Приметный, на котором уже второй раз в этом году (первое путешествие Адамс совершил совсем недавно в сопровождении Франклина[89]) они направлялись во Францию в надежде снискать поддержку своему делу. С ними прибыли Фрэнсис Дана в качестве секретаря делегации и Джон Тэкстер, который был помощником Джона в его адвокатской конторе в Бостоне, а теперь служил наставником детей и личным секретарем сего выдающегося общественного деятеля. Джереми Аллен выполнял обязанности слуги, обслуживая их всех, включая одиннадцатилетнего Самюэля Купера Джоннота, мальчика, следовавшего под присмотром Джона и собиравшегося остаться учиться в Европе.
Они быстро подружились. Антонио привело в Ферроль не какое-либо срочное дело, а всего лишь стремление разузнать обстановку, людей посмотреть и себя показать, а также нанести визит девицам в театр Николо Сеттаро; ему хотелось немного отвлечься от привычной монотонности брака с Шосефой. В конце концов он посетил оперу и комнаты в верхних этажах вместе с Джоном Адамсом, и тот пришел в изумление, увидав, как много морских офицеров являются поклонниками тамошнего бельканто и как мало дам присутствует на представлениях; удивило его и то, что феррольский оперный театр впервые распахнул перед зрителями свои двери девятью годами раньше миланского Ла Скала.
Поскольку в Ферроле Антонио ничем особенно не занимался, он смог посвятить Джону Адамсу достаточно времени, что в конечном итоге оказалось для него весьма полезным. В течение приблизительно двадцати дней они общались ежедневно, говоря обо всем, что представляло интерес для них обоих. Несмотря на свой крайне серьезный вид, Адамс был человеком любезным и вовсе не таким сухим, как можно было судить по его слегка высокомерной и весьма строгой манере держаться. У этого политика из Новой Англии был такой высокий лоб, что его можно было принять за начинавшуюся лысину, и он носил длинные волосы, спадавшие по обе стороны от лица, но это не придавало ему странного вида, как можно было бы ожидать при такой несколько нелепой прическе. Непременная улыбка, не то скептическая, не то насмешливая, постоянно играла на его мясистых губах, сжатых в легкую ироническую гримасу, которая несколько кривила их влево; эта гримаса часто отталкивала от него людей, боявшихся резких выпадов, которые могли выплеснуться через края этих губ. Его веки всегда находились как бы на полпути, будучи постоянно то ли полуоткрыты, то ли полузакрыты, и это придавало ему сонный и рассеянный вид, что еще более смущало собеседников. Надбровные дуги описывали полукружья, словно стремясь сомкнуться с мочками ушей, что подчеркивало непокорную чувственность этого человека, который уже достаточно способствовал тому, чтобы мир стал весьма отличным от того, чем он был ранее.
Их первый же совместный обед позволил Адамсу воздать хвалу достоинствам местной свинины и рыбы, но при этом похвастаться, что качество устриц в Массачусетсе гораздо лучше. Эти высказывания также произвели на Антонио положительное впечатление, ибо они свидетельствовали о том, что Адамс — человек объективный и знает во всем толк. Он все брал на заметку: от цвета камня, из которого построены дома в Ферроле и который напоминал ему тот, что использовался в Бэйнтри, его родном городке (гранит из Саус-Коммон-оф-Бэйнтри, если говорить точнее), до законных предписаний и принятых обычаев; и при этом он по любому поводу высказывал свои соображения, ограничиваясь в комментариях лишь тем, что диктовали ему хорошее воспитание и элементарная вежливость. От внимания Адамса не укрылись ни суровость монастыря капуцинок в Корунье, который они посетили вместе, ни деятельность суда, для ознакомления с которым ему пришлось присутствовать на двух его заседаниях; он испытал также вполне понятное любопытство, заставившее его познакомиться с представителями французской власти, нанести им всем по очереди визиты, что, впрочем, не помешало ему сделать то же и с испанскими.
Благодаря этой расположенности Адамса к общению с людьми Ибаньес познакомился с французским консулом в Корунье, с вице-консулом в Ферроле и со всеми остальными людьми, могущими представлять для него интерес, на поиски повода познакомиться с которыми у него ушла бы уйма времени, не случись этой счастливой встречи в пансионе Пепполы Беттонеки. Вышло так, что Антонио в те дни провел много времени в обществе янки и на него серьезно повлияли его речи, спокойные внешне, но удивительно страстные по сути своей.
Намерения испанцев в те времена были ориентированы на поддержание добрых отношений с французами и ирландцами, а следовательно, и с североамериканцами и разлад с англичанами. Губернатор Коруньи был ирландцем, и в городе стояли ирландские войска. Начальник порта тоже был ирландского происхождения, а представитель Соединенных Штатов, некий мистер Лэгоанеер, занимался в основном торговлей оружием, ему было поручено наиболее быстрым и надежным путем переправлять его в Новый Орлеан. Галисия вновь подвергалась мирному вторжению, единственной форме вторжения, которую она была согласна выдержать на протяжении всей своей истории, добиваясь перерождения пришельцев путем уподобления их себе; все остальные нашествия тут же получали отпор. Так случалось всякий раз, когда главари этих нашествий отваживались проникнуть на территорию далекого Галисийского королевства на краю земли, надеясь на силу оружия, а не на обычаи мирной торговли.
