возразила:
– А что можно было сделать-то? Ну, подумайте сами.
– Все равно тошно, – вздохнул Федя.
Оля спросила осторожно:
– А этот… который заступился… он правда твой друг?
– Гуга-то? Из нашего класса… У Гуги друзей, по-моему, нет, есть компаньоны. Он деловой человек… Придется, кстати, пятерку отдавать. Думаете, он просто так нам пальчиками махал? Сумму показывал. Плату за спасение…
– Фиг ему! – возмутился Нилка.
– А почему фиг? – горько сказал Федя. – Они же нас правда выручили. Мы же им не друзья, никто… Могли мимо пройти, а вступились. Честный заработок.
– Милиции тоже платят зарплату, – в тон ему отозвалась Оля. – Только не видать ее, милиции-то, когда надо…
– Теперь еще частных телохранителей можно нанимать, – заметил Борис. – Коммерция.
Нилка сердито пнул на асфальте окурок.
– Лучше уж баллончики носить с собой. С этой… крабовой солью.
Никто не засмеялся. Оля сказала:
– Против такой банды пушка нужна, а не баллончик… Ну, брызнешь в них, они очухаются, догонят. Тут же, среди толпы… И никто не заступится, сами видели…
– Я же говорил: не надо соваться в эту дембильскую кашу! – вырвалось у Феди.
– Навсегда от нее все равно не спрячешься, – сказала Оля.
Нилка произнес тихо и непримиримо:
– Навсегда не спрячешься, но в нашем городе не надо, чтобы толпа была.
– Куда же денешься, раз она есть, – пробормотал Борис.
– Я же не вообще про город, а про который с'совсем наш. Тот, который мы… делаем…
Так второй раз сказал он, что есть у них свой, общий Город, ведомый им одним… И стало легче на душе.
Но Нилка не кончил разговор про толпу. Видно, что-то его зацепило. Он проговорил с болезненной ноткой, будто трогал языком больной зуб:
– В толпе или не замечают никого, или все прут куда-нибудь с'стадом… Папа говорит, что это с'синдром толпы… Он мне это сказал после одного происшествия…
– Какого? – спросил Федя. Было почему-то жаль Нилку.
– С'стыдно вспоминать…
– Ну, не вспоминай тогда, – покладисто сказала Оля.
– Нет, я с'скажу. Потому что мы ведь… вместе… Это когда я жил еще в старом доме на улице Тургенева…
И пока брели они вот такие, приунывшие, виноватые перед собой и друг перед другом, Нилка рассказал про то, что случилось два года назад.
Рядом с их пятиэтажкой тянулся старый квартал, и там, в покосившемся домишке, жил старик. Родственники у него умерли или разъехались, он один хозяйничал как мог. Жил на пенсию, огород не вскапывал: видать, не было сил и охоты. Зато однажды – то ли была это память о детстве, то ли просто чудачество – начал он среди заброшенных грядок строить игрушечный город. Из глины, из гипса, из черепков и стеклянных осколков. Работал каждый день: клепал из проволоки узорные решетки, лепил и сушил на солнце кирпичики, складывал из них домики и крепостные стены…
Видно, старик был с талантом и кое-что понимал в архитектуре. Город – с причудливыми зданиями, с рыцарским замком посередине, с мостами через овраг – вырастал на заброшенном огороде, как маленькое чудо. Сперва люди посмеивались, потом стали стоять у низкой изгороди подолгу, смотрели уже серьезно. Нашлись и помощники – из ребят. Выкладывали жестяными бутылочными пробками сверкающую мостовую, собирали цветные стеклышки для мозаик, резали из красного пластика кусочки для черепицы…
И не знал Нилка, не понимал, откуда у местных мальчишек появился "заговор". В том числе и у тех, кто днем, бывало, помогал старику. И "с'совершенно непос'стижимо", почему в этом заговоре оказался Нилка.
– Пришли в с'сумерках, позвали. Говорят, "тайная операция", чтобы отомстить за кого-то. Говорят, старик этот кого-то из ребят обидел, на двор не пустил… Все собрались, с'секретно так, будто разведчики. Интересно… Фонарики взяли… К огороду подобрались, фонарики включили – и давай по городу камнями, как бомбами… Торопятся, кидают, и я тоже, будто со мной что-то сделалось… А потом от моего камня одна башня посыпалась. Будто ме-ня самого по голове! Как заору: "Вы что делаете, гады!" Заревел – и домой… Папа выскочил, а там уже никого нет. И половины города нет… Папа ме-ня потом все спрашивал: "Ну а ты-то зачем пошел? Зачем кидал? Ты же этот город так любил…" А я только реву, потому что сам не знаю. Вот тогда он и сказал про с'синдром…
– А тебя потом ребята не били? – нерешительно спросил Федя. – За то, что выдал.
– Не-а… Лучше бы уж били. А то я мимо того огорода ходить не мог. Мимо развалин… Потому что как предатель…
– Ты же маленький был, – попыталась утешить его Оля.
– Ну да, маленький. Семь с половиной!..
– А старик город не восстановил? – спросил Борис.
– Он чинил кое-что. Но как-то уже неохотно. А та башня, которую я… она так и осталась… А потом мы уехали. А старик, говорят, скоро умер… Может, из-за этого…
Федя сказал почти испуганно:
– Брось ты. Старики умирают от старости.
Оля жалобно попросила: