Третий раз Нилка позвонил Феде в четверг, в пятом часу.
– Я уже дома! Приходите ко мне!
– Нил! Твоя мама выставит нас с треском! Ты же еще больной!
– Я здоровый! А мамы дома нет! А я гулять хочу, я соскучился по с'свободе! А с меня взяли с'слово, что из дома я один не выйду!
– А откуда ты звонишь-то?
– От с'соседей. Но это же я не из дома ушел, а только из квартиры…
– Ладно, жди!
Федя позвонил Оле. Борька, естественно, торчал уже там.
– Идите к Нилке! Я сейчас прибегу!
Они все ожидали увидеть Нилку повзрослевшим, похудевшим, со следами той ночи в глазах. Но он был совершенно прежний! Веселый! Заскакал от радости.
– Пошли на улицу! Такая погода!.. Я только записку оставлю, что я с'с вами…
Погода и правда была чудесная. Солнце осторожно трогало крыши и заборы. Пахло палым тополиным листом и почему-то свежевыстиранным бельем. И над головой – ни облачка.
– Тепло какое, – порадовалась Оля. – А ведь скоро Покров. Говорят, в этот день первый снег выпадает.
– Это когда как… – заметил Федя.
– В праздник Покрова будет служба в церкви, – вспомнил Борис. – Отец Евгений тревожится: успеют ли поднять колокола?
Нилка перестал улыбаться, задумался на ходу. Вздохнул почему-то:
– Он ко мне в больницу звонил. Отец Евгений…
– Мы знаем, – кивнул Борис.
– Постой-ка… – вдруг сказал Федя. Полез в карман куртки, достал бумажную ленточку. – Возьми, Нилка. Твой…
Нилка узнал билет. И… он ведь помнил, где его потерял. Опустил голову, щеки слегка порозовели.
– Вы с'сами нашли? Или… отец Евгений?
– Сами, – сказал Борис. – Вместе с ним…
– Значит… он вам все рассказал, да?
Борис шагнул ближе, на ходу обнял Нилку за плечи.
– Ну, что ты, Нилище… Ну и рассказал. Такой момент был, до секретов ли? Да и зачем скрывать? Мы же… ножки одного табурета.
Нилка помолчал, шагая с опущенной головой. Потом шмыгнул носом и проговорил с виноватой ноткой:
– Я бы и сам потом, наверно, рассказал… Потому что оно ведь все-таки исполнилось. То, о чем я прос'сил… там…
Федя даже вздрогнул:
– Что исполнилось?
– Ну, чтобы они помирились. Чтобы мама раздумала…
Все помолчали, грустно жалея Нилку за его наивность. И Оля все-таки не выдержала:
– Нилушка… Да теперь-то тебя уж точно увезут! Подальше от таких несчастий…
Он поднял голову. Посмотрел на каждого по очереди. Синими своими, чисто Нилкиными глазами.
– Вот теперь-то с'совершенно точно, что не увезут.
– Почему?! – Это они хором.
– Мама дала с'страшную клятву: если я найдусь, никуда меня не тащить нас'сильно.
Все помолчали опять, переваривая такое неправдоподобие. Федя сказал недоверчиво:
– Ox уж эти женские клятвы… Не обижайся, Нил…
– Я не обижаюсь! Но вы же с'совсем не знаете мою маму!
"А ведь правда…" – подумал Федя. Нилка объяснил с режущей откровенностью:
– У вас же только внешнее впечатление. А оно какое? Громкий голос да кос'сметика…
– Ну, что ты, Нилка… – бормотнул Оля.
– Это же только с'снаружи. А в характере у нее главное свойство: заряжаться идеей.
– Как это? – сказал себе под нос Федя.
Всем было неловко. За себя.
– Ну, так… C'спервa была идея перебраться в Ленинград. Давно еще. Потом – уехать c'совсем… из страны. Чтобы всех нас сделать с'счастливыми… А теперь мама говорит: "От с'судьбы не сбежишь". И еще: "Всех с собой не заберешь".
– Кого всех-то? – настороженно спросил Борис. Видно, он все еще не верил.
– Ну… – вдруг смутился Нилка. Зеленым своим полусапожком начал загребать листья. – Например… того с'самого Павлика. Южакова… Что же теперь, в интернат его обратно, да?
Тут опять все глянули на Нилку с удивлением и недоверием. А тот сказал, пиная разлапистый кленовый лист:
– Он ведь меня c'спас… Ну, то есть вы все меня спасали, но он… первый…
Никто не думал отрицать главную роль Павлика Южакова в Нилкином спасении. Молчали по другой причине: как-то все это очень уж невероятно. Только в старых сказках бывают такие концы.
– Усыновить хотите, что ли? – решился на вопрос Федя.
– Ус'сыновить сразу – это, наверно, трудно… Он ведь не полный сирота, где-то мать есть. Только он ее не помнит… Но бывают ведь разные формы, мама говорила. Опекунство, например… Главное, чтобы жил с'с нами… Мама говорит: не возвращаться же ему в этот кошмар… Всех оттуда, конечно, не с'спасешь, но одного-то можно…
– А папа? – осторожно опросила Оля. – Он что говорит?
– Папа… он, по-моему, с'счастлив. Ведь на Павлика-то нет документов в ОВИРе, значит, отъезд тем более отпадает…
Федя и Борис переглянулись. По-прежнему не верилось в такой фантастический вариант. Оля вздохнула.
– Я знаю, о чем вы думаете, – серьезно сказал Нилка. – Что это с'скоропалительное решение. – Что нельзя так сразу брать чужого мальчика в с'семью, почти незнакомого. Да еще интернатского. Они там такие-с'сякие…
– Ничего мы такого не думаем, – поспешно отозвалась Оля, у которой, видимо, как раз такие мысли и появились.