В те дни Галисия уже представляла собой тот бурлящий поток, что приведет в конце концов к войне за независимость[90], Полуостровной войне, как назовут ее англичане, которая опять же начнется с Галисии, как начинались и другие войны на протяжении всей истории. Ферроль и Корунья кишели тогда английскими шпионами, как в другие времена они кишели французскими; это зависело от восприятия тех или других как друзей или врагов, что происходило в порядке чередования: в такие-то годы так, в другие наоборот. Такое уж было время. Эта поездка Ибаньеса в Ферроль оказалась, таким образом, просто фантастической и необыкновенно значительной.
Вильям Далримпл был еще одним человеком, с которым он познакомился во время этого путешествия, и лишь много позже Ибаньес узнал, что речь шла об английском шпионе, понявшем значение арсенала и береговых укреплений, по поводу которых Адамс также высказал ему ряд весьма уместных наблюдений, научив его созерцать и познавать свою страну глазами, которыми он никогда бы ее не увидел, не услышь он острых замечаний янки. Например, то, что открыло ему глаза на мнимую неприступность Ферроля, от которой, как объяснил ему Джон, не останется и следа, стоит только врагу осадить его с суши, со стороны окружающих его гор.
Но, пожалуй, самым приятным из всего этого оказались визиты, которые уже с наступлением декабря, месяца Рождества по галисийскому календарю, они нанесли на французские корабли, стоявшие на якоре у феррольской пристани. Во время этих визитов он вместе с Джоном Адамсом и благодаря дружбе, зародившейся в доме Пепполы Беттонеки, познакомился с французским генералом мсье де Садом, командиром французской эскадры, на борту его оснащенного восьмьюдесятью пушками судна Триумф, а также с испанским мореплавателем доном Хосе Сан-Висенте, старым морским волком, отличавшимся необыкновенной любезностью и невозмутимой вежливостью, что полностью признал и Адамс.
Сейчас было очень приятно вспоминать о впечатлениях, которыми с ним поделился Джон Адамс. По мнению последнего, различия между выражением лица и манерой держаться испанских и французских офицеров были гораздо более заметными и вызывающими, чем те, что существовали между униформой тех и других. По его мнению, испанцы были суровы, серьезны и молчаливы; французов же он считал живыми, веселыми и очень разговорчивыми. Униформа испанцев была украшена широкими галунами, причем золотыми, а у французов — только одним волнистым. Он также не замедлил заметить, что парики и волосы у французов были заплетены в несколько косичек, которые ниспадали им на уши, а у испанцев была только одна косичка, и такая длинная, что иногда доходила до пояса. Сумки у французов были большими, а у испанцев маленькими. Но и у тех и у других, как у галлов, так и у испанцев, кокарда была двухцветная, белая с красным, как символ единства двух наций. Антонио приводили в необыкновенное изумление эти комментарии Джона Адамса, отражавшие его экзотический менталитет и произносимые с тягучим американским акцентом; возможно, кому-то они могли показаться в высшей степени фривольными.
Адамс был необыкновенным человеком! Он ужинал с Антонио на борту оснащенного семьюдесятью четырьмя пушками Суверена под командованием кавалера де Гландвезе и еще на борту Язона с сорока четырьмя пушками, которым командовал мсье де Ла Мартони; еще он побывал на Триумфаторе, который имел на борту восемьдесят пушек и подчинялся кавалеру де Грасс Превилю; и во всех этих случаях после обильных ужинов, как следует сдобренных французскими винами, когда они возвращались под тихий мирный кров пансиона Пепполы Беттонеки, Джон Адамс рассказывал об Эбигайл, матери своих сыновей Джона Куинси и Чарльза, — Эбигайл, своей далекой любимой и обожаемой супруге, остававшейся в ожидании их троих в Бостоне, так же как Шосефа, должно быть, ждала Антонио в Рибадео, в то время как оба друга посещали девиц Сеттаро. О времена!
Он не забыл ни одной подробности. В тот день, когда французские офицеры появились с кокардами в честь тройного союза — широкая полоса в честь Франции, другая, поменьше, красного цвета в честь Испании и еще одна, черная, в честь американцев, — они наблюдали два варварских ритуала, которые произвели необыкновенное впечатление на Джона, а Ибаньеса заставили размышлять о том, что, пусть даже только однажды, он должен признать справедливость слов отца Фейхоо, который из своего гостеприимного Овьедо возражал против первого ритуала, всегда казавшегося Антонио естественным и справедливым вплоть до того дня.