– Мамины знакомые ей так же с'советовали: не делай глупостей…
– Мы ведь не мамины знакомые, – сказал Борис. – А твои друзья.
– Ну, все равно… Для вас это, конечно, как снег на голову. А для нас эти четыре дня… Мы же с Павликом там в больнице все время вместе… И мама с нами… А знакомым она сказала: "Я знаю, что детдомовские дети не c'caxap, но мне не привыкать…" – Он опять быстро глянул на друзей. – Вы ведь маму не знаете. Она с'сама в детдоме росла…
– Нилка, – виновато сказал Федя, – ты будто уговариваешь нас… А чего нас уговаривать?
– Ну, вы какие-то… понурые бредете.
– Не понурые, а просто… ошарашенные. Оттого, что все так вышло.
– Боимся поверить, что тебя не увезут! – сказала Оля.
– Фиг меня увезут! – сказал Нилка весело, но тут же вернулся к своей главной заботе, к Павлику Южакову: – Мы там на соседних кроватях были, рядом… Он такой терпеливый, ни разу не пикнул во время всяких процедур… Только когда мама пришла забирать меня, заплакал. А мама говорит: "Не плачь, я Нилку домой отведу и приду опять, к тебе…" Он еще, наверно, целую неделю будет там лежать. Ему же знаете как досталось… по с'сравнению со мной…
– А тебя?.. – не выдержал Федя. – Сильно били?
– С'средне… Я не хочу сейчас про это вспоминать… Противно. Они… будто не люди.
Феде казалось, что все, кто издевались над Нилкой, были похожи на Фому. Но Нилка сказал:
– Вот что… с'страшно даже. С виду они как нормальные люди, а на самом деле… будто автоматы для битья. Придут, попинают нас, уйдут гулять… потом отопрут дверь – и с'снова. А вечером Павлика забрали в спальню… раздели и по-всякому издевались. "Ты, – говорят, – предатель…" К двери кровать придвинули, чтобы он не убежал… А он рано утром оделся потихоньку и в форточку, со второго этажа…
– Нилка, неужели нельзя было докричаться? – со стоном спросила Оля. – До кого-нибудь из взрослых?
– С'суббота же. Там только дежурная воспитательница, с'спит наверху… Сперва я колотил в дверь, орал, а толку-то… Те же с'самые придут, добавят еще, вот и все… Я с'сперва отбивался, как мог…
Тяжелый, как черная вода, гнев колыхнулся в Феде. Пойти бы и вцепиться в этих сволочей…
– А когда Павлика утащили, я с'сообразил наконец, что можно запереться. Там петли на двери, я нашел палку и с'сунул…
– Ох, Нилка… Как ты там всю ночь-то… – чуть не плача, проговорила Оля. Чисто по-девчоночьи. – Я бы умерла…
– Я даже не понимал: день или ночь. Часы-то они с'сорвали… Окошка нет, лампочка горит одинаково. И время будто… застряло… – Он вдруг на ходу привстал на цыпочки, прижался плечом к Феде и шепнул ему в щеку: – Там только одна проблема была невынос'симая… Ну, как тогда, в лифте… Но пол старый, я в нем щелку отыскал…
Вот уж в самом деле слезы и смех рядом…
Борис деликатно сделал вид, что не слушает, а Оля – она шла чуть поодаль – ревниво спросила:
– О чем это вы шепчетесь?
– Нилка спрашивает, можно ли новый анекдот рассказать, – нашелся Федя. – Про Вовочку… Я говорю, что при тебе лучше не надо…
Борис хихикнул.
– Дурни, – сказала Оля.
Нилка тоже хихикнул. Но сразу же посерьезнел:
– Я потом решил, что буду сидеть и ждать. Хоть с'сколько. Потому что, думаю, все равно это должно когда-нибудь кончиться… И знаете, про что думал еще? Про С'синеград. Как будем опять играть, когда меня освободят… Я там лифт придумал!
– Какой лифт? – недоуменно сказал Борис.
– Ну, такой… Будто у Города несколько пространств. Ну, помнишь, ты рассказывал про параллельные пространства?.. Ну вот, надо найти кусочек волшебного мела, и тогда на любой двери можно написать: "Лифт". После этого входишь, а там кабина и кнопки. И едешь в с'соседнее пространство… Только для него уже нужна, наверно, другая карта.
– И про это ты думал т а м? – выговорила Оля.
– Конечно! Я же знал, что вы все равно меня c'спасете! – Нилка вдруг негромко, но торжествующе рассмеялся: – Как вы ворвались!.. Я перед этим, кажется, немного с'спал – и вдруг – трах!.. А потом еще мотоцикл… Боря, мне надо поговорить с твоим папой.
– О чем? – удивился Борис.
– Ну, он же депутат! Может быть, он посодействует, чтобы без лишней волокиты оформили полное ус'сыновление Павлика.
– Ну да! А потом твоя мама вас обоих под мышку – и в С'соединенные Штаты!
Нилка не обиделся на поддразнивание. Ничуть! Борису он это прощал. Он засмеялся заливисто, будто после нового анекдота про Вовочку:
– Я же говорю, что нет! Хотите, мама даст рас'списку?
– А что! Пусть даст, – согласился Борис.
Брели, брели и вышли на берег. К беседке. Был закат, солнце ушло в тонкую сизую дымку. На светлом небе рисовался старинный Троицкий монастырь, в котором обещали скоро отдать верующим большой собор, но пока были мастерские… Четко так выделялись колокольни, купола и сторожевые башни.
Сели рядышком на перила между колоннами беседки. Федя, Нилка, Борис, Оля. Лицом к закату